--------------------
Галина Георгиевна Васюкова
Золотые росы
----------------------------------------------------------------------
Г.Васюкова. Золотые росы: Повесть. - Мн.: Мастацкая лiтаратура, 1977
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 октября 2003 года
----------------------------------------------------------------------
--------------------


                                  Повесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Г.Васюкова. Золотые росы: Повесть. - Мн.: Мастацкая лiтаратура, 1977
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Для детей младшего школьного возраста.




                        Часть первая. Друзья и недруги
                        Часть вторая. Грачи колхозные









     В  тот  день  я  проснулась  рано.  Мой  братишка Ленька услышал, что я
встала,  и  тоже  вскочил,  испуганно  протирая круглые заспанные глаза. Он,
видно,  как  и  я,  боялся  прозевать  самое  интересное.  Шутка ли, ведь мы
переезжали. И не куда-нибудь, а в деревню.
     Наш  папа еще с весны уехал туда на работу. Его послали председателем в
отстающий,  недавно организованный колхоз. Все лето ему было не до нас, и мы
жили  в  городе с мамой и бабушкой. Приезжая по делам, он на минутку забегал
домой,  и  мы  с Ленькой засыпали его вопросами. Что такое колхоз? Почему он
отстающий?  И  что  папа  там  делает?  Леньке  казалось,  что  колхоз - это
какая-то машина, вроде паровоза.
     - Все  колхозы  идут быстро, а папин отстает. Наверно, в нем что-нибудь
испортилось и папу послали исправить, - говорил он.
     Я,  конечно,  не  верила. Если бы только исправить, то папа уже приехал
бы  обратно,  а  он  там  живет  целое  лето,  и мы тоже туда поедем. Все. И
бабушка,  и  мама,  и  мы  с  Ленькой, и Рыска. И даже наш зеркальный шкаф и
бабушкина швейная машина.
     Когда  я  все  Ленькины  рассуждения  передала  маме, она рассмеялась и
сказала:
     - Колхоз  -  это  не  как паровоз, а скорее как город, только поменьше.
Там есть поле, лес, луг, речка... и дома.
     - А  почему он отстающий? Как он может отставать, если стоит на месте и
никуда не идет? - допытывались мы.
     Мама подумала и сказала:
     - Он  называется отстающим потому, что у людей, которые там живут, мало
хлеба,  мало  коров и молока. А нужно сделать так, чтобы всего было вдоволь.
Вот нашего папу и послали помочь этим людям.
     - Видишь,  -  сказала  я  Леньке.  -  Наш  папа  не только машину может
исправить, он все может.
     Ленька  был  согласен  со мной. Он тоже гордился нашим отцом. Только он
никак  не  хотел  согласиться, что в деревне все такое же, как и в городе: и
небо, и земля, и солнце.
     - Знаешь,  Оля,  -  говорил  он  мне,  - я думаю, что небо в деревне...
фиолетовое.  Домики  маленькие,  белые  с  разноцветными  крышами, а трава и
деревья синие...
     Я не соглашалась.
     - Зажмурь глаза. Крепко-крепко, сама увидишь, - посоветовал он.
     Я  зажмурила  глаза,  но,  кроме  красных  прыгающих  кругов, ничего не
увидела.
     - Ну что?
     - Ничего.
     - Совсем ничего не видела?
     - Круги красные.
     - Это коровы, - заявил Ленька. - В деревне коровы красные.
     Я рассердилась:
     - Не  выдумывай!  Коровы  красные не бывают, и трава синяя не бывает, и
фиолетовое небо!
     - Не  бывает?!  А  помнишь,  мы  видели  с тобой розовое небо и красное
солнце? Оно висело совсем низко, над лесом.
     Я вздохнула, не зная, что ответить.
     И  вот сегодня мы увидим деревню собственными глазами. Накануне приехал
папа  и  сказал,  что  будем  переезжать.  Еще  с  вечера все было уложено в
чемоданы,  посуда  -  в большой ящик, а швейная машина стояла полосатая, как
зебра.  Это  бабушка обшила ее половиком. Только шкаф громоздился на прежнем
месте  и,  казалось, никуда не собирался. В его зеркале я увидела девчонку в
коротеньком  синем  платье,  в  сандалиях  и  с черной челкой на лбу. Из-под
челки выглядывали серые глаза.
     Это была я.
     Одеваясь на ходу и пыхтя от усердия, из спальни вышел Ленька.
     - Вкусно пахнет, - заметил он, потянув носом.
     Из   кухни  доносилось  шипение  примуса.  Заглянув  туда,  мы  увидели
бабушку.  Она  жарила  наши  любимые картофельные оладьи. В другой раз мы бы
захлопали  в  ладоши  от  радости, но сегодня оладьи показались чем-то таким
обычным,  будто  мы  ели  их  каждый день. Хотелось скорее выбежать во двор,
взглянуть,  не пришли ли за нами подводы. Однако бабушка усадила нас на ящик
с посудой и заставила поесть.
     - Ешьте, ешьте, - сказала она, - обедать, может, сегодня не придется.
     И  верно,  обедать  нам  не  довелось.  В полдень из колхоза пришли три
подводы.  Это  были  не  обыкновенные  телеги,  какие  мы видели в городе, а
высокие, решетчатые. В таких, как мы после узнали, возят снопы и сено.
     Взглянув  на  подводы,  запряженные тощими лошаденками, бабушка сердито
фыркнула:
     - Председатель называется! Лошадей для себя не мог выбрать?
     А  нам с Ленькой и лошади, и телеги очень понравились. Только бы скорее
ехать. Но нас посадили в последнюю очередь.
     Сначала  уложили  шкаф.  Он долго упирался и никак не хотел грузиться -
ни  боком,  ни стоя. Когда его наконец уложили, оказалось, что он занял чуть
ли  не  всю телегу. На вторую подводу погрузили стол, кровати, стулья и ящик
с  посудой.  А  на  последнюю уселись мы с мамой. Под нами лежали чемоданы и
узлы  с  подушками  и  одеялами.  Сидеть  было  удобно.  Наша телега выехала
вперед,  и  мы  видели,  как  на самой последней, рядом со шкафом, восседала
бабушка,  придерживая  руками  фикус. Фикус вежливо кланялся во все стороны,
прощаясь с городом.
     И вдруг Ленька закричал:
     - Рыска! Рыска! Бабушка, Рыску забыли!
     Я  тоже  было  открыла  рот,  но  не успела зареветь, как где-то совсем
рядом послышалось "мяу".
     - Здесь ваша Рыска, - сказала мама.
     Оказалось,  что  Рыска  едет  на  одной  телеге  с нами, - в бабушкиной
большой корзине из-под белья.
     Мы  сразу  успокоились  и  стали смотреть по сторонам. Вдаль, к темному
лесу  убегали  сжатые  поля.  Белые  и  ершистые, они были похожи на недавно
постриженную  Ленькину  голову.  По  жнивью  паслись  коровы. Были среди них
черные,  рябые  и  коричневые,  но  красных  не  было.  И небо над нами было
обыкновенное,  голубовато-серого  цвета.  Мы  так  и не дождались, чтобы оно
стало  фиолетовым.  Потом из-за леса навстречу нам выползла огромная туча, и
небо  сразу  стало  темным.  Лошади  зашагали быстрее. Мы сидели притихшие и
смотрели,  как  первые  капли  дождя  скатываются  с пыльных листьев фикуса.
Прижавшись к маме, мы укрылись плащом.
     Ехать стало неинтересно.
     Дорога  быстро  размокла,  и  лошади  устало тащились по хлюпкой грязи.
Телеги  скрипели,  как  будто  вот-вот развалятся. Под их монотонный скрип я
уснула.  Проснулась  оттого,  что  мы остановились. Вокруг была непроглядная
темнота, и только позади мелькал крошечный огонек.
     "Может,  волки?"  -  подумала  я,  но  огонек  вспыхнул  сильнее,  и  я
догадалась,  что  это  кто-то  курит.  Из  темноты донесся сердитый бабушкин
голос:
     - Вот тут где-то она упала и как сквозь землю провалилась.
     - Кто провалился? - спросила я оторопело.
     - Крышку   от  кастрюли  потеряли,  -  сказала  мама,  и  я  по  голосу
почувствовала, что она улыбается.
     Отец  чиркал  спичками,  стараясь посветить на дорогу. Желтый крошечный
огонек  на  секунду  выхватил  из  темноты  бабушку,  закутанную в клетчатый
платок. Согнувшись, она шарила палкой вокруг телеги.
     - Да  бросьте  вы, Михайловна, - сказал отец. - Стоит ли из-за какой-то
крышки мокнуть? Поехали.
     - Много   ты  понимаешь!  -  рассердилась  бабушка.  -  Ты  и  кастрюлю
потеряешь - не пожалеешь. Все нипочем...
     - Я же не виноват. Грязь кругом, - примирительно сказал отец.
     Усаживаясь на телегу, бабушка ворчала:
     - Жил  бы себе, как люди... А то сам не сидит на месте и семью за собой
таскает. Один убыток от такой жизни, а пользы...
     - Подождите,  Михайловна,  будет  польза, - весело сказал отец, помогая
ей устроиться поудобнее.
     - Да уж будет! Весь свет на свой лад все равно не переделаешь...
     - Переделаем со временем, - не сдавался отец.
     Подойдя к нам, он спросил:
     - Ну, как бы тут, команда?
     - Мы  за  тебя, - улыбаясь, сказала мама, - хотя, конечно, крышки жаль.
Кастрюля новая...
     - Па-апка,  -  сонно протянул Ленька, - я тебе помогу переделать. Я все
люблю переделывать.
     - Ну,  тогда  вперед,  - рассмеялся отец. - Трогай, - скомандовал он и,
обернувшись к нам, ласково сказал: - Скоро приедем, потерпите немножко.
     Уютно  прижавшись к маминому теплому плечу и снова засыпая, я подумала,
что  наш  папа  когда-нибудь  непременно  все  переделает на земле. Он такой
смелый и сильный - ему даже грязь и дождь нипочем.




