Вольфганг Випперман. Европейский фашизм в сравнении 1922-1982
----------------------------------------------------------------------------
Перевод с немецкого А. И. Федорова
"Сибирский хронограф" Новосибирск 2000
OCR Кудрявцев Г.Г.
----------------------------------------------------------------------------
Wolfgang Wippermann
Europaischer Faschismus im Vergleich
(1922-1982)
Suhrkamp 1983
ББК 63.3(0)6 В517
Издание выпущено при поддержке Института "Открытое общество" (Фонд
Сороса) в рамках мегапроекта "Пушкинская библиотека".
This edition is published with the support of the Open Society
Institute within the framework of "Pushkin Library" megaproject.
Редакционный совет серии "Университетская библиотека":
H. С. Автономова, Т. А. Алексеева, М. Л. Андреев, В. И. Бахмин,
М. А. Веденяпина, Е. Ю. Гениева, Б. Г. Капустин, Ю. А. Кимелев,
А. Я. Ливергант, Ф. Пинтер. А. В. Полетаев, Л. П. Репина,
А. М. Руткевич, И. М. Савельева, А. Ф. Филиппов
"University Library" Editorial Council:
Natalia Avtonomova, Tatiana Alekseeva, Mikhail Andreev, Vyacheslav
Bakhmin,
Maria Vedeniapina, Ekaterina Genieva, Boris Kapustin. Yuri Kimelev,
Alexander Livergant, Frances Pinter, Andrei Poletayev, Lorina Repina,
Alexei Rutkevich, Irina Savelieva, Alexander Filippov
Вольфганг Випперман
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава1. Что такое фашизм? Смысл этого понятия, его история и проблемы
Глава 2. Итальянский фашизм. Возникновение и рост. Фашизм у власти.
Итальянское Сопротивление и конец фашизма.
ГлаваЗ. Национал-социализм. Возникновение и рост. "Третий рейх"
Поражения и успехи Сопротивления
Глава 4. Фашистские движения с массовой базой
Фашизм и национал-социализм в Австрии
Режим Хорти и венгерские "Скрещенные стрелы"
"Железная гвардия" в Румынии
Хорватские усташи
Фаланга и франкизм в Испании
Французские фашистские движения
Глава 5. Малые фашистские движения, фашистские секты и пограничные
случаи
Проблема подразделения
Англия
Финляндия
Бельгия
Голландия
Фашистские секты в Дании, Швеции и Швейцарии
Норвежское "Национальное единение" - между сектой и
коллаборационистской партией
Пограничные случаи: Словакия, Польша и Португалия
Глава 6. Эпилог: неофашизм между политикой и полемикой
Заключение. Сравнительная история европейского фашизма
Был ли вообще фашизм? Послесловие к русскому изданию
Комментированная избранная библиография.
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Передавая послесловие к русскому изданию своей книги, профессор В.
Випперман просил по возможности дополнить приводимую им библиографию
современными отечественными исследованиями по проблематике книги, с которыми
он, к сожалению, мало знаком.
Не являясь специалистами в данной области, отсылаем заинтересованных
читателей к недавно вышедшей монографии Ю. В. Галактионова "Германский
фашизм как феномен первой половины XX века: отечественная историография
1945-90-х годов" (Кемерово: Кемеровский государственный университет, 1999),
которая в какой-то мере способна восполнить указанный автором пробел.
Выражаем особую признательность профессору В. Випперману и сотруднице
издательства "Suhrkamp" (Германия) Клаудии Брандес за их помощь и
доброжелательное сотрудничество при подготовке русского издания этой книги.
ВВЕДЕНИЕ
28 октября 1922 года итальянский король поручил Муссолини формирование
правительства. Через неделю в Петрограде, как тогда назывался этот город,
открылся IV конгресс Коммунистического Интернационала. Ведущий деятель
конгресса Карл Радек комментировал успех Муссолини после его "похода на Рим"
следующими словами: "В победе фашизма я вижу не только механическую победу
фашистского оружия, а величайшее поражение социализма и коммунизма после
начала эпохи мировой революции". Радек обратился к делегатам конгресса со
следующим настоятельным предупреждением: "Если наши товарищи в Италии, если
социал-демократическая партия Италии не поймет оснований этой победы фашизма
и причин нашего поражения, то нам предстоит встретиться с длительным
господством фашизма".
Председатель Коммунистического Интернационала Зиновьев исходил из еще
более пессимистической оценки положения: "Мы должны уяснить себе, что
происшедшее в Италии - не местное явление. Нам неизбежно придется
столкнуться с такими же явлениями и в других странах, хотя, может быть, и в
других формах. Вероятно, мы не можем избежать такого периода более или менее
фашистских переворотов во всей Центральной и Средней Европе"2.
Через одиннадцать лет эти пророческие предсказания Радека и Зиновьева
должны будут исполниться. В Германии пришел к власти Гитлер, во многих
других странах Европы возникли сильные фашистские партии. Захват власти
итальянским фашизмом 28 октября 1922 года и немецким национал-социализмом 30
января 1933 года можно и в самом деле рассматривать как "величайшие
поражения" социализма и коммунизма. Но верно ли, что действительно наступил
период переворотов, которые можно определить как "более или менее
фашистские"? Можно ли описать историю Европы в 20-х и 30-х годах как "эпоху
фашизма"?3 Можно ли утверждать, что в Италии, Германии и других странах
произошли "такие же явления"? Действительно ли немецкий национал-социализм и
другие партии, следовавшие итальянскому или немецкому образцу, настолько
сходны с итальянским фашизмом, чтобы можно было назвать их все фашистскими?
Можно ли и в наши дни придерживаться общего и недифференцированного понятия
фашизма, как это делали Зиновьев и Радек 60 лет назад? Почему фашистские
движения в Италии и Германии смогли прийти к власти, между тем как в других
странах, где тоже были сильные фашистские движения, это им не удалось?
Объясняется ли это специфическими условиями - экономическими, социальными и
политическими - или же стратегией и тактикой нефашистских и антифашистских
сил?
В течение 60 лет шла дискуссия о фашизме; в исследованиях фашизма все
эти вопросы интенсивно обсуждались, и предлагались разные объяснения. Чтобы
на них ответить, нам придется вначале рассказать историю отдельных
фашистских партий в Европе. При этом, однако, речь пойдет не только о
действиях фашистов, но также о поведении нефашистов и антифашистов. В самом
деле, если некоторым из фашистских партий удалось прийти к власти, а другие
не смогли ее добиться, это никоим образом не объясняется одной только
ловкостью фашистских лидеров и привлекательностью их партий, но прежде всего
политикой нефашистских и антифашистских сил. История фашизма в Европе есть в
то же время история антифашизма. Но успехи и неудачи фашизма можно понять
лишь в том случае, если принимаются во внимание все местные условия -
экономические, социальные и политические структуры тех стран, где были
фашистские партии.
Таковы цели этой книги. Чтобы их достигнуть, мы избрали следующий
способ изложения.
В первой главе, где рассматриваются смысл, история и проблематика
понятия "фашизм", показывается, что итальянское слово для обозначения
"союза", fascio, применявшееся в 19 веке левыми группами и движениями
Италии, впоследствии было подхвачено организациями ветеранов войны, а затем
партией Муссолини; после этого оно было перенесено на другие, не итальянские
движения и режимы, причем больше противниками фашизма, чем его сторонниками.
Изменение значений этого слова, как будет показано, свидетельствует о том,
что понятие "фашизма" (и точно так же "антифашизма") с самого начала заняло
некое промежуточное место между теорией и полемикой. Такое положение не
изменилось и до сих пор. Многие из наших современников используют понятие
"фашизм" как простой боевой клич или как ругательство, которым они
обмениваются друг с другом. Историки до сих пор спорят, оправданно ли
описание неитальянских партий и режимов как фашистских, и сравнивают,
например, различия между итальянским фашизмом и немецким
национал-социализмом и сходство между ними - короче говоря, занимаются
вопросом, можно ли придерживаться некоторого общего понятия "фашизм".
На этот вопрос можно ответить лишь с помощью сравнительного
исследования фашизма. Во второй главе мы начинаем это исследование с
изучения развития и структуры итальянского фашизма (причем наряду с фазами
этого движения и режима описывается также "Resistenia" {"Сопротивление"
(итал.).- Прим. перев.}).
В третьей главе излагается история национал-социализма. Из всех партий,
которые, по мнению современников и позднейших историков, были фашистскими,
только эта партия смогла прийти к власти самостоятельно и без иностранной
помощи.
Далее, в четвертой главе рассматриваются те фашистские движения,
которые получили массовую поддержку или хотя бы временно участвовали во
власти. В пятой главе речь идет о тех фашистских движениях, которые не
достигли власти и не нашли заметной опоры среди населения. Многие из них
вели призрачное существование более или менее незначительных сектантских
партий. Но их история интересна и поучительна по двум причинам. Прежде
всего, при сравнении с более успешными фашистскими движениями становится
ясно, какие факторы в каждом случае препятствовали их развитию в массовые
партии. И, наконец, рассмотрение этих более слабых фашистских движений
полезно еще и потому, что эти партии во многом напоминают более поздние,
возникшие в разных странах Европы после 1945 года. Такие партии - так
называемые неофашистские - рассматриваются в шестой главе. При этом
оказывается, что история фашизма в Европе никоим образом не окончилась в
1943 или 1945 году, хотя численность и успехи этих так называемых
неофашистских партий, по крайней мере до нашего времени, даже отдаленно не
напоминают масштабов фашистских движений между войнами. Европа 1983 года -
это во многих отношениях не Европа 1922 или 1933 года. Но может ли былая
история повториться, в той же форме или в какой-нибудь другой, в
значительной степени зависит от того, чему мы сумеем и захотим научиться из
истории европейского фашизма.
Эта бесспорно важная проблема рассматривается в заключении. Мы пытаемся
установить здесь типологию фашистских движений, причем одновременно
занимаемся факторами, способствовавшими и препятствовавшими их развитию. В
этом резюме собраны результаты сравнительного исследования фашизма, которое,
как уже указано в первой главе, по существу находится в начальной стадии
даже в наши дни - после более чем шестидесятилетней истории фашизма в
Европе.
Я не собираюсь заполнить этот пробел предлагаемой книгой и не в
состоянии выполнить такую задачу. Мои цели более скромны. Прежде всего, я
хочу свести вместе уже почти необозримую литературу об истории различных
фашистских движений и режимов в Европе. Далее, я пытаюсь, сравнивая
фашистские движения в Европе, внести свой вклад в решение вопроса, можно ли
придерживаться общего понятия фашизма. При этом я вполне сознаю, что мои
тезисы и гипотезы носят предварительный характер и должны быть проверены
дальнейшими, более подробными исследованиями истории фашизма и фашистских
движений в Европе.