     Проснувшись,  я  увидела прямо над собой незнакомый дощатый потолок, на
котором  весело  прыгали  солнечные  зайчики.  Зайчики  были  знакомые.  Они
прыгали  у  нас  еще  в старой квартире, в городе. Наверно, мы их привезли с
собой.
     Я  плохо  помнила,  как  мы вчера приехали. Сонная, усталая, я упала на
подушку,  едва бабушка стащила с меня пальто и сандалии. Оказывается, мы все
спали  на  полу.  Мама  спала  возле Леньки, подложив под голову свою тонкую
руку,  и  была  похожа не на маму, а скорее на большую девочку. Папино место
уже  пустовало,  и  бабушки  тоже  не  было видно. Я растолкала Леньку, и мы
выбежали на крыльцо.
     Дома  с  позолоченными  солнцем окошками, голубое небо и зеленая трава.
Обыкновенная  трава,  как  и  на  нашем  городском дворе - еще зеленая возле
домов  и  заборов и вытоптанная посреди улицы. Из труб вьются сизые дымки, и
солнце  полощет  косички в лужах от вчерашнего дождя. Все самое обыкновенное
и  все-таки  необыкновенное. Солнца больше, неба больше и воздуха больше. Мы
с  Ленькой  соскочили  с  крыльца  и  помчались  по лужам. Золотистые брызги
разлетались во все стороны.
     - Стой! - вдруг крикнула я. - Смотри!
     Перед  нами прямо на земле лежит крыша. Обыкновенная крыша, как на всех
остальных  домах.  Только  эта лежит прямо на земле, и никакого дома под ней
нет.
     - Гм, почему это она здесь валяется? - спрашиваю я.
     Ленька молчит. Даже Ленька не может ничего сказать!
     - Может,  ее  вчера  ветром снесло, когда был дождь? - говорю я, и мы с
Ленькой оглядываемся по сторонам, ожидая увидеть дом без крыши.
     Но все дома с крышами и даже с трубами.
     - Это, наверно, еще только строят дом, - говорит Ленька.
     - Почему же его начали строить с крыши? - допытываюсь я.
     Ленька  задумывается.  Он  не  успевает  ничего  сочинить, потому что я
говорю:
     - Дома  так  не  строят.  Сначала  делают  стены,  а потом уже крышу. Я
видела в городе...
     - Ага, - говорит Ленька, - так то - в городе, а это - в деревне...
     Присмотревшись  как  следует, мы заметили, что у крыши есть еще дверь и
что  она  замкнута  на  огромный  висячий замок. Это открытие нам не удалось
обсудить как следует. На крыльцо вышла бабушка и позвала нас домой.
     Обернувшись,  я  вдруг  увидела, что дом, в котором мы остановились, не
похож  на  другие  дома.  Он  большой,  с зеленой железной крышей и высокими
окнами.
     Не  успели  мы взбежать на крыльцо, как бабушка подала мне стеклянный в
цветочках кувшин и сказала:
     - Иди,  Оля,  с  отцом  на  ферму  за молоком. Только дорогу запоминай,
назад одна пойдешь. Отец на минутку домой забежал. Ему будет некогда.
     - И я хочу, - заныл Ленька.
     - У  нас  с  тобой  другая  работа,  -  сказала  бабушка. - Тыкву будем
чистить. А в ней семечки есть, белые, крупные. Хочешь?
     Ленька  наклонился  к  круглой  желтой  тыкве  и потянул ее за жесткий,
закрученный,  как  у поросенка, хвостик. Мне стало завидно. "Конечно, Леньке
всегда  все  самое  лучшее.  Ему  тыкву  чистить, а мне - тащись на какую-то
ферму. Что я, молока не видела, что ли?" - с обидой подумала я.




     Ферма  оказалась  просто  длинным-предлинным  сараем,  в  котором живут
коровы. Коров дома не было. Они встают очень рано и уходят в поле.
     Зато  на  ферме была тетя Маша в белой косынке и в белом переднике. Она
повела меня в маленький домик с марлевыми занавесками на окнах.
     В  этом  домике  никто не жил. В нем было очень много больших блестящих
бидонов - с молоком и пустых.
     И  тетя Маша, и домик мне очень понравились. Взяв у меня из рук кувшин,
тетя Маша налила в него молока выше цветочков.
     Взглянув  на  меня, она почему-то вздохнула. Потом взяла белую кружку с
длинной,  торчащей  вверх,  как  палка,  ручкой,  зачерпнула  в нее молока и
подала мне:
     - На, пей.
     Я  опустила  губы  в  теплое  душистое  молоко  и  даже  зажмурилась от
удовольствия.
     - Вкусно?  -  улыбаясь, спросила тетя Маша. - В городе, наверно, такого
нет?
     Я кивнула головой, не отрываясь от кружки.
     Пока я пила, тетя Маша смотрела на меня добрыми, жалостливыми глазами.
     - Худая  какая  да бледная, - сказала она. - Плохо вам в городе жилось,
наверно?  Я  ведь  говорила отцу твоему: "Вези, Егорыч, ребят сюда поскорее,
отпоим  их  хоть молоком маленько". А он все твердит, что, мол, еще и молока
в  колхозе  не  заработал.  А  в городе они, говорит, паек получают и молока
могут  купить.  Я,  говорит,  не объедать колхоз приехал, а поставить его на
ноги...
     Мне  стало  смешно,  что  нашего  молодого  и  безусого папку тетя Маша
назвала  Егорычем,  как старика. И вроде она его ругает, а сама любит. Точно
как наша бабушка.
     - Ну,  так  как  же вы там жили, в своем городе-то? - допытывалась тетя
Маша.  -  И впрямь, что ли, паек какой получали? Ведь отец-то ваш из колхоза
крупинки еще не взял...
     Я  не знала, что сказать. Мне вспомнились бабушкины пестрые мешочки для
пайка,  которые  чаще всего бывали пустыми. Вспомнилось, как однажды бабушка
поднялась  чуть  свет  и,  собрав  их,  отправилась в очередь. Нас с Ленькой
оставила  дома  смотреть  за  примусом,  на  котором  стояла большая зеленая
кастрюля.   Вытряхивая   корзинку,  она  вдруг  обнаружила  между  очистками
небольшую  картофелину.  Бабушка поскребла ее ногтем и, ополоснув, бросила в
кастрюлю.
     - Пускай  варится, - сказала она. - А ты, Ольга, смотри. Тут в кастрюле
вода с молоком. Я вот пойду крупу получу, и тогда суп будет.
     Щелкнул  замок,  мы  с Ленькой остались одни. Несколько минут мы сидели
молча,  и  у  обоих  вертелась  в  голове одна и та же мысль: "Сварилась уже
картофелина или нет?"
     Ленька, вдруг вооружившись ложкой, направился к кастрюле.
     - Стой!  -  закричала  я.  -  Не  лезь!  Ты  слышал, бабушка велела мне
смотреть.
     Ленька только фыркнул и, приподняв крышку, понюхал варево.
     - Ах так! - сказала я и тоже схватила ложку.
     Наши  ложки  заработали  вовсю.  Мы  обшаривали дно и бока кастрюли, но
маленькая  картофелина была неуловимой. Драгоценная, засиненная молоком вода
расплескивалась,  и  примус угрожающе шипел. Мы едва успели отскочить, когда
он, разъяренный, прошипел в последний раз.
     Кастрюля  валялась  на  боку,  а  по  полу  расползалась  мутная  лужа.
Картофелина откатилась в сторону и лежала на сухом месте.
     Ленька завладел ею первый. Откусив половину, он протянул мне мою долю.
     - На. Сырая еще, - сказал он.
     - Не хочу, - ответила я, шмыгнув носом. - Достанется нам теперь...
     Ленька  задумчиво  повертел  вторую  половинку,  положил  в  рот и, как
кролик,  схрумкал  ее передними зубами. Одной рукой я вытирала лужу на полу,
а другой - глаза и нос. За этим занятием и застала меня бабушка.
     Взглянув на ее корзинку с пустыми мешочками, я заулыбалась:
     - Не  получила  паек?  Ну  и  хорошо.  Все равно у нас тут разлилось...
Вот... - развела я руками.




     Солнце   поднялось  высоко.  Оно  пригрело  так,  что  белое  пятно  за
огородами,  про которое я подумала, что это река, начало расползаться во все
стороны. Это был туман.
     От  выпитого  молока  и  солнца,  которое  проворно  сушило  лужи и мои
сандалии,  мне  стало  так  радостно, что я даже запела свою любимую песенку
про Красную Шапочку:

                Красной Шапочкой Катюшу
                Мама называла.
                Раз она ее с гостинцем
                К бабушке послала...

     Красной  Шапочкой, разумеется, была я, а гостинец - у меня в кувшине. И
только  не  было  злого  серого  волка. Да и откуда ему взяться, когда здесь
деревня,  а  не  лес?  А  позади  ферма, на которой хозяйничает тетя Маша. Я
оглянулась,  чтобы посмотреть на ферму, и... замерла. Шагах в десяти от меня
стоял  волк.  Серый  и огромный! Левое ухо у него было разорвано. Он смотрел
на меня красноватыми глазами.
     Я хотела бежать, но ноги мои точно приросли к земле.
     Мы  стояли  оба,  не  шевелясь,  и  смотрели  друг  на друга. Наконец я
немножко  пришла в себя. "Почему он не бросается на меня? Может, он ручной?"
- подумала я и осторожно начала пятиться назад.
     Волк   не   двинулся  с  места.  Он  стоял,  вытянув  острую  морду,  и
принюхивался.  Я  осмелела,  потихонечку пошла. Волк стоял. Я пошла быстрее.
Волк  тоже  заковылял  за  мной.  Не  раздумывая больше, я пустилась бежать.
Оглядываясь  на  ходу,  видела,  что  волк  трусит следом. Придерживая рукой
кувшин,  чтобы  не расплескать молоко, я побежала быстрее. Я уже не смотрела
назад, чувствуя, что волк и не думает отставать.
     "Только  бы  не  упасть,  -  думала  я. - Он сразу тогда набросится". А
вокруг,  как  назло,  ни  души, и до деревни еще порядочно. Вдруг я увидела,
что из-за поворота на телеге выехал человек.
     - Дядя! - закричала я. - Дядя!..
     Но  вместо  дяди  на  телеге,  держа  в  руках вожжи, стояла белобрысая
девчонка.  Она глянула на меня, потом на зверя, остановившегося в нескольких
шагах, и, ничего не говоря, взялась за кнут.
     - Пошел вон! - крикнула она.
     Волк стоял и, вытянув морду, посматривал то на меня, то на нее.
     - Ах,  ты так! - обозлилась моя спасительница и, поставив босую ногу на
край телеги, подалась вперед. - Кому говорю, пошел вон!
     К моему удивлению, волк повернулся и потрусил обратно.
     - Спасибо вам, - сказала я вежливо.
     Не обернувшись, девчонка взмахнула вожжами:
     - Н-но! Пош-шел!
     И  не  успела  я  опомниться,  как  она покатила прочь. Я смотрела, как
ветер пузырит ее цветастое платье, и мне почему-то хотелось зареветь.
     Телега  была  уже  почти  возле  фермы,  и  все  же мне было видно, как
храбрая девчонка размахивала кнутом и ветер трепал ее светлые волосы.
     - Дура  лохматая! - бросила я ей вслед и тут же с испугом схватилась за
голову.
     Банта  не было. Мой новый голубой бант, который я утром завязала первый
раз,  потерялся.  Волосы  торчали во все стороны, и я, верно, похожа была на
взъерошенную ворону.
     Я вздохнула и поплелась домой.
     Навстречу мне выбежал сияющий Ленька.
     - Знаешь, я сделал открытие, - объявил он. - Хочешь, скажу?
     - Не  надо  мне  твоих  открытий,  можешь  не  говорить,  -  ответила я
сердито.
     Но  Ленькино  открытие  так и распирало его, и он, не дожидаясь, пока я
попрошу, выпалил:
     - Мы живем в школе!
     - Как - в школе?
     - В обыкновенной школе, в которой учатся. Там есть классы и парты!
     Я смотрела на Леньку, думая, что он опять сочиняет.
     - Не  веришь? Ну так смотри - вон уже первый ученик пришел. Скоро уроки
начнутся.
     Только  тут  я  увидела  возле  крыльца незнакомого мальчишку в длинных
холщовых штанах и с сумкой через плечо. Он молча таращился на меня.
     Вспомнив,  что  мой  отец  председатель колхоза, я задрала нос кверху и
прошагала мимо.




     После  "первого  ученика",  пришли  остальные.  Они стояли и глазели на
нас.  Обычно  Ленька  очень  быстро  заводил  знакомства,  но на этот раз не
успел.  Из  школы  вышла учительница и позвала их в классы - в этой школе не
было даже звонка. Мы остались одни, и нам стало скучно.
     - Пойдем? - предложил Ленька.
     - Куда?
     - Куда глаза глядят, - сказал он.
     Мы пошли. Шли-шли и вдруг видим: из одного дома валит дым.
     - Бежим, - крикнул Ленька, - это, наверно, пожар!..
     Мы  подбежали  и  увидели, что никакого пожара нет. Только дым валит из
открытой  двери,  пролезает  через  крошечное  оконце.  И  дом  -  не дом, а
избушка, маленькая, с огромной соломенной крышей.
     Мы  с  Ленькой уцепились друг за дружку и стояли как заколдованные. Мне
даже  показалось,  что  это  вовсе  не  избушка, а какой-то страшный зверь и
наверху  у  него  не  крыша  из пожелтевшей соломы, а грозно торчащая во все
стороны  щетина.  Чудовище  уставилось  на  нас своим единственным глазом и,
открыв четырехугольную пасть, выбрасывает клубы едкого дыма.
     И  вдруг из этой пасти вынырнула старушка с деревянным корытцем в руках
-  маленькая, сухонькая, в длинной синей юбке с передником. Сгорбившись, она
засеменила  за  дом.  Не  успели мы опомниться, как она вернулась обратно. В
корытце  лежала свекла. Ополоснув ее водой из деревянного ведра, бабка снова
нырнула в дымящееся отверстие.
     - Смотри, - прошептал вдруг Ленька, - трубы нет...
     Я взглянула на крышу и тоже не увидела там трубы.
     - Может, с другой стороны? - сказала я.
     Мы  стали  осторожно  обходить избушку. Вокруг ни изгороди, ни колышка.
Только грядки со свеклой и зеленовато-белыми кочанами капусты.
     И вдруг Ленька чуть не наступил на какой-то крошечный желтый комочек.
     - Ой, цыпленок! - закричал он.
     Между  грядок  копошились  цыплята.  Желтые и серенькие. Они разгребали
землю,  как  настоящие куры, и тоненько попискивали. Ленька нагнулся и хотел
погладить одного.
     - Осторожно, - сказала я, - а то курица тебя сейчас ка-а-ак клюнет!..
     - Не бойтесь. Курицы нет. Я тут за курицу.
     Мы  испуганно  обернулись. Возле дома, на завалинке, сидел старый дед с
лицом, заросшим седыми волосами.
     Он  и в самом деле был похож на наседку с растрепанными перьями. Я даже
хихикнула, но дед смотрел на нас строго, и мне тут же расхотелось смеяться.
     - Мы гуляли... - начала я смущенно, - и...
     - И  вдруг  видим - пожар! - подхватил Ленька. - Мы подошли сюда, а это
вовсе не пожар. Просто дом без трубы.
     Дед улыбнулся в прокуренные усы, и мы с Ленькой тоже заулыбались.
     - А где же ваша труба, дедушка? Упала? - спросила я.
     - Ее у меня никогда не было, - сказал дед.
     - Не было? А как же зимой без трубы? - удивились мы.
     - А вот так, как видите... Топим по-курному.
     - Мы скажем папе, и вам сделают трубу, - сказал Ленька.
     Дед усмехнулся.
     - Не  верите?  Наш  папка  председатель,  он  здесь  самый главный... -
быстро заговорил Ленька, поглядывая на меня.
     - Да,  -  сказала  я.  -  Нашего папку прислали сюда все переделать. Он
сделает,  что  все  будут  жить  богато.  А  труба ему пустяки - в два счета
сделает... - заявила я, видя, что этого деда ничем не проймешь.
     Вместо   того   чтобы   обрадоваться   и  поблагодарить,  дед  еще  раз
усмехнулся, покачал головой и сказал:
     - Дай  бог,  дай  бог...  Только  тут уже бывали такие, переделывали. А
толку... - Он вздохнул и, махнув костлявой рукой, полез в карман.
     - Вы  нашего  папку  не  знаете!  - взволнованно сказал Ленька. - Он не
такой, как другие, он... он...
     Ленька  готов  был  зареветь  от  досады,  а  дед,  не  обращая на него
внимания, набивал свою трубку.
     Мы и не заметили, как к нам подошла бабка.
     - Вот, Марта, гости к нам пришли, - кивнул на нас дед.
     - А  ты  уж  их  и  обидеть успел, - взглянув на наши насупленные лица,
сказала бабка Марта. - Ну, пойдемте в хату, я вас горохом угощу.
     Мы  с  Ленькой  покосились  на  дверь, из которой только что валил дым.
Дыма  было  уже  меньше.  Он  плыл,  совсем  светлый и реденький, как старый
бабушкин  шарф,  который  я у нее выпрашивала для куклы. Мы нырнули вслед за
бабкой  Мартой в избушку. Внутри дым был только вверху. Мы сели на низенькую
скамеечку  и  смотрели,  как бабка проворно снует по избушке. Она делала все
не  разгибаясь.  Быстро  передвинула  в  печи кипящие горшки, принесла нам в
миске свежий вылущенный горох.
     - Вкусно?   -   улыбнулась  она,  глядя  на  нас,  и  веселые  морщинки
разбежались у нее по лицу.
     Присев рядом с нами, она сказала:
     - А  на моего Савельича вы не обижайтесь. Он добрый, только так ворчит,
с  обиды...  -  Поглядывая  на  дверь, бабка шепотом рассказывала: - Табак у
него рос на грядках, а огород у нас, сами видели, не огорожен...
     - Ни  кола  ни двора... - догадался Ленька, вспомнив сказку про бедного
мужичка.
     Бабка кивнула.
     - Правда  твоя, дитятко. Ну, а эта ведьма, кулачка Лещиха, пустила свою
корову, она весь табак и потоптала.
     - А  пусть  бы  дед  Савельич  взял  палку  и побил бы ведьму Лещиху, -
сказал Ленька.
     Я только глаза вытаращила от удивления, как он все сразу понимает.
     Мне,  например,  совсем не ясно, как это табак растет на грядках, когда
он  должен  продаваться  в  магазине.  Я постеснялась спросить, да и рот был
занят горохом, а бабка продолжала:
     - Он ей так и посулил, а она за это возьми да отними у нас курицу!
     - Как это? - не поняли мы с Ленькой.
     - А  так,  отняла  -  и  все,  -  сказала  бабка, и веселые ее морщинки
сбежались  в  горькие складочки вокруг рта. - Курица-то ее была. Одолжали мы
наседку,  цыплят  выводить,  - пояснила она. - Осиротила их, маленьких. А на
дворе осень, им теперь трудно без матери...
     Мне даже горох не полез в горло, так жалко стало цыплят.
     - И  что  это  наш  папка  смотрит?!  - возмущался Ленька, когда мы шли
домой.  -  Беспорядки  кругом,  а  ему  вроде  и  дела нет. Я ему все доложу
сегодня! Все! - заявил он решительно.




     Уроки  в  школе  уже  кончились,  все ребята ушли домой, только "первый
ученик"  со  своей  холщовой  сумкой  остался  возле крыльца. Оказалось, его
зовут  Павликом  и  они  с  Ленькой  уже друзья. Они сидели на скамеечке и о
чем-то разговаривали.
     Вдруг  я  заметила  знакомое  цветастое платье, мелькнувшее за забором.
Когда  девочка  подошла,  я  увидела у нее в руке мой бант, который потеряла
нынче утром.
     - Это твой? - спросила она. - Я сразу догадалась... На, возьми!
     Я  взяла  бант и стояла, не решаясь сказать ей, что мне очень хочется с
нею  дружить.  Ведь  это  была не какая-нибудь городская девочка с соседнего
двора,  к которой я могла подойти и просто сказать: "Давай с тобой дружить".
А  эта  вон  какая  -  ездит на лошади и даже может расправиться с волком. С
виду  она  была  совсем обыкновенная, почти такого же роста, как и я, только
босоногая,  загорелая  и  растрепанная.  И вдруг, когда она уже повернулась,
чтобы идти, я решилась.
     - Как тебя зовут? - спросила я.
     Она обернулась.
     - Зинка.
     - Зина, хочешь, я... я тебе этот бант подарю?
     Она смотрела на меня насупившись.
     - Он  тебе  знаешь как пойдет! У тебя волосы белые, а бант голубой... А
мне он не подходит, и... у меня еще есть. На, возьми.
     - Вот еще придумала! Сама носи... - сказала она и фыркнула.
     Потом  смерила  меня взглядом с головы до ног, снова чмыхнула и, ничего
не говоря, помчалась прочь.
     Я   покосилась   на   скамейку,  где  сидели  Ленька  с  Павликом.  Они
сочувственно  глядели  на  меня. Тогда я, размахивая ленточкой, запрыгала на
одной  ножке  к  крыльцу. Но мне вовсе не было весело. Мысли мои были заняты
тем, как покорить эту странную Зинку.
     И вдруг я придумала.
     - Бабушка, где моя кукла?! - крикнула я, влетев в комнату.
     Бабушка сердито отмахнулась.
     - Отстань,  не  знаю  я.  Разве  тут  найдешь  что? Нужную вещь не могу
найти, не то что куклу...
     - Кукла  тоже  нужная  вещь,  - сказала я и начала перетряхивать ящик с
вещами.
     Игрушки  и  кукла,  как  назло,  оказались на самом дне. У куклы был не
особенно  нарядный  вид.  Я  кое-как пригладила ей волосы, поправила измятое
платье.  Спустя  несколько  минут  на крыльце уже была настоящая квартира из
нескольких комнат, отгороженных кубиками.
     В спальне сидела моя кукла с ярким бантом в растрепанной косе.
     Я  сразу заметила, что она произвела сильное впечатление на Павлика. Он
стоял возле крыльца и во все глаза глядел на куклу.
     - Что, красивая? - спросила я.
     Павлик молча кивнул.
     "Конечно,  -  подумала  я,  -  он  и в глаза такой не видал. Зинка тоже
ахнет. Не будет тогда нос задирать..."
     Но Зинка не появлялась, и мне стало скучно.
     - Павлик, хочешь со мной играть? - предложила я.
     Он растерянно взглянул на Леньку.
     - Ленька тоже будет, - заверила я. - Вы будете дети, а я - мама.
     - Ладно, - сказал Ленька. - Он будет послушный сын, а я - балованный.
     - Дети, идите обедать! - сказала я строго.
     Но  ни один из "сыновей" - ни послушный, ни балованный - не поспешил на
мой зов.
     Ленька,  забравшись  на  перила  крыльца, свесился вниз головой и начал
кривляться, а Павлик стоял, как столб, не зная, что делать.
     - Ну, что же ты? Иди домой, говорю! - набросилась я на него.
     - А  чего  ты  кричишь?  -  заступился  за  приятеля  Ленька.  -  Он же
послушный. Ты на меня кричи, видишь, я балуюсь?
     Я разозлилась:
     - Уходи отсюда! Никто с тобой играть не будет, с таким...
     - Тогда и Павлик уйдет!
     - Нет, не уйдет!
     - Нет, уйдет.
     - А я говорю, не уйдет!
     Павлик  стоял  растерянный,  не  зная,  кого  слушать,  а  мы с Ленькой
тормошили  его  с  обеих  сторон  и шумели на всю улицу. Вдруг откуда-то как
вихрь вылетела Зинка.
     - Вы чего тут деретесь? - закричала она.
     - Мы не деремся, мы играем, - сказал, улыбаясь, Павлик.
     - Давай и ты с нами играть, - обрадовалась я.
     - Вот еще, - сказала Зинка, - что я, маленькая? Некогда мне...
     Она  шмыгнула  веснушчатым  носом  и  убежала,  даже не взглянув на мои
игрушки.
     Я  хотела  было  крикнуть  ей  вслед что-нибудь обидное, но, как назло,
ничего  не  могла  придумать.  Третий  раз  за сегодняшний день эта девчонка
доводила  меня  до  слез.  Я стояла отвернувшись, чтобы Ленька с Павликом не
видели,  как  ползут  у меня по щекам две слезины. И вдруг позади я услышала
чей-то шамкающий голос, как будто у говорившего был завязан рот.
     - Не обраш-шай на нее внимания...
     Я  обернулась.  Передо  мной  стоял мальчик с черной челкой, зачесанной
набок,  и  в  синей  косоворотке,  подпоясанной  ремешком. В руке у него был
огромный  кусок  хлеба  с  маслом. Рот был тоже забит хлебом. Проглотив его,
мальчик  сразу  же  заулыбался.  Кивнув  головой  в ту сторону, куда убежала
Зинка, он сказал:
     - Эта голь несчастная сроду таких игрушек не видела.
     Я  посмотрела  на  мальчика,  на  его  хлеб с маслом и тоже заулыбалась
сквозь слезы.
     - Как тебя зовут? - спросила я.
     - Петя. А тебя?
     - Оля, - ответила я. - Будем с тобой играть?
     Он кивнул.
     - Вот сейчас, только хлеб доем.
     Он  сел на крыльцо и не спеша принялся доедать свой хлеб. А мы стояли и
смотрели:  Ленька с Павликом немного поодаль, а я рядом. Мне даже видны были
крупинки  соли,  блестевшие  на  масле.  И  мне  почему-то  вдруг совершенно
расхотелось  играть  в куклы. Я тоже уселась на крылечке и, подперев кулаком
щеку, задумалась. Вдруг мне в голову пришла одна мысль.
     - Петя, ты в школу ходишь? - спросила я.
     - Ага, в первый класс, - промямлил он.
     - А Зинка?
     - Она - нет.
     Ничего не говоря, я побежала в дом.
     - Бабушка! Мама! - закричала я. - Я пойду в школу!
     - Тебе рано еще, - сказала мама. - Что это ты вдруг придумала?
     - Ну,  мамочка,  дорогая,  -  умоляла я, - пусти меня в школу. Ведь я и
так все знаю: и буквы, и цифры, а там я все-все выучу...
     Мама  объясняла  мне,  что  в школу принимают только с восьми лет, но я
никак не соглашалась.
     - Мала  ты еще! - прикрикнула на меня бабушка. - Семи не исполнилось, а
она - в школу!
     - И вовсе я не маленькая, меньше меня бывают ученики...
     Я выскочила во двор, схватила за рукав Павлика и потащила в дом.
     - Вот, пожалуйста. Он в школу ходит, а почему я не могу?
     Я встала с ним рядом.
     И сразу стало видно, что он меньше меня ростом на целую ладонь.
     - Видели? - торжествующе сказала я.
     Мама  и  бабушка рассмеялись. Смущенно подняв глаза, Павлик взглянул на
бабушку, потом на маму и вдруг тоже заулыбался.