Но все же мне кажется оправданным и полезным уже сейчас сделать
некоторое - хотя бы предварительное - заключение. В самом деле, ведь я
обращаюсь не только к профессиональным историкам, но и ко всем
интересующимся историей европейского фашизма. Я полагаю, что и в наше время,
через 60 лет после "похода на Рим" и через 50 лет после захвата власти
Гитлером, основные знания об истории фашизма в Европе необходимы, чтобы
понять проблемы ближайшего к нам прошлого - и проблемы наших дней.
ГЛАВА 1
ЧТО ТАКОЕ ФАШИЗМ? СМЫСЛ ЭТОГО ПОНЯТИЯ, ЕГО ИСТОРИЯ И ПРОБЛЕМЫ
"Фашизм носит имя, само по себе ничего не говорящее о духе и целях
этого движения. Fascio означает "объединение" или "союз", так что фашисты -
это "союзники", а фашизм должен означать "союзничество"1. Этими словами Фриц
Шотгефер указал в 1924 году на некоторое хотя и банальное, но часто
упускаемое из виду обстоятельство. В отличие от таких понятий, как
консерватизм, либерализм, социализм, коммунизм и т. д., понятие "фашизм"
лишено содержания. Итальянское слово fascio, означающее "союз", происходит
от латинского fascis: так назывались связки розог у римских ликторов {В
Древнем Риме ликторами назывались почетные стражи, сопровождавшие
консула.Прим. перев.}. В 19 веке этим словом пользовались республиканские,
профсоюзные и социалистические группы, чтобы выразить свое отличие от
партий. Затем, в начале 20 века, этим символическим именем назывались также
итальянские правые. Начиная с 1917 года правое крыло итальянского парламента
объединилось под названием "Союз национальной обороны" ("fascio per la
difesa nazionale"). Из основанного в 1915 году "Союза революционных
действий" ("fascio d'azione rivoluzionari") и организованного Муссолини в
1919 году союза ветеранов войны - "Союза борьбы" ("fascio di combattimento")
возникла затем фашистская партия, называвшаяся с 1921 года Национальной
фашистской партией (НФП, Раrtito Nazionale Fascista).
В то время местные и иностранные наблюдатели обычно сравнивали новую
партию Муссолини с такими неитальянскими явлениями, как организация Эшериха
и Добровольческий корпус в Австрии и Германии, а также, более общим образом,
с группами "белых" в Баварии, Венгрии и России. Ленин еще в ноябре 1922 года
сопоставил итальянских фашистов с бандами черносотенцев царского времени2.
Тогда нее, почти одновременно, социалистические и коммунистические авторы
стали обозначать как "фашистские" все антиреволюционные движения и режимы3.
Впоследствии в дискуссии коммунистов о понятии фашизма такое обобщение,
по-видимому, не вызывало сомнений, хотя в начале 20-х годов Клара Цеткин,
Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти и некоторые другие итальянские авторы
предостерегали от обозначения всех антидемократических и
антикоммунистических явлений как фашистских, поскольку при этом стирались
специфические черты итальянского фашизма4. Но уже на V Всемирном конгрессе
Коминтерна в 1924 году проявилась тенденция рассматривать фашизм попросту
как "орудие борьбы крупной буржуазии против пролетариата"5. Поскольку при
этом ограничивались тем, что объясняли сущность фашизма его социальной
функцией, то вскоре все партии и режимы, полезные для капитализма и вредные
для коммунизма, стали считаться фашистскими. Эта инфляция понятия фашизма
привела к тому, что социал-демократические партии стали тоже рассматриваться
как "близнецы" или "умеренное крыло" фашизма, потому что социал-демократы
защищали парламентскую демократию и тем самым способствовали укреплению
капиталистической системы6. На VII Всемирном конгрессе Коминтерна в 1935
году Георгий Димитров указал на ошибочность этой теории "социал-фашизма",
подчеркнув, что "никакие общие черты фашизма" не избавляют от обязанности
"конкретно изучать и принимать во внимание своеобразие развития фашизма и
различных форм фашистских диктатур в отдельных странах на различных
этапах"7. Но это замечание осталось единичным и не имело последствий. Сам
Димитров не сказал в своем обширном докладе ни слова о связанной с этим
проблеме разграничения и дифференциации соответствующих явлений. Ни один из
многочисленных ораторов, выступавших по докладу Димитрова, не рассматривал
вопрос, верно ли, что различные партии и режимы во всем мире, именуемые
фашистскими или в самом деле заслуживающие этого названия, действительно
имеют общие черты с итальянской фашистской системой, от которой произошло
это название.
После 1945 года в догматической марксистской дискуссии о фашизме этот
вопрос почти не привлекал внимания8. В ГДР говорили и говорят о фашизме,
имея в виду, как правило, национал-социализм. Во введении к вышедшему в 1980
году сборнику под названием "Исследования о фашизме" Дитрих Эйхгольц и Курт
Госвейлер подчеркивают, однако, необходимость сравнительного исследования
фашизма, ссылаясь на упомянутое высказывание Димитрова**. Но до сих пор
историки ГДР не опубликовали ни одной работы в таком сравнительном
направлении. Иначе обстояло дело в последние годы в Польше, в Чехословакии
(во всяком случае, до 1969 года) и особенно в Венгрии. В этих странах
появились очень интересные работы о различных формах фашизма).