     Утром,  едва  я  открыла  глаза,  меня  сразу охватило ощущение чего-то
необычного. И тут же вспомнилось: ведь я сегодня иду в школу!
     Вчера  я  все-таки  уговорила  маму,  и  она  пошла к учительнице, Вере
Петровне, которая жила у нас за стенкой. Вернувшись, она сказала:
     - Ну  что  ж,  собирайся.  Вера Петровна разрешила тебе прийти в первый
класс. Посмотрим, что из этого выйдет...
     И  вот  я  стою  на  крыльце  в  сером  платье  с белым воротничком и в
начищенных  ради  такого  случая  ботинках. В волосах у меня не какой-нибудь
бант,  который  лезет  в глаза и мешает смотреть, а узенькая ленточка: как у
мамы на фотографии, когда она тоже ходила в школу.
     В  школе  пока  пусто.  Нет  даже  "первого ученика" - Павлика, который
вчера пришел раньше всех. Солнце только начало свой утренний обход.
     Я  выхожу  во  двор.  С  крыльца, как мячик, скатывается Ленька. Он так
спешит,  что даже не замечает меня. Правая рука у него за пазухой, и я вижу,
как он там что-то придерживает, завернутое в бумагу.
     - Ты куда? - спрашиваю я.
     - Так, куда надо... - уклончиво говорит он, не глядя на меня.
     Мне  становится  обидно, что у него появились какие-то свои собственные
дела.  Но  стоило  вспомнить,  что  я  иду  в  школу,  и ко мне возвращается
радостное и торжественное настроение.
     - Знаешь,  Ленька, я тебе буду все рассказывать, о чем будут говорить в
школе, и ты тоже все будешь знать.
     - Ладно,  -  соглашается Ленька, но я вижу, что его мысли заняты чем-то
другим. Он пятится от меня, стараясь поскорее улизнуть.
     - А ну, покажи, что у тебя за пазухой! - говорю я.
     Ленька  видит,  что  ему  не  отвертеться,  и, оглянувшись по сторонам,
разворачивает газету. В ней лежат высушенные зеленые листья.
     - Это  табак,  -  таинственно  шепчет  он. - Я вчера нарвал и высушил в
печурке. Савельичу отнесу...
     - А где нарвал?
     - На дереве, - говорит Ленька, кивая на кленок возле школы.
     Отбежав немного, он вдруг оборачивается.
     - Послушай,  Оля,  а  та  крыша, что мы вчера видели, вовсе не крыша, а
холодильник. Для молока...
     - Да ну! А кто тебе сказал? - удивляюсь я.
     - Зинка! Я с ней вчера ходил туда...
     - Ах,  Зинка! Ну и пусть. Зато твоя Зинка не ходит в школу, а я хожу! -
кричу я.
     И  все  же мне очень обидно, что Ленька сумел уже подружиться с Зинкой,
а я нет.
     "Это  он,  наверно,  вчера, когда я собиралась в школу, - подумала я. -
Ну ничего, я им еще докажу!"
     - Оля! - зовет меня бабушка. - Сходи-ка принеси тыкву с огорода.
     "Вот  хорошо! - подумала я. - Значит, сегодня снова у нас будет сладкая
каша с молоком".
     В  огороде  за  школой,  кроме  этих тыкв, почти ничего нет. Развалясь,
лежат  они  по  всему  огороду.  Их толстые стебли зелеными змеями вьются по
земле,  переплетаются  между  собой. Только в дальнем углу торчат на смешных
ножках  седые  от  утренней росы кочаны капусты да жмется к изгороди длинная
грядка краснолистой свеклы.
     Я выбрала самую толстую тыкву и отнесла бабушке на кухню.
     - Бабушка,  -  спросила  я,  - как это может быть: стоит прямо на земле
крыша  и  вдруг это вовсе не крыша, а холодильник для молока? Его что, прямо
туда наливают, что ли?
     - Ox!  -  спохватилась бабушка и, не отвечая, сунула мне в руки кувшин.
- Про молоко-то я совсем забыла. Иди, Оленька, на ферму.
     - Но мне же в школу, - говорю.
     - Рано еще в школу.
     - А я потом опоздаю.
     - Не опоздаешь! Еще восьми нет, а школа с девяти.
     Я  сморщилась,  зная,  что  она  все  равно  настоит  на своем. И вдруг
вспомнила:
     - Бабушка, я не пойду. Там волк бродит.
     - Еще  что выдумай! - рассердилась бабушка. - Какой это волк может быть
в деревне?
     - Большой  такой,  серый,  с красными глазами... Он вчера знаешь как за
мной бежал! Чуть удрала...
     - Иди, иди. Нечего сочинять, - сказала бабушка.
     Я взялась за кувшин.
     - Ну  и  пусть он меня съест! Тогда пожалеешь, - говорю я, надеясь, что
бабушка все же одумается.
     Но она и бровью не повела.
     Я постояла еще минутку, вздохнула и пошла.
     Все   время  оглядываясь  по  сторонам,  я  дошла  до  фермы.  Волк  не
пояелялся.  Он  вынырнул откуда-то, когда я уже возвращалась обратно. У меня
от  страха задрожали ноги, и я остановилась. Волк тоже стоял, нюхал воздух и
не  двигался  с  места.  Вид  у  него был довольно мирный. "Может, он молока
хочет?  -  подумала  я.  -  Интересно,  едят  ли волки молоко?" Я огляделась
вокруг, соображая, во что бы ему налить.
     Заметив  на  краю  дороги глиняный черепок, я, не спуская глаз с волка,
подняла  его  и плеснула туда немного молока. Едва я отошла, волк набросился
на  черепок  и  чуть  не проглотил его вместе с молоком. Вылизав черепок, он
снова  пошел  за мной, приветливо помахивая хвостом. Я нашла в канаве старую
банку.
     - Ты  хороший  волк, раз кушаешь молоко, а не людей, - сказала я. - На,
ешь!
     Волк лакал молоко, а я стояла почти рядом. Потом мы снова пошли.
     - Глупый  ты  волк,  - говорила я ему. - Что же ты сразу не сказал, что
хочешь молока? Напугал только меня...
     Пока  мы  шли, я наливала ему молоко во все черепки, которые попадались
по  дороге.  Около деревни он от меня отстал. И тут я заметила, что молока в
кувшине  только  на донышке. "Достанется мне от бабушки", - уныло подумала я
и сразу же вспомнила про холодильник.
     Не  теряя времени, помчалась прямо туда. На холодильнике висел замок. Я
обошла  вокруг,  но  ничего  не  могла придумать. Можно было пробить гвоздем
дырочку, но ведь в школу опоздаешь. Так и поплелась домой.
     Взглянув на мой почти пустой кувшин, бабушка всплеснула руками:
     - Господи, и что это за девчонка такая! Одно наказание! Молоко где?
     - Хорошо, что сама цела осталась, - обиженно ответила я.
     Ребята   уже   сидели  в  классах,  и  мне,  к  счастью,  некогда  было
расписывать  подробности  своей  встречи  с волком. Я взяла приготовленные с
вечера  две тетрадки с выгоревшими обложками и старый букварь. В другой руке
у  меня  был  пенал  без  крышки,  и  я шла по коридору прямо и важно, боясь
рассыпать  свои  драгоценности:  два  пера - рондо и еще неизвестно какое, с
обломанным концом, и обгрызенный химический карандаш и "сердце" от желтого.
     Взглянув  на меня, Вера Петровна улыбнулась и велела мне сесть с Петей,
который сидел один.




     В  школе  было  четыре класса, и все они занимались в двух комнатах. На
каждом ряду сидел отдельный класс.
     Вера  Петровна  учила первый и третий. Для первоклассников она написала
на  доске  примеры  и  велела  их  решать,  а  сама перешла на другой ряд. В
третьем классе был урок чтения.
     Цифры  я  знала  и  поэтому  быстро  переписала все, что было на доске.
Потом  стала слушать, что читали на другом ряду. Павлик сидел немного сбоку,
впереди  меня,  и  мне  было  видно,  как  он  морщит лоб, загибает пальцы и
хмурится.  Петя  склонил  набок голову и, высунув кончик языка, тоже усердно
срисовывал цифры.
     - Павлик! - позвала я шепотом.
     Он  обернулся.  Я  скорчила  ему  рожу,  показывая,  что  он  ничего не
соображает  и поэтому так долго копается. Петя взглянул на меня и засмеялся.
Павлик покраснел и отвернулся.
     К   концу   урока   Вера   Петровна   задала   третьему   классу  учить
стихотворение, а сама начала проверять у нас примеры.
     - Ну, ребята, кто решил? - спросила она.
     Все подняли руки. И я тоже.
     - Первый столбик прочитает... - Она обвела взглядом весь наш ряд.
     "Я  прочитаю,  я..."  -  мысленно  твердила  я, глядя на нее умоляющими
глазами.
     - Оля Лещук, - сказала Вера Петровна.
     Я вскочила, бросив на Павлика победоносный взгляд, и затараторила:
     - Два  -  крестик  -  один - две черточки, четыре - крестик - три - две
черточки...
     Дружный  смех  не  дал  мне  дочитать  столбик.  Ничего  не  донимая, я
замолчала. Взглянула на Веру Петровну и увидела, что она тоже улыбается.
     - Оля  у  нас  сегодня первый день, и ничего нет смешного, если она еще
не умеет решать. Садись, Оля, я тебе потом объясню, - сказала она.
     Я села.
     - Это тебе не в куклы играть, - хихикнул Петька.
     Я  закусила губу, стараясь не заплакать. Особенно стыдно мне было перед
Павликом.  Он  читал  первый  столбик примеров, и все у него было правильно.
Оказывается,   цифры   надо   было  сложить  или  отнять,  чтобы  сколько-то
получилось.  А  я просто списала, и у меня не получилось нисколько. Зато и у
Петьки,  к  моему  великому  удовольствию, от восьми отнять три вышло шесть.
Разве так бывает? Даже я сообразила, что это неправильно.
     - А это тебе не хлеб с маслом есть, - отплатила я ему.
     Но  Петька  нисколько  не  смутился.  Он  достал  из  кармана новенькую
резинку,  стер  шестерку  и  вместо нее написал цифру пять. Я просто глаз не
могла отвести от резинки, которую он положил на парту.
     - Петь, а Петь, давай поменяемся, - сказала я, кивнув на резинку.
     - А что дашь? - оживился он.
     Я вытащила из парты пенал.
     - Хочешь два пера?
     Петька  взял  перья,  осмотрел  их  со всех сторон и, положив на место,
презрительно сказал:
     - Барахло...
     - Бери уж и "сердце" в придачу, - вздохнула я.
     Петька почиркал моим "сердцем" по бумаге и задумчиво произнес:
     - Цвет какой-то...
     Мне показалось, что сейчас он согласится.
     - Знаешь,  -  прошептала  я,  -  если  достать  еще  синий  карандаш  и
покрасить сверху по желтому, то получится зеленый. Вот увидишь.
     Прикидывая что-то в уме, Петька молчал.
     - А может, на карандаш поменяемся? - сказала я.
     Скосив глаза, Петька безошибочно определил:
     - Старый он...
     - Твоя  резинка  тоже  не новая. У нее один уголок уже стерт, - сказала
я.
     Петька  запустил  руку  в  карман,  и у него на ладони появилась вторая
резинка, совершенно новенькая.
     - Ух  ты,  жадина!  - сказала я. - Если бы у меня было две резинки, а у
тебя ни одной, я бы тебе просто так отдала...
     Петька ухмыльнулся.
     На переменке ко мне подошел Павлик и несмело сказал:
     - Хочешь, я покажу, как складывать и отнимать?
     Я  отмахнулась.  В голове у меня засела мысль, как раздобыть резинку, и
мне было не до примеров.
     - Павлик, у тебя есть резинка? - спросила я.
     Павлик покачал головой.
     - У  Петьки  две, да он не дает, - вздохнула я. - А ты дал бы, если б у
тебя было две?
     - Хоть бы одна, так я ее пополам перерезал бы, - сказал Павлик.
     Вторым  уроком в третьем классе было рисование, и я пересела туда. Вера
Петровна  взглянула  на  меня,  улыбнулась и ничего не сказала. Я нарисовала
дом с трубой, из которой вился кудрявый дым.
     Дом  получился немножко кривой, потому что рисовать прямо длинные палки
очень  трудно  даже и в третьем классе. И снова я вспомнила про резинку: ну,
просто невозможно учиться в школе без резинки!
     На  следующий  урок меня переманили к себе девочки из второго класса. У
них   была   книжка  для  чтения  с  интересными  картинками.  Весь  урок  я
рассматривала картинки.
     Но  когда  на  последнем уроке в четвертом классе появился глобус, я не
выдержала и сразу же перешла в четвертый.
     Серафима  Ивановна,  которая учила четвертый и второй классы, взглянула
на  меня  строго.  Она  рассказывала  ребятам, что глобус имеет форму земли.
Наша  земля  на  самом  деле  тоже круглая. Слегка поворачивая глобус рукой,
учительница  показывала,  какие  и где есть моря и земли. Я сидела, подперев
щеку  рукой,  и,  не  отрываясь, смотрела на глобус. Он мне вовсе не казался
похожим  на  землю.  Когда  Серафима Ивановна его поворачивала, он скрипел и
кряхтел  так,  словно ему было тяжело стоять на своей единственной тоненькой
ножке.
     Как  только Серафима Ивановна ушла на другой ряд, я дотронулась до него
пальцем.  Он  вздрогнул.  И тут, не выдержав, я завертела его изо всей силы.
Замелькали  голубые,  бурые  и  зеленые  пятна. Все перемешалось: и земля, и
вода. Я улыбалась, а глобус просто визжал от удовольствия.
     Это веселое занятие прервал сердитый голос Серафимы Ивановны.
     - Вот  что,  милочка, - сказала она, - я вижу, тебе скучно, пойди лучше
поиграй в коридоре...
     Но  в  коридоре  было  еще  скучнее.  Из  классов доносилось монотонное
гудение.  Огромная  муха  жужжала  и  билась  в  оконное  стекло. Я стояла и
скребла подоконник пером, пока оно не сломалось вовсе.
     Только  я  принялась  за  рондо, как урок кончился, и ребята высыпали в
коридор.
     Ко мне подошел Петька.
     - Хочешь,  давай  меняться?  -  сказал  он.  - Я тебе резинку, а ты мне
пенал и... все остальное...
     Я  взглянула  на  его  аккуратненький  чубчик,  на  хромовые сапожки и,
ничего не говоря, направилась к Павлику.
     - Вот,  возьми.  Мне  не  нужно,  -  сказала  я,  подавая  ему  пенал и
тетрадки.
     Дома мать, узнав о моих "школьных успехах", огорченно сказала:
     - Глупая ты у меня, совсем глупая...
     - Неглупая,  -  сказала  я обиженно. - Попробовала бы ты учиться, когда
ничего нет... даже резинки...
     Зато отец, когда ему рассказали обо мне, рассмеялся.
     - Ничего,  дочка,  - сказал он, - четыре класса в один день - не так уж
плохо...
     - Четыре класса и коридор, - уточнила бабушка.
     Я  хотела  было сказать, что она в школе не училась и поэтому ничего не
понимает, но, вспомнив про молоко, промолчала.
     Кашу  из  тыквы  в  тот  день  мы все же ели с молоком. Я не знала, где
бабушка его взяла, но была рада, что все так обошлось.




     За  школой  был  овраг,  в  который  свозили  мусор. По краям его росли
тонкие  и гибкие лозы. Свешиваясь вниз, они как бы старались прикрыть свалку
своими ветвями.
     Овраг был любимым местом ребят.
     Мы,  словно  грачи,  налетали  на  эти  кусты и качались на них, как на
качелях.  Было  радостно  и  немного страшно, когда тонкие, но прочные ветки
лозы  раскачивались  над  обрывом.  Мы  уже  знали,  который  куст удобный и
крепкий,  а  который  нет.  На  некоторых  прутья  росли так, что можно было
сидеть,  как в кресле, и раскачиваться, не боясь сорваться вниз. А на других
приходилось  держаться  покрепче  и  то  и дело с опаской поглядывать на дно
оврага,  усыпанное  битым стеклом, щепками, кирпичами. Поэтому ребята всегда
спешили захватить место получше.
     Петька  мне  сказал,  что раз мой отец - председатель, то я здесь самая
главная и все мне должны уступать.
     Я заважничала.
     Когда  бы  я ни появилась возле оврага, мое место тут же освобождалось.
Завидев меня, ребята беспрекословно слезали и перебирались на другой куст.
     И  вот  однажды на "своем" месте я застала Зинку. Увидев меня, она даже
не  шелохнулась.  Я растерянно остановилась. Зинка раскачивалась, не обращая
на  меня  ровно  никакого внимания, и ветер трепал ее белые волосы и пестрое
платье. Она щурила свои зеленоватые глаза и весело смеялась.
     - Слезай! - потребовала я. - Это мое место.
     - Ты что, купила его? - фыркнула Зинка.
     Я  оглянулась,  ища  поддержки,  но  ребята молчали. Миролюбивый Павлик
предложил  мне  свое место, однако я не соглашалась и требовала, чтобы Зинка
немедленно слезала. Меня поддержал Петька.
     - Это ее место, слышишь? Слезай лучше, - сказал он храбро.
     - Замолчи, кулацкий подпевала! - сердито крикнула Зинка.
     В  ту же секунду я прыгнула на нее и, схватив за волосы, потащила вниз.
Зинка одной рукой держалась за куст, а второй тоже вцепилась в мою челку.
     Мы  молча таскали друг друга за волосы, куст под нами качался и трещал.
И  вдруг  я почувствовала, как ветер засвистел у меня в ушах, а потом больно
стукнулась коленом о что-то твердое и острое.
     Приподнявшись,  я  увидела  Зинку.  Она  стояла рядом на четвереньках и
выжидательно смотрела на меня, готовая снова дать отпор.
     Но  мне уже было не до драки. Руки горели, из разбитого колена сочилась
кровь, и я, едва сдерживая слезы, полезла наверх.
     Не  успели  мы  с Зинкой отряхнуться, как я увидела своего отца. Он шел
прямо к нам.
     - Ну,  будет!..  -  сказал  Петька  и на всякий случай юркнул за чью-то
спину.
     - Что случилось? - спросил отец, оглядывая нас с Зинкой.
     - Свалились, - сказала Зинка, отряхиваясь.
     - Да-а,   свалились!   Она   ей  не  хотела...  -  начал  было  Петька,
высовываясь вперед.
     - Замолчи, никто тебя не спрашивает, - прошипела я.
     Взглянув  на  отца,  я  не выдержала и опустила глаза. Он стоял и молча
смотрел  на  меня.  Я чувствовала, что не права, и мне было стыдно. Выручила
Зинка.
     Пригладив  свои  торчащие  во все стороны волосы и отряхнув платье, она
беззаботно сказала:
     - Ничего  страшного.  Вот  только  куста  жаль - сломали... Хороший был
куст...
     Обведя ребят внимательным взглядом, отец, словно оправдываясь, сказал:
     - Руки  все не доходят придумать вам что-нибудь получше. - Он кивнул на
свалку. - Вот погодите, будет у нас хлеб, а потом и все остальное...
     Когда  он  ушел, я взглянула на Зинку, и мне захотелось подойти к ней и
сказать что-нибудь хорошее, может быть, даже попросить прощения.
     Я  уже  было  шагнула  к  ней,  но Зинка отвернулась, показывая, что не
желает со мной знаться.
     Прихрамывая, я поплелась домой, и на душе у меня было скверно.