Если коммунистические авторы до нынешнего времени так мало занимались
вопросом о чертах сходства и различия между фашистскими движениями, то
некоторые из так называемых "буржуазных" исследователей уже в 1928 году
опубликовали книгу о "международном фашизме"11, и этой проблемой
заинтересовались в особенности социал-демократические теоретики. Однако их
весьма значительные инициативы и разработки были почти забыты. Такие
социал-демократы, как Георг Деккер, уже в 1930 году считали нужным
напомнить, что о фашизме можно говорить лишь в том случае, "если
рассматриваемое движение во всех существенных чертах совпадает с итальянским
фашизмом"12. Александер Шифрин исследовал общие причины и особенности
различных фашистских движений в Европе. При этом он пришел к выводу, что
нельзя усматривать "корни фашизма в исключительном своеобразии какого-либо
отдельного национального развития". Но точно так же было бы ошибочно сводить
все вообще явление фашизма к "структуре и специфическим явлениям развития
высокоразвитого капитализма", как это делали коммунистические авторы.
Страны, где возникли и выросли фашистские движения, различались в
экономическом и социальном отношении. Но в политической области
обнаруживались их общие характеристики. В таких обществах "демократия была
провозглашена лишь в послевоенное время". В этой "зоне контрреволюции", к
которой Шифрин причислял, наряду с Германией, также Италию, Австрию,
Финляндию, Литву, Польшу, Румынию, Венгрию, Югославию, Болгарию и Испанию,
демократия еще не достигла устойчивости. По этой причине фашистские партии
могли обрести особую привлекательность для "идеологии и массовой психологии
одичавшей мелкой буржуазии"".
Эти мысли дальше развил Аркадий Гурланд в своей книге "Современные
действия пролетариата", опубликованной в 1931 году14. Следует отказаться,
говорил он, от распространения и применения понятия фашизма ко всему, "что
лишь некоторым образом связано с насильственной формой правления", потому
что в таком случае фашизм оказался бы всего лишь "выражением очень старого
понятия террористической государственной власти". "Специфическая новизна"
фашизма заключается в моменте его возникновения.
Итальянский фашизм обязан своим успехом не "избытку", а "недостатку
капитализма, индустриализации, промышленного пролетариата"15. В отличие от
Франца Боркенау, защищавшего в этой связи тезис, что итальянский фашизм
представляет собой лишь некоторый вид диктатуры, служащий созданию
индустриального капитализма16, Гурланд никоим образом не исключал, что успех
фашизма может повториться в Германии, хотя здесь он столкнется с иными, чем
в Италии, экономическими и социальными предпосылками. В Германии и в других
высокоразвитых капиталистических странах фашисты не могут, конечно,
использовать слабость пролетариата и пассивную поддержку широких слоев
обнищавшего сельского населения, как это было в Италии, но они найдут
соответствующую социальную опору в разоренной и деклассированной
экономическим кризисом мелкой буржуазии17. Так же, как Браунталь, Бауэр,
Ольберг, Ненни, Тедеско и Гильфердинг, Гурланд пытался объяснить напряжение
между мелкобуржуазной социальной базой фашизма и его капиталистической
социальной функцией с помощью марксовой теории бонапартизма18.
Из этого краткого обзора "классической" дискуссии о фашизме видно, что
марксистские авторы не только использовали понятие фашизма как ругательство
и пропагандистский жупел; напротив, антифашисты интенсивнее самих фашистов
занимались проблемой, представляет ли фашизм особое явление, относящееся к
одной лишь Италии, или же это общее историческое явление19.
Однако после 1945 года эти попытки сравнительного исследования фашизма
были более или менее забыты. Затем Эрнст Нольте весьма содействовал тому,
что так называемая буржуазная наука активизировала изучение проблемы фашизма
как особого исторического явления20. Взгляды Нольте, которые здесь не будут
подробно рассматриваться, встретили не только горячее одобрение, но и
активную критику21. Впрочем, главный интерес работ Нольте теперь усматривают
в его различных определениях фашизма, особенно в его "трансполитическом"
определении (по которому фашизм представляет собой сопротивление
"практической и теоретической трансценденции"), а также в его тезисе об
"эпохе фашизма"22. Не привлекли особого внимания его соображения,
относящиеся к сравнительному исследованию фашизма, где он основывался
сначала на анализе "Аксьон Франсэз", итальянского фашизма и
национал-социализма, а затем распространил этот анализ на остальные
фашистские движения Европы в междувоенное время; столь же мало была замечена
его типология, где он различал итальянский "нормальный" фашизм и немецкий
"радикальный", а также сопоставлял оба вида с "префашизмом, или
протофашизмом" и "филофашизмом" некоторых авторитарных режимов23.