     Бабушка,  увидав  меня  после  сражения  в  овраге, всплеснула руками и
запричитала:
     - Ой,  да  что  это за девчонка растет! Хуже мальчишки! Живого места на
ней нет...
     Ворча,  она  промыла  мне  колено  и  завязала  чистой белой тряпочкой.
Тряпочка  мне  понравилась, я решила, что она пригодится для другой цели, и,
не долго думая, сняла.
     Колено  перевязано  носовым  платком.  Побаливает. Я даже хромаю. Не от
боли, конечно, а просто мне так нравится.
     Бабушка  возится  в  темном  коридорчике возле нашей комнаты. Там у нее
примус и все хозяйство. Мама куда-то ушла, и в комнате я да Рыска.
     Рыска  лежит  на  старом  мамином  халате, зевает и жмурится. Видно, ей
тоже  скучно. Сначала, когда ее привезли, она металась по незнакомой комнате
и  жалобно  мяукала. Потом нашла мамин халат и улеглась. Теперь лежит на нем
целыми днями и только ночью выбегает во двор.
     Я  брожу  из  угла  в  угол  и никак не придумаю, чем бы заняться. Вещи
стоят как попало. Никто почему-то не разбирает их и не приводит в порядок.
     Вдруг  я  вижу  в окно, как Ленька с Зинкой идут к школе. Ленька что-то
горячо  и  быстро  говорит, размахивает руками и даже, заглядывая ей в лицо,
забегает  вперед.  Это  с  моим  заклятым врагом, с Зинкой! Они остановились
возле  школы  и  кого-то  ждут.  Я  вижу,  как к ним подходит третьеклассник
конопатый  Федя.  Федя  -  Зинкин  друг.  Он  живет где-то далеко на хуторе.
Молчаливый  и  солидный не по возрасту, Федя не станет заниматься пустяками.
Наверно,  у  них  серьезные  дела. И Ленька с ними. Они о чем-то совещаются.
Потом все трое уходят.
     Возле  школы  вертится  Павлик. Он поглядывает на наше окно, в надежде,
что  я  выйду.  Но я нарочно не выхожу. Раз меня все бросили, не нужен мне и
Павлик. Пусть поглядывает. Я отхожу от окна и начинаю играть с куклой.
     Сначала  просто  так,  от  нечего  делать  шью  ей  кофточку из тряпки,
которой  было  завязано  колено. Пошить кукле кофточку проще простого. Можно
даже  без  иголки.  Взять  тряпочку,  сложить  ее пополам и еще раз пополам.
Потом  резать  прямо  и  направо. Выйдут рукава. Посредине, вверху прорезать
дырочку  для головы - и кофточка готова. Бока зашивать не обязательно, можно
подвязать пояском.
     Кофточка  у  меня  получилась  на  славу. Моя старая, начинающая лысеть
кукла  в  ней  просто  помолодела.  Мне  сразу  же  захотелось  нарядить  ее
по-настоящему.  Я разыскала черный шелковый лоскут, и из него вышла отменная
юбка,  узкая  и  длинная.  Дело  портила  только  плешь  на куклиной голове.
Непременно  нужна  шляпа. И вдруг я вспомнила про мамину соломенную шляпку с
прозрачной  розочкой.  Найти  шляпку  было недолго, но обнаружилось, что она
великовата.  Я  принялась  за дело. Шляп я никогда не шила и даже не видела,
как  их  шьют.  Но это не беда - была бы охота, а научиться можно всему. Мне
порядком  пришлось  повозиться, зато моя кукла обзавелась шляпой. Настоящей,
соломенной  и  даже  с  розочкой! Голова у куклы болталась во все стороны, и
розочка нежно покачивалась.
     Вообще  в своем новом наряде она стала похожа на барышню. Рядом с ней я
выглядела  просто  замарашкой. Тогда мне в голову пришла еще одна интересная
мысль.  Я  полезла  в  бабушкину  корзину  и  вытащила  два  платка: черный,
шерстяной, и беленький в черную крапинку.
     Белый  я сложила пополам, потом еще раз пополам. Чик, чик - рукава, чик
- прорез для головы, и кофточка готова.
     Черный  резать не пришлось - я его просто обернула вокруг себя. Когда я
глянула  в  зеркало,  то с огорчением заметила, что вырез для головы немного
великоват  и  кофточка  спадает с плеч. Но это пустяки, а в общем-то я очень
нарядная,  не  хуже  своей куклы. Я только хотела показаться в окно Павлику,
как  вдруг увидела маму. Она шла домой. Не успев снять свой наряд, я юркнула
под  кровать. С замиранием сердца прислушивалась, как бабушка докладывала ей
о моих синяках. Войдя в комнату, мама сказала:
     - Ну, покажись, героиня, как ты разукрасилась?
     Я  сидела  под  кроватью и боялась дышать. Бабушка, оглянувшись вокруг,
сразу определила, где я. Она нагнулась и ловко вытащила меня на свет.
     Я  уже  не казалась себе такой нарядной. "Кофта" совсем съехала с плеч,
хвост  "юбки"  волочился.  Известное  дело,  какой  бывает  вид,  когда тебя
вытащат  из-под  кровати.  Взглянув  на  меня и на обрезки соломенной шляпы,
валявшиеся на полу, мама всплеснула руками:
     - Что это такое?
     - Мамочка,  ведь ты ее все равно не стала бы носить здесь, в деревне...
- сказала я жалобно.
     И тут на меня грозно двинулась бабушка.
     - А  платки  тоже,  по-твоему,  в деревне не нужны? - сказала она, тыча
пальцем мне в плечо.
     Наказанная,  я  стояла  в  углу  и  горько  плакала.  Бабушка ходила по
комнате и все никак не могла успокоиться.
     - И  где  твоя  голова  была, когда ты все это делала? - отчитывала она
меня.
     Голова моя была на месте! Куда она могла деться?




     В  школе  мы, оказывается, жили временно. Однажды снова пришли подводы,
на  них  погрузили все наши вещи, и мы поехали. Ехали недолго. Еще не успела
скрыться  деревня, как мы увидели впереди какие-то постройки. Из-за поворота
выглянула  крошечная избушка с одним оконцем, похожая на старушку, присевшую
отдохнуть  у  дороги.  Дальше  громоздились  длинные  сараи  с растрепанными
соломенными   крышами   и   открытыми   настежь  дверями.  Немного  поодаль,
окруженный  яблонями,  стоял  дом  с  желтыми ставнями. Большой и старый, он
смотрел неприветливо.
     Внутри  тоже  было  пусто  и  мрачно,  и  только в первой половине дома
стояла огромная печь да в углу висела голубая с позолотой икона.
     Увидев ее, бабушка заворчала:
     - Тьфу ты, господи, кому она тут нужна?
     Наша  бабушка,  хоть  и  поминала бога на каждом шагу, верить в него не
верила  и  не  терпела ни икон, ни попов. Она тут же хотела снять икону, но,
захлопотавшись с вещами, забыла.
     Пока  разгружались,  почти  совсем  стемнело,  и мы с Ленькой не успели
ничего  толком рассмотреть. Бабушка зажгла лампу и стала собирать ужин. Мама
стелила  постели.  Мы  с  Ленькой сидели притихшие и боязливо посматривали в
угол,  где висела икона. Бог на ней был строгий, недобрый, с пустыми глазами
и  постным  лицом.  Когда  поужинали и легли спать, мне все казалось, что он
косится  на  нас,  и  я  долго не могла уснуть. Ночные шорохи наполняли дом.
Где-то  жалобно повизгивала ставня, скреблась под полом мышь, и таинственные
тени  таились по углам. Я залезла с головой под одеяло, свернулась клубком и
лежала так, пока не уснула.
     Утром  мы увидели, что все вокруг побелело. Крыльцо было седым от инея.
Трава  возле  сарая  переливалась  перламутром. Пожелтевшие яблоневые листья
свернулись в трубочки.
     Когда  солнце  растопило  эти морозные украшения, мы с Ленькой побежали
обследовать наши владения.
     Маленькая  избушка у дороги оказалась баней. В ней была печь, сложенная
из  камней,  и  скамьи  вдоль  стен.  Пахло  вениками  и  дымом. Несмотря на
полумрак,  в бане не было страшно. Зато сараи пугали своей неприветливостью.
Сквозь  открытые  двери в одном из них мы тоже увидели большущую закопченную
печь,  а  второй  был  пустой,  с  гладким земляным полом, по которому ветер
гонял остатки соломы.
     За  сараями  мы  обнаружили  веселый  ручеек.  Прозрачный и быстрый, он
перекатывался  по  камешкам  и  бежал  к березовой роще, которая вставала за
дорогой.  За рощей виднелись крыши колхозных построек. Ленька долго стоял и,
приложив  козырьком  руку  ко  лбу, вглядывался в сторону деревни. Но, кроме
крыш и жиденьких дымков над ними, ничего не было видно.
     Когда  мы возвращались, я вдруг увидала какие-то бурые снопы, сложенные
в  бабки. Это была не рожь, а что-то непонятное, на толстых, не успевших еще
засохнуть  стеблях, с почерневшими листьями. Присмотревшись внимательней, мы
увидели,  что  это  вовсе не листья, а стручки. Я разломила один стручок - и
из него выкатились зеленоватые, сочные бобы.
     - Гм, - сказал Ленька, - интересно, чей это боб?
     - Да, чей это боб? - повторила я.
     Ленька сложил ладони рупором и громко крикнул:
     - Чей бо-о-б?
     Я повернулась в другую сторону и тоже заорала:
     - Чей бо-о-о-б?
     Никто  нам  не отвечал, и мы, не раздумывая больше, принялись угощаться
бобами, у которых не было хозяина.
     - Правда, хорошо здесь? - сказала я, ощипывая стручки.
     Ленька  молча  жевал  бобы  и  все  поглядывал  в  сторону  деревни.  Я
обозлилась:
     - Что, по Зинке своей скучаешь?
     Запихивая шуршащие стручки в карман, Ленька солидно сказал:
     - Ты дура. У меня там дела остались незаконченные.




     Когда  осенние  ветры насквозь продули рощу, колхозные дома стали видны
и  с  нашего  крыльца. На бледном фоне выгоревшего за лето неба они казались
нарисованными  черным  карандашом.  Становилось  холодно.  За  ночь  молодые
морозы  разукрашивали  все вокруг легкими узорами. Даже солома, разбросанная
по двору, переплеталась за ночь в замысловатые серебристые рисунки.
     Раз  в  день мы выходили погулять, полакомиться бобами, а больше сидели
дома.  Расплюснув носы о стекло, смотрели на дорогу или приставали к бабушке
с разными вопросами.
     - Бабушка, а что такое "кулацкий подпевала"? - спросил однажды Ленька.
     - Некогда мне, видишь - печь растапливаю, - отмахнулась бабушка.
     - Ага,  не  знаешь!  Сама  не  знаешь,  -  заявил  Ленька,  - поэтому и
говоришь - некогда...
     Бабушка рассмеялась:
     - Вот  назола!  Длинная  это  история,  так  сразу и не расскажешь. Вот
управлюсь с делами, тогда все по порядку...
     Вечером  бабушка  выполнила  свое  обещание,  и  мы  с  Ленькой  узнали
удивительные  вещи. Оказывается, когда нас еще и на свете не было, был царь.
И  не  какой-нибудь  там  сказочный,  а  самый настоящий, живой. Все на него
работали, а ему все было мало.
     После  царя  самыми главными были помещики, а за помещиками - кулаки. И
вот  людям  много-много нужно было работать: и на царя, и на помещиков, и на
кулаков.
     - Вся  земля у них была, - рассказывала бабушка, - а у бедных ничего не
было.  Рассердился  народ и прогнал царя и помещиков вон. А у кулаков отняли
землю  и  роздали  бедным.  Потом  люди  эту  землю вместе сложили и сделали
колхоз, потому что сообща легче обрабатывать ее.
     А  мы-то  с  Ленькой  жили  себе  до  сих  пор и ничего этого не знали.
Оказывается, вон как на земле все устроено.
     - А  кулаков?..  -  спрашивает Ленька. - Их тоже надо было в три шеи...
Ты, бабушка, не все рассказала.
     - А  чего  тут  еще  рассказывать?  -  говорит бабушка. - Кулаки теперь
смирными  прикинулись,  а сами исподтишка так и норовят навредить, да только
у  них ничего не выйдет. Такие, как ваш отец, не дадут им разгуляться. Ну, а
кулацкие подпевалы, это которые за кулаков заступаются...
     "Вот  какая  у  нас бабушка, все знает, - думаю я. - У других бабушки в
церковь  ходят,  богу  молятся, а наша и икону даже сняла. И про папу нашего
так  хорошо говорит, даром что ругается с ним часто. Хорошая бабушка, хоть и
ворчит иногда".
     А Ленька никак не может успокоиться.
     - Бабушка, а какие они, эти кулаки?
     - Жадные  да злющие, - говорит бабушка. - Мне за свою жизнь пришлось на
них  поработать...  Ладно,  спать  идите. А то вы до утра готовы сидеть, вам
только рассказывай.
     Но  мы  с  Ленькой  никак  не  можем уснуть. Лежим, думаем над тем, что
рассказала бабушка.
     И вдруг я спрашиваю:
     - Лень, а Лень, ты когда-нибудь видел живого кулака?
     Уже засыпая, он бубнит:
     - Не видел... Но теперь я кулака сразу узнаю, только покажи мне его.




     Назавтра  бабушка  истопила  баню. Она пришла с раскрасневшимся лицом и
слезящимися  от  дыма  глазами  и  отправила  всех  нас  мыться, а сама села
отдохнуть.
     Скоро  мы  с  Ленькой,  чистые и распаренные, прибежали домой. Бабушка,
усадив нас на печку, сказала:
     - Сидите  и  не  балуйтесь.  Мы  с мамой помоемся, а потом придет отец,
будет мыться.
     Чтобы  нам  не  было  страшно,  она  зажгла  лампу и ушла. Мы с Ленькой
остались  одни.  Не  успели  мы  придумать,  чем бы заняться, как на крыльце
послышались шаги.
     - Папка идет, - обрадовался Ленька.
     Но это был не отец.
     Сначала  в дверь просунулась голова с седой козлиной бородкой, потом мы
увидели  незнакомого  старичка в новых лаптях и бурой поддевке, подпоясанной
ремнем.   Метнув  глазами  в  угол,  где  раньше  висела  икона,  он  быстро
перекрестился.  Мы  смотрели  на  него  молча  и  настороженно. Заметив нас,
старичок вдруг заулыбался.
     - Ну,  здравствуйте,  как  поживаете?  -  сказал он, словно мы были его
старыми знакомыми.
     Мы молчали.
     Не смущаясь, старичок продолжал:
     - А где же ваши мама или бабушка?
     - В бане, - сказал Ленька басом и для солидности кашлянул.
     - Жаль,  жаль,  - сказал старичок, бегая по избе глазами, - а я тут вам
подарочек принес...
     Не  успели  мы  опомниться, как он достал из-за пазухи и посадил на пол
курицу.   Она   взмахнула   крыльями,   отряхнулась   и,   повернув  голову,
подслеповато  уставилась  на  лампу.  Ленька  в один миг скатился с печки. Я
тоже  слезла за ним. Ленька поглаживал курочку по спине. При свете лампы она
вся  искрилась  и  казалась  красновато-золотистой.  Мы с Ленькой никогда не
видели такой красивой курочки. Дедушка улыбался.
     - Как вам тут живется? - спросил он.
     - Хорошо, - сказал Ленька.
     - Ну,  слава  богу,  слава  богу,  - оживился дедушка, - живите себе на
здоровье.  В  этом  доме  я  раньше  жил, да мне он ни к чему. Пусть, думаю,
лучше  люди  живут, - рассказывал он. - Вон она, какая хоромина, - обшаривая
взглядом  углы,  говорил  старичок.  - Одному-то мне что в ней делать? Вам и
то, небось, велик дом-то...
     - Нет, - сказал Ленька, - нам как раз...
     - Что ж, обе половины заняли? - поинтересовался старичок.
     - Там у нас вещи, а живем мы больше здесь, - сказала я.
     Ленька  гостеприимно распахнул дверь во вторую половину, показывая, что
там  у  нас.  Но  старичок  заходить  не  стал. Он только сунул туда голову,
посверлил бегающим взглядом темноту и заспешил уходить.
     - Ставеньки  закрыты...  Ну и правильно. Оно так спокойней. Ну, живите,
живите, - сказал он уже с порога. - А курочка вам на разведение...
     Старичок  ушел,  а  мы с Ленькой просто опомниться не могли. Ну до чего
добренький дедушка! Дом свой отдал, да еще и курицу принес...
     Когда  мама  с  бабушкой пришли из бани и мы им все рассказали, бабушка
почему-то разохалась:
     - Ох ты, господи, что же теперь делать?
     И  мама,  к нашему удивлению, тоже нисколько не обрадовалась, что у нас
теперь есть своя курица. Она озабоченно поморщила брови и сказала бабушке:
     - Спрячь ее пока, завтра что-нибудь придумаем...
     Бабушка  сунула  курицу под печь, а нам велела сидеть и помалкивать. Мы
с Ленькой ничего не понимали. Все разъяснилось, когда пришел отец.
     Он  сидел  и  ужинал,  а бабушка, суетясь больше обычного, собирала ему
белье.  И  вдруг  курица  под  печкой  тихонько  закудахтала.  Мы  с Ленькой
вытянули  шеи,  прислушиваясь,  а  бабушка исподтишка погрозила нам пальцем.
Все  это  было  так  непонятно,  что  мы с Ленькой не знали, что и думать. Я
только  хотела  сказать  Леньке, что эта курица, наверно, волшебная, как она
вдруг с громким кудахтаньем вылетела из-под печки.
     - Это что за явление, откуда? - спросил отец.
     Путаясь  и  сбиваясь,  мама  начала  рассказывать, а он ходил из угла в
угол и хмурился.
     Ленька  пытался  было  вмешаться  и  рассказать  все  подробнее, но под
строгим бабушкиным взглядом снова усаживался на место.
     - Так,  -  вдруг  грозно  сказал  отец,  -  за  моей  спиной  у кулаков
начинаете  взятки  брать?  Сегодня курицу принесли, а завтра корову приведут
во двор?!
     - Не  кричи  ты,  -  сказала  мама,  - никто ее не брал. Дети одни были
дома.
     Не слушая, отец продолжал!
     - Ишь,  гады  какие!  На  всякие хитрости идут. С курицы начинают!.. Да
нас  не  возьмешь  ни  на  какую  приманку, - он погрозил кому-то кулаком. -
Выбросьте ее сейчас же!
     - Как  же  так?  Живая ведь... - недовольно сказала бабушка. - Ночью на
холод выбрасывать?..
     Мы   с  Ленькой  были  готовы  зареветь  в  два  голоса.  А  ничего  не
подозревавшая   курица,   подойдя  поближе  к  свету,  чистила  клювом  свои
золотистые перышки.
     Отец уже более спокойно рассказывал:
     - Этот  хозяин  хутора  -  самый  крупный  кулак во всей округе. У него
земли  больше  было,  чем  у помещика. И домов несколько... Теперь смиренным
прикинулся,  в  лапотках  ходит,  а  раньше кровь сосал из народа... А сын и
сейчас где-то в банде скрывается...
     Почувствовав,  что  гроза поутихла, бабушка взяла курицу и, снова сунув
ее под печь, решительно сказала:
     - Завтра сама отнесу, а пока пусть сидит...
     Мы  с  Ленькой вздохнули с облегчением. Уж очень жаль было нам курочку.
Она  ведь  не  виновата,  что  хозяин у нее кулак. Где ей разобраться, когда
даже мы с Ленькой ничего не раскумекали.
     - А  еще  хвастался,  что  кулака  сразу  узнаешь...  Ну  что, узнал? -
сказала я, когда мы сидели на печке. Ленька только вздохнул.
     Молчалив  он  был  и назавтра, когда мы утром пошли с ним гулять. Дойдя
по  привычке  до  бобовых  снопов, мы остановились. Ленька поглядел на меня,
потом  на  бобы и, повернувшись, зашагал прочь. Я с недоумением смотрела ему
вслед.  Поставив воротник своего ветхого пальтишка и засунув руки в карманы,
он  шел  не  оглядываясь.  Весь  его  нахохленный  вид  как бы говорил: "Нас
кулацким  бобом  не  купишь". Я с сожалением взглянула на бобовые стручки и,
проглотив слюну, зашагала вслед.




     Потолок  в  доме  - из некрашеных, пожелтевших от времени досок. На них
отчетливо выделяются темные, растресканные сучки.
     Если  взобраться на печку, потолок оказывается над самой головой. Может
быть,  поэтому  здесь так хорошо лежать вьюжным декабрьским днем и мечтать о
том  времени,  когда у всех будет вдоволь хлеба и молока, о далеких чудесных
странах, о чем-нибудь желанном и несбыточном.
     За окном - сугробы.
     Деревня  далеко-далеко,  как  будто  на  другом  конце света. Даже труб
почти не видно.
     Мы  с  Ленькой,  сидя  на  печке, все чаще отправляемся в увлекательные
путешествия.  У каждого из нас свое государство. В моем живут необыкновенные
люди.  Они совершают подвиги, прогоняют царей и помещиков, устраивают у себя
прекрасную  жизнь.  Там  растут  самые  красивые  сады,  стоят  стеклянные и
зеркальные  дома.  Всем  этим  миром управляет одна очень умная девочка. Она
ходит  нарядная,  конечно,  не  в  юбке  из  бабушкиного  платка,  и  все ей
поклоняются.  Едят  там  тоже  не  одну  толченую картошку, а всякие вкусные
вещи, - например, хлеб с повидлом или халву.
     У  Леньки  совсем  другой  мир.  В  нем  живут обыкновенные мальчишки и
девчонки.  Они ездят на лошадях, лазят по огородам и страшно орут. Всей этой
оравой  управляет тоже девчонка, которая мне очень напоминает Зинку. И зовут
ее  тоже  очень похоже - Зан. И еще там есть один маленький мальчишка - Лен,
-  который  везде  сует  свой  нос.  А  однажды  там  даже появился дед Сов.
Лохматый  и  сердитый  с  виду,  а  на самом деле очень добрый. У этого деда
случилось  несчастье.  "Злая  ведьма  послала  в  его владения черный вихрь,
который  уничтожил  ароматные  листья,  -  рассказывает Ленька. - А без этих
листьев  дед  совсем  не мог жить". И вот тогда Лен оборвал с молодого клена
золотые  листья,  высушил  их  и  принес  деду.  Дед  поблагодарил мальчика,
спрятал  листья  в  мешочек,  но  Лен заметил, что дед не курит эти листья и
сидит  грустный. "Почему ты не куришь, дед?" - спросил Лен. Дед Сов вздохнул
и сказал:
     "Мне,  мой  мальчик,  нужны ароматные листья, а не золотые. Я просто не
хотел  тебя огорчать". Тогда Лен пошел к самой главной начальнице Зан, и они
стали совещаться, как раздобыть для деда ароматные листья.
     - Это  вы  тогда совещались, я видела в окно, - говорю я. - Зинка, ты и
Федя...
     - Не   мешай,   -   сердито   отмахивается  Ленька,  -  а  то  не  буду
рассказывать...  И  вот  мы  тогда  надумали  залезть  в огород... Ой, что я
говорю!   Во  владения  волшебницы  и  раздобыть  для  деда  Сова  ароматные
листья...
     Я  хохочу,  что  Ленька  заврался  и  уже  путает владения волшебницы с
огородом. Он сердится и, надувшись, молчит.
     - Ну,  рассказывай  дальше, - прошу я. Мне ужасно хочется узнать, что у
них   тогда   произошло.   Немного   поломавшись,   Ленька   продолжает.  Он
рассказывает,  как трое смельчаков - Лен, Зан и еще один, Фен, - проникли во
владения  злой  волшебницы  и  раздобыли для деда Сова ароматные листья. Зан
зацепилась  за  кол  и  порвала  платье. (Оказывается, у волшебницы владения
тоже огорожены забором.) Волшебница выскочила за ними с метлой.
     - Не  с  метлой,  а  с  этой,  ну...  волшебной  палкой, - поправляется
Ленька.  -  Фен  расцарапал  себе ногу, когда они удирали, а Лен упал и весь
перемазался.
     - А листья? - спрашиваю я.
     - Листья есть, да только мало. Деду на всю зиму не хватит...
     Ленька  ковыряет  ногой  сучок в потолке. Мне завидно, что у него такие
интересные дела, и я нарочно говорю:
     - Подумаешь.  Я сто раз могу в огород залезть и даже не порвать платье,
как твоя Зинка...
     - Это  же не Зинка, а Зан. Там... - показывает он на потолок. - Ты что,
не веришь?
     Я пожимаю плечами.
     - Ну хорошо! - горячо говорит Ленька. - Я тебе докажу!
     На  дворе  метель.  Она свистит и швыряет в окно снежные хлопья, злясь,
что  не  может проникнуть на теплую печку, в наш с Ленькой волшебный мир. Мы
лежим  и  молчим.  Каждый  хочет  придумать  что-нибудь такое, чтобы удивить
другого.  Вдруг  Ленька  садится  и  начинает петь. Песни он всегда сочиняет
сам, на ходу. Поет все, что придет в голову:

                Стол стоит, кровать плывет,
                За окном метель метет.
                Кошки-мышки по углам,
                Тара-рам, тара-рам...