В 60-е и 70-е годы было опубликовано множество монографий по истории
различных форм фашизма, не исходивших, как правило, из сравнительного
анализа и опиравшихся на весьма разнообразные методы и теории. То же
относится к некоторым обзорам и сборникам. Во многих из этих работ были
рассмотрены не все фашистские движения, как, например, в весьма поучительном
и удачном сравнительном исследовании Германии и Италии, опубликованном
Вольфгангом Шидером24, или же эти движения рассматривались разными авторами,
с различными интересами и точками зрения25. Вследствие этого наша скромная
попытка свести воедино и сравнить между собой предыдущие исследования по
истории фашизма наталкивается на большие трудности26.
Параллельно этому пренебрежению к различным формам сравнительного
исследования фашизма, в некоторых странах, и в частности в Федеративной
Республике (Германии.- Ред.), происходило размывание понятия "фашизм". Почти
все государства в мировом масштабе, от А до Z, от Аргентины до Заира,
описываются некоторыми нашими современниками как "фашистские". В области
внутренней политики со столь же нелепыми мотивировками разоблачаются как
"фашистские" все политические партии и едва ли не все государственные и
общественные учреждения.
Пренебрежение серьезным сравнительным исследованием явления, а также
непрекращающееся размывание понятия "фашизм", отчасти превратившегося в
простое ругательство, которым обмениваются противники, привели к тому, что в
последнее время различные исследователи стали критически относиться к смыслу
и полезности самого понятия "фашизм".
Многие авторы энергично воспротивились широкому отождествлению с
фашизмом капиталистических государств, управляемых парламентскими
правительствами или диктаторами. Другие же подчеркивают, что неразборчивое
применение выражения "фашистский" может привести к умалению опасности
"настоящего" фашизма итальянского и особенно немецкого образца, а также к
недопустимой по научным и политическим мотивам демонизации "просто"
антидемократических особенностей авторитарных режимов. Например, Карл Дитрих
Брахер решительно высказался в этой связи за единственный решающий критерий
парламентской демократии и политической свободы27. По этим, скорее
политическим, а также по определенным научным основаниям он высказался за
применение понятия тоталитаризма, постулирующего некоторое сходство
коммунистических и фашистских партий и режимов, враждебных парламентской
демократии. Итальянский исследователь фашизма Ренцо де Феличе указал, кроме
того, что итальянский фашизм потребовал далеко не так много жертв, как
немецкий национал-социализм, который к тому же, в отличие от итальянского
фашизма, опирался не на поднимающиеся, а на опускающиеся слои мелкой
буржуазии, опасавшиеся своей пролетаризации28. Так же, как у Брахера, в
критике де Феличе научные убеждения соединяются с определенными
политическими моментами.
А. Джеймс Грегор распространял понятие фашизма на почти все
недемократические движения и режимы прошлого и настоящего - причем он,
сознательно или нет, вообще решительно ставил под сомнение специфичность и
применимость самого понятия "фашизм"29. Между тем Генри А. Тернер
подчеркнул, что фашизм принадлежит по существу к категории
антидемократических движений и режимов3". Брахер, де Феличе, Тернер, а также
Элардайс31, Гильдебранд32, Мартин33 и другие согласны также в том, что как
раз между итальянским фашизмом и национал-социализмом черты различия
значительнее, чем черты сходства. Поэтому в интересах чисто эмпирического
исследования, как они полагали, надо отказаться от общей теории и общего
понятия фашизма3*. Эти научные аргументы также связывались - и до сих пор
связываются - с определенными политическими взглядами, особенно отчетливо
высказанными Тернером. А именно, Тернер опасался, что если бы действительно
существовала тесная связь между капитализмом и фашизмом, как всегда
утверждали марксистские теоретики фашизма, то это поставило бы под угрозу
прочность и самое существование нынешних капиталистических государств с
парламентским строем35.
Здесь следует подвергнуть критике саму критику. При этом надо также
различать политические и научные аспекты. Факт состоит в том, что фашистские
партии возникли и выросли на почве капитализма, что они обладали особой
притягательной силой для определенных слоев капиталистического общества, что
капиталистические круги готовы были оказывать фашистам политическую и
финансовую поддержку и, наконец, что фашизм и по сей день вовсе не мертв.
Поэтому историк, действительно желающий извлечь уроки из истории, обязан
принимать во внимание результаты, тезисы и даже гипотезы исследования
фашизма, в частности, теоретического исследования. Как говорит пословица,
"черт никогда не приходит снова через ту же дверь"; история не повторится в
точно той же форме, но структурные факторы, способствовавшие подъему
"классического" фашизма и его приходу к власти, безусловно имеются и могут
способствовать росту так называемого неофашизма. Исследование фашизма всегда
имело политическую направленность, преследовало антифашистские цели и
доставляло средства для борьбы с фашизмом. В области политики и преподавания
это имело и до сих пор имеет не только отрицательное, но и некоторое
положительное значение. В самом деле, теории, тезисы и гипотезы длящейся уже
почти 60 лет дискуссии о фашизме позволяют увидеть некоторые структурные
факторы, определявшие ход событий, и представить публике ряд возникающих
отсюда проблем.
Однако независимо от этих политических и, если угодно, даже
дидактических моментов имеются некоторые научные аргументы, которые можно
противопоставить критикам, оспаривающим смысл и полезность общего понятия
фашизма.
1. Против предлагаемого Брахером и другими применения понятия
тоталитаризма говорит прежде всего тот факт, что различия между фашистскими
и коммунистическими движениями и режимами еще больше, чем между отдельными
видами фашизма. Коммунистические и фашистские партии преследовали различные
цели и привели к различным общественным системам. Черты сходства в практике
власти (но не в структуре власти) недостаточны для того, чтобы почти
отождествлять фашизм и коммунизм36.
2. Подобные же соображения можно выдвинуть против предложения Тернера
включить фашизм в группу антимодернистских движений. Это не решает проблемы;
напротив, при этом возрастают трудности обобщения и разграничения.
3. Требование ряда авторов отказаться от применения социологических
теорий вообще, и от теорий фашизма в частности, неосуществимо на практике.
Историческое исследование никогда не было - ни в прошлом, ни в наше время -
чисто эмпирическим и свободным от теорий. Если мы не готовы привести
постановки вопросов, методы и эвристические подходы теории, из которой мы,
сознательно или бессознательно, исходим, то возникает опасность
идеологической маскировки и искажения изучаемой действительности.
4. Критики общего понятия фашизма, как бы резко и номиналистически они
ни были настроены, должны признать, что почти во всех европейских странах в
междувоенный период были движения, ориентировавшиеся на итальянский образец
и рассматривавшиеся не только с коммунистической и социалистической, но и с
консервативной и либеральной точек зрения как фашистские партии. Понятие
фашизма нельзя просто спрятать. Оно имело свою историю и наложило на историю
свой отпечаток. Оно принадлежит к "ключевым словам"37 истории 20-го века.
Оно может рассматриваться как "фактор и индикатор"38 реального развития, в
особенности истории рабочих партий. История интерпретаций фашизма и теорий
фашизма неизбежно приводит к истории антифашизма - то есть истории
коммунистических, социал-демократических, а отчасти даже консервативных и
либеральных партий39. Насколько важно историческое значение теорий фашизма в
прошлом и по сей день - прежде всего как фактора и индикатора реальной
истории антифашизма,- настолько спорна и проблематична их научная
доказательность. Поиски глобальной теории фашизма, которой можно было бы,
как универсальным ключом, объяснить форму и функции всевозможных явлений
фашизма, до сих пор не привели к удовлетворительному и общепризнанному
результату. Существующие теории фашизма могут, как правило, объяснить лишь
отдельные проблемы, касающиеся развития отдельных фашистских движений. Это
относится к теориям, где фашизм описывается как агент или союзник
капиталистических слоев40, а также к тезисам, по которым фашизм является
партией мелкой буржуазии41, неизбежным результатом специфического развития
национальной истории42, следствием определенной стадии модернизации
страны43, результатом определенного социально-психологического импульса44,
продуктом культурного и морального распада45, специфической формой
господства одного человека46 или формой проявления тоталитаризма. Эти и
другие теории фашизма надо соединить друг с другом. Их можно применить в
исследовании фашизма как эвристические постановки вопроса, методические
подходы или "теории среднего радиуса действия"47, но сама теория фашизма
должна быть плюралистической по своему характеру и сравнительной. Буржуазным
критикам общего понятия фашизма надо напомнить предупреждение Горкгеймера,
что о фашизме (соответственно, о национал-социализме) следует молчать, если
вы не готовы говорить о капитализме, т. е. об общих, не ограниченных
отдельными капиталистическими странами (Германия, Италия и т. д.) причинах
фашизма48. Впрочем, это не означает (также в понимании самого Горкгеймера),
что одним этим подходом можно объяснить сущность и возникновение фашизма,
который, по словам Эрнста Блоха, имеет более глубокие корни, чем
капитализм49. Далее, сторонникам догматически-марксистского, и притом
ограниченного одной Германией, понятия фашизма надо возразить - в стиле
изречения Горкгеймера,- что если они говорят только о национал-социализме,
то должны молчать о фашизме. Эта критика "буржуазных" и марксистских
исследований ведет к требованию заняться сравнительным исследованием
фашизма.
Лишь таким способом можно решить также вопрос о границах и полезности
общего понятия фашизма.
Это, в свою очередь, возможно лишь в том случае, если - перефразировав
часто повторяемое выражение Анджело Таска - сначала написать историю
отдельных "фашизмов"50. Лишь после такого описания и сравнения можно
попытаться определить "фашизм" в форме глобальной теории.
ГЛАВА 2
ИТАЛЬЯНСКИЙ ФАШИЗМ
Возникновение и рост
Почти все исследователи и теоретики согласны в том, что фашизм был
результатом глубокого экономического и общественного кризиса. Но такое
утверждение не очень содержательно, поскольку в конечном счете дело сводится
к масштабам и характеру кризиса. Это видно из следующего дальше очерка
развития итальянского фашизма1. Его возникновение и его рост были определены
и обусловлены специфическими экономическими, социальными и политическими
проблемами, возникшими уже в 19-м столетии и обостренными течением и исходом
Первой мировой войны.
В середине прошлого столетия Италия была, по сравнению с другими
странами Западной и Центральной Европы, отсталой аграрной страной2. С 70-х
годов 19-го века там пытались провести индустриализацию. Это привело к
тесному сотрудничеству промышленности, банков и государства, активно
поддерживавшего своей политикой экономическое развитие. В результате этого
выиграла прежде всего североитальянская тяжелая промышленность в ущерб
другим отраслям промышленности, в частности текстильной. Сельское хозяйство
в сущности оставалось запущенным. Это касалось не только чисто аграрного
Юга, в значительной степени еще скованного феодализмом, но и
сельскохозяйственных областей Севера. В Италии дело не дошло ни до аграрной
революции, ни до реформы отношений собственности и земельной реформы. Масса
мелких арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, противостоявшая
немногочисленным крупным земельным собственникам, жила в крайне тяжелых
экономических условиях. Государство мало что делало для облегчения нужд
сельского пролетариата и массы заводских рабочих, возникшей в ходе
промышленного развития северных регионов.