     Глаза у него блестят, и я вижу, что он уже что-то придумал.
     Утром,  когда я просыпаюсь, бабушка давно топит печь. За окном голубеет
рассвет.  На  стене  прыгают  красноватые  блики,  у  бабушки в печке что-то
весело  шипит.  Ленька  уже  встал.  Он  подбегает  ко мне, и в руках у него
круглая  тарелочка  от  кукольного  сервиза.  На ней горкой лежат крошечные,
величиной   с   орех,  картофелины.  От  них  идет  аппетитный  пар.  Ленька
преподносит мне тарелочку с картошкой и, раскланиваясь, говорит:
     - Моя  великая  правительница  Зан  в знак своего уважения посылает вам
это угощение...
     Я  оторопело  смотрю  на  картошку.  Где  он  ее  взял?  Конечно, такая
маленькая  картошка  бывает. Я вспоминаю ту картофелину, из-за которой у нас
однажды  полетела  с  примуса  кастрюля.  Но  ведь здесь их много, и они все
вареные... Когда он успел?
     Повернувшись,   я  вижу  у  бабушки  на  припечке  чугунок  с  отварной
картошкой.  Сразу  догадываюсь, в чем дело, но не подаю вида, и мы с Ленькой
угощаемся картошкой с кукольной тарелочки. Съев картошку, я говорю:
     - Благодарю  вас  и  вашу  правительницу  Зан  за прекрасное угощение и
приглашаю вас на завтрак в мою страну.
     Назавтра,  встав  чуть  свет,  я  увиваюсь  возле  бабушки. Она сердито
ворчит:
     - И что вам не спится? Вертитесь под ногами то один, то другой...
     - Бабушка, что ты будешь готовить? - допытываюсь я.
     - Блины,  -  говорит  бабушка,  думая,  что я обрадуюсь. Но я прихожу в
ужас.
     - Бабушка, а картошку? - спрашиваю я.
     - Не надоела она тебе? - говорит бабушка.
     - Нет, бабушка, я очень люблю картошку, - жалобно говорю я.
     - Ладно, сварю попозже, на обед, - говорит бабушка.
     Я  готова  заплакать.  Шутка  ли,  ведь  у  меня  срывается завтрак, на
который приглашены правители другой страны!
     Бабушка  печет  блины. Капли теста падают с ложки и засыхают. Пригретые
сверху  ярким  пламенем,  они  подымаются, как сдобные булочки. Я немедленно
лечу  за  кукольной  тарелочкой.  Мне  хочется  петь от радости, но я молчу,
чтобы не разбудить раньше времени Леньку.
     Скоро  тарелочка  наполняется  крошечными  лепешками.  Не беда, что они
снизу  грязноватые.  Я  преподношу  их  проснувшемуся  Леньке с таким видом,
будто  это  самый  изысканный  торт.  Угощение  у  меня  готово,  а  вот его
правительницы  Зан  нет  к  завтраку.  Но  хитрый  Ленька  находит  выход из
положения.  Он  мне  заявляет,  что  великая  Зан  уехала  в другую страну и
поручила  ему  быть  у  меня послом. Я раскланиваюсь. Нисколько не удивляясь
моим   лепешкам,   "посол"   принимается  за  завтрак.  Итак,  дружественные
отношения между нашими странами установлены.




     Наша  мама  заболела.  Ее  положили  в  другой половине дома, и бабушка
велела  нам не ходить туда и не шуметь. Отец, как всегда, рано ушел из дому,
но  через  час  приехал  на  лошади,  запряженной  в  сани.  В  санях сидела
старушка,  закутанная  до самых глаз. Я не сразу узнала ее. Только когда она
сняла  с  себя  шубейку и несколько платков, повязанных один на другой, мы с
Ленькой  увидели, что это бабка Марта. Я хотела подойти к ней и спросить про
трубу,  но вид у нее был строгий и озабоченный, и я не посмела. Она сразу же
прошла к маме и закрыла за собой дверь.
     - Собирайтесь,  - сказал отец. - Я вас на лошади прокачу. Поедем к тете
Маше в гости.
     Мы  с  Ленькой  со  всех  ног кинулись одеваться. Я еще разыскивала под
кроватью  валенок,  а  Ленька  уже  был готов. Одно ухо шапки у него торчало
вверх,  а  другое  болталось,  как  перебитое,  руки  без варежек засунуты в
карманы,  но  все  же  он  уже  может ехать. А вот попробуй мне без валенка!
Этому  Леньке  всегда  везет.  "Лучше  бы у меня две варежки потерялись, чем
один валенок", - думала я, ползая по полу.
     Наконец  мы  кое-как  оделись  и  вышли  во двор. Высокая, темной масти
лошадь нетерпеливо перебирала тонкими ногами.
     - Ух  ты!  -  воскликнул  Ленька, не найдя больше слов, чтобы высказать
свое восхищение.
     - Ну, Громик, надоело стоять? - ласково сказал отец.
     Громик повел ушами и, кося глазами, потянулся мордой к отцу.
     Мы  сели  в  сани  и  поехали.  Снежная  пыль  завихрилась под ногами у
Громика,  а  навстречу  нам побежала баня, березовая роща и сараи. Не успели
мы  оглянуться,  как  из-за сугробов вынырнула деревня. С мохнатыми снежными
крышами,  она  была  совсем  не  похожа на ту, из которой мы уезжали осенью.
Узнали мы только школу да избушку деда Савельича.
     - Смотри! - закричал Ленька, показывая на нее пальцем.
     Я  обернулась и увидела, что над снежной крышей возвышается труба, а из
нее  идет  дым. Оставив нас у тети Маши, отец уехал по своим делам и сказал,
что заедет за нами вечером.
     Тетя  Маша  жила  одна.  В  доме  у  нее был такой же порядок, как и на
ферме.  Она  накормила  нас  гречневой  кашей  с  молоком  и  тоже собралась
уходить.
     - Сидите тут, я скоро вернусь, - сказала она.
     Мы  так  и  просидели  до  ее  прихода.  Ленька все собирался сходить в
деревню,  но я не хотела оставаться одна и поэтому не пускала его. В деревне
мне  делать было нечего. И у тети Маши в доме тоже было скучно. Кругом такая
чистота,  что  игры  никакой  не  затеешь.  А со стены вдобавок прямо на нас
смотрит незнакомый мужчина с длиннющими черными усами.
     Вернувшись   домой   и  взглянув  на  наши  грустные  лица,  тетя  Маша
рассмеялась:
     - Что же вы, так и сидите?
     Она  снова принялась нас кормить, а потом, повздыхав немного, полезла в
сундук и достала оттуда голубой узелок.
     - Вот, играйте. Только потом все обратно сложите, - сказала она.
     В  узелке  оказалась  маленькая  резиновая кукла и много разных нарядов
для нее. Я в недоумении уставилась на тетю Машу - откуда у нее все это?
     - От  дочки осталось, - сказала она. - Десять лет было, когда умерла. А
это муж, - кивнула она на усатый портрет. - Погиб... Кулаки убили...
     Мы  стояли и молча смотрели на тетю Машу. А она вдруг улыбнулась сквозь
слезы и, погладив Леньку по голове, сказала:
     - Ну, чего носы повесили? Играйте, а я пойду. Коров доить пора...
     Я  принялась  разбирать  узелок.  Там  были платья, вышитые салфеточки,
вязаные  платки  и  даже  пальто  с  меховым  воротником. Тети-Машина дочка,
видно, умела шить, не то что я...
     Только  мы  разыгрались,  как за нами пришел отец, а с ним и тетя Маша.
Она  смотрела  на  нас  и  чему-то  улыбалась.  У  отца тоже был довольный и
веселый вид.
     - Ну,  команда,  поехали  домой,  -  сказал  он,  -  у  вас там сегодня
появилась маленькая сестренка. Ждет вас...
     Мы с Ленькой завизжали от радости и сразу же засыпали отца вопросами:
     - А какая она?
     - Как ее зовут?
     - Какие у нее глаза?
     - Я  и  сам  еще  не  знаю,  - смеясь сказал отец. - Там, на месте, все
выясним...
     Тетя  Маша  суетливо помогала нам одеваться. Я собрала игрушки, связала
в узелок и протянула ей. Она, сияя глазами, вдруг сказала:
     - Возьми себе.
     - Тетя Маша!.. - прошептала я, не веря такому счастью.
     - Бери,  бери,  -  сказала она, - чего им зря лежать. Я вот только одну
салфеточку возьму... на память.
     Она выбрала одну вышитую салфеточку, а остальное подала мне.
     Прижимая  к  груди  драгоценный узелок, я уселась в сани. Мы поехали, и
малиновая  заря  поплыла нам навстречу. Березовая роща стояла притихшая, вся
запорошенная  пушистым  снежком. Она просвечивалась насквозь. Казалось, там,
за нею, укладывается спать зимнее солнце.
     Нам  с  Ленькой  не  терпелось скорее увидеть нашу маленькую сестричку.
Ленька наклонился ко мне и сказал:
     - Если она еще не умеет ходить, так мы будем водить ее за ручки.
     - А я отдам ей свою куклу, какую она захочет, - сказала я.
     Но  дома  нас ждало разочарование. Оказалось, что наша сестричка совсем
крошечная  и  не  умеет  ни ходить, ни играть в куклы. Она лежала на полатях
вся  закутанная,  и  нам  даже  не сразу разрешили к ней подойти. Сначала мы
отогрелись,  и  только  тогда  бабушка  позволила  на  нее  взглянуть. Нам с
Ленькой  она нисколько не понравилась. Отчего все были так довольны - просто
непонятно.




     Нашу  сестру  зовут Лиля, и она такая крикливая, что хоть из дому беги.
Кричит  она  и  днем и ночью, и, главное, никто не знает, что ей нужно, даже
мама.  Мы  с  Ленькой  предлагали  ей  мою  куклу, чайный сервиз, показывали
Рыску,  но она знать ничего не хочет и все орет и орет, как заводная. Мы уже
ума  не  приложим, куда от нее деваться. На улице холодно, носа не высунешь.
И  в  другой половине у нас тоже холодно, как на улице. Ее пока закрыли и не
топят. Там поселился мороз.
     Печь  у  нас  очень высокая и большая, с деревянными полатями. Чтобы на
нее  забраться,  нужно  лезть  по  лесенке. Но теперь там, на полатях, лежит
Лиля.  С  нею  лучше  не  связываться.  От  нее всем достается, и мама с ней
просто  измучилась.  А  тут еще заболела бабушка,