После успешных войн с Австрией в 1861 году появилось Итальянское
королевство, которое смогло добиться территориального единства страны - в
1866 году к нему была присоединена Венеция, а в 1870 - Папская область; но
оно было неспособно и не готово разрешить все более обостряющиеся социальные
проблемы3. Промышленная и аграрная элита умела проводить свои экономические
интересы. Поскольку до 1880 года избирательным правом пользовалось лишь 2,5%
населения, правительство состояло большей частью из правых и левых
либералов, которым нетрудно было найти для этой политики большинство в
парламенте. Но и после того, как в результате избирательной реформы 1881
года значительная часть городских средних слоев получила избирательное
право, прежний альянс промышленной элиты Севера с аграрной элитой Юга
сохранил свою власть. Оппозиционные силы побуждались к сотрудничеству
личными сделками, обещаниями и угрозами, чем достигалось сохранение status
quo. Итальянцы обозначали эту непарламентскую политическую практику
выражением "trasformismo", что в дословном переводе означает
"переформирование". Но такая политика умиротворения и компромисса под знаком
"trasformismo" оказалась бессильной перед лицом нараставшего социального
движения и массовых беспорядков, голодных бунтов и забастовок. Поэтому
ведущий либеральный политик Джолитти попытался добиться сотрудничества
лидеров основанной в 1882 году социалистической партии и католической партии
"пополари" (popolari) {Популисты (итал.- "народная партия").- Прим. перев.},
проводя модернизацию и осторожные социальные реформы. Однако реформы, к
которым стремился Джолитти, и его тактика "trasformismo", применявшаяся
также к социалистам и "пополари", столкнулись и в буржуазном лагере с
неприятием и критикой. Эти силы соединились в Итальянскую националистическую
ассоциацию (Associazione Nazionalista Italiana); они решительно отвергали
предложенные Джолитти социальные реформы и предлагали вместо этого отвлекать
внимание масс откровенно националистической и империалистической политикой4.
Но эта тактика, поневоле перенятая также Джолитти, оказалась безуспешной.
Поскольку националистические требования присоединения "неискупленных
итальянских земель" ("Italia irredenta") в Южном Тироле и в Истрии ввиду
внешнеполитической ситуации в то время еще нельзя было удовлетворить,
правящие круги обратились к колониальной политике. Хотя нападение на
Абиссинию в 1896 году окончилось сокрушительным поражением итальянских войск
при Адуа, в 1912 году удалось аннексировать Ливию - лишь после длительных и
кровопролитных сражений. Но и в области внутренней политики попытки отвлечь
внимание от социальных проблем империалистической и националистической
политикой оказались не вполне успешными. Хотя значительные слои мелкой
буржуазии удалось мобилизовать и сплотить этой тактикой, сторонники
социалистической партии не дали обмануть себя лозунгами, призывавшими
заменить классовую борьбу "борьбой наций".
Большинство социалистической партии под руководством Бенито Муссолини5
отказалось сотрудничать с правительством под знаком реформизма. В первых
выборах, проведенных в 1913 году по принципу всеобщего избирательного права
(для мужчин), радикальное крыло социалистов добилось крупного успеха. В 1914
году произошли многочисленные забастовки недовольных промышленных и
сельскохозяйственных рабочих. Это побудило консервативные группы,
объединившиеся вокруг председателя Совета министров Саландра, еще раз
попытаться стимулировать националистические настроения в массах
мелкобуржуазного происхождения, чтобы отвлечь их от насущных социальных
проблем. Вначале такая концепция показалась успешной. Под давлением
интервенционистов, к которым примкнул и Муссолини, покинув из-за этого
социалистическую партию, итальянское правительство более или менее
вынужденно решилось вступить в войну на стороне союзников6. Вначале война
привела не только к сплочению масс посредством мобилизации, но и к
модернизации и ускоренному росту экономики. Однако этот экономический рост
неизбежно оказался искусственным и недолговечным, поскольку он по существу
основывался на поддерживаемых государством военных заказах и кредитах.
После войны обнаружилось, что прежние экономические, социальные и
политические проблемы никоим образом не разрешились, а напротив, проступили
в еще более острой форме7. Перевод на мирные рельсы искусственно раздутого
военного производства, в ряде отраслей направляемого государством, оказался
крайне трудным ввиду снижения спроса на мировых рынках и большого бюджетного
дефицита. Давала себя знать все возрастающая инфляция, усилилась
безработица8. Это привело в городах к множеству беспорядков и забастовок,
достигших наивысшего уровня осенью 1920 года, когда в промышленных областях
Северной Италии рабочие захватили предприятия. Правительству удалось
побудить их к уступкам, пообещав повышение заработной платы, восьмичасовой
рабочий день и введение социального обеспечения, но обе стороны не были
удовлетворены этим компромиссом. Большая часть рабочих не удовлетворилась
этим успехом, считая, что в возникшей ситуации возможна была
социалистическая революция. Конфликт по этому вопросу отделил реформистскую
часть итальянского рабочего движения от более сильной максималистской
(революционной) части, что прямо или косвенно способствовало его
ослаблению9. Но и промышленники вовсе не были удовлетворены компромиссом,
достигнутым при посредничестве правительства. С одной стороны, они
опасались, что рабочее движение может использовать занятые им позиции, чтобы
и в самом деле захватить власть революционным путем. С другой стороны, они
считали неприемлемыми обещанные социальные мероприятия и прибавки заработной
платы.
В сельскохозяйственных областях Северной Италии возникли еще более
острые социальные конфликты. Здесь организации сельскохозяйственных рабочих
добились еще больших успехов. Многие имения были захвачены и перешли под
управление кооперативов, примыкавших к разветвленной сети потребительских
обществ, также управляемых и руководимых социалистическими лигами. Сверх
того, социалистические лиги обязали еще оставшихся крупных землевладельцев и
даже мелких земельных собственников нанимать определенное число работников
при непременном посредничестве этих лиг, независимо от действительной
потребности в рабочей силе. При этом максималистски настроенные лидеры
социалистических лиг не были удовлетворены даже этими беспримерными в Европе
того времени успехами, поскольку они стремились к полному обобществлению
земли. Эти цели решительно отвергались не только крупными землевладельцами,
но и многочисленными мелкими земельными собственниками и арендаторами, не
только не хотевшими отдавать свою землю, но стремившимися приобрести больше
земли. Отсюда возникла общность интересов мелких собственников и крупных
аграриев, опасавшихся обобществления земли и желавших отмены уже проведенных
реформ10.
Хотя более чем сомнительно, что Италия после Первой мировой войны
действительно находилась в революционной ситуации, как на это надеялись
социалисты и как этого опасались промышленники и аграрии, нереволюционного и
парламентского решения различных проблем тоже не было видно. Экономический и
социальный кризис сопровождался и обострялся политическим кризисом
итальянской системы правления.
Парламентские выборы 16 ноября 1919 года привели к сокрушительному
поражению правивших до этого либеральных и демократических партий.
Социалисты, получив 156 мест, стали крупнейшей политической силой, тогда как
католическая народная партия popolari получила 95 мест. Такой результат
выборов сделал образование сильного и дееспособного правительства трудным
или даже невозможным. Социалисты и "пополари" решительно отказались
сотрудничать между собой, между тем как попытки Джолитти - впрочем,
нерешительные и неискренние - побудить католическую народную партию к
коалиции с либералами привели к весьма непрочным результатам. Однако против
воли социалистов и "пополари" страной нельзя было управлять. Таким образом,
традиционная для Италии политика компромисса и "trasformismo" окончательно
провалилась.
Совершенно бесполезным и даже угрожающим всей системе правления
оказалось также продолжение прежних попыток отвлечь внимание от внутренних
социальных проблем, возбуждая националистические страсти и добиваясь таким
образом общественной сплоченности. Хотя Италия испытала в Первой мировой
войне ряд тяжких поражений, некоторые ее цели удалось осуществить, поскольку
она была одной из держав-победителей. Италия получила Южный Тироль и Истрию
с Триестом, но ей пришлось отказаться в пользу Югославии от далматинского
побережья, также входившего в ее требования, тогда как Фиуме (Риска) был
объявлен вольным городом. Итальянское правительство лишь после длительных
колебаний и сильного сопротивления согласилось с этим решением союзников в
Париже. Общественное мнение Италии возмущенно реагировало на такое решение
союзников и на предполагаемую нестойкость итальянского правительства. В этой
ситуации укрепилось представление о якобы "украденной победе", с которым
итальянские националисты атаковали союзников и собственное правительство.
Миф об "украденной победе" в этом отношении весьма напоминает возникшую в
Германии легенду об "ударе ножом в спину". Перед лицом этих
националистических эмоций итальянское правительство не решилось энергично
вмешаться, когда итальянские войска под предводительством поэта Габриеле
Д'Аннунцио не выполнили приказа об отходе и 12 сентября 1919 года своевольно
оккупировали город Фиуме. В течение 16 месяцев Д'Аннунцио, присвоивший себе
титул "начальника" ("commandante"), хозяйничал в городе, развив уже тогда
все элементы политического стиля фашистской Италии. Сюда относятся массовые
шествия и парады его сторонников в черных рубашках под знаменами с
изображением мертвой головы, воинственные песни, приветствие по
древнеримскому образцу и эмоциональные диалоги толпы с ее вождем
Д'Аннунцио11.
Организация фронтовиков "Боевые отряды" ("Fasci di combattimento"),
основанная Муссолини в Милане 23 марта 1919 года, приняла политический стиль
Д'Аннунцио за образец и могла использовать явления экономического,
социального и политического кризиса, потрясавшего Италию. Но все это еще не
объясняет, почему Муссолини смог в поразительно короткое время организовать
массовое движение, насчитывавшее уже в начале 1921 года почти 200 000
членов. Это зависело и от личности самого Муссолини, и от пропагандируемой
им идеологии, содержавшей, наряду с националистическими, также некоторые
социалистические элементы. Эта идеология и военизированный внешний облик
нового движения привлекали, наряду с националистами и бывшими социалистами,
главным образом участников войны и молодых людей, видевших в этом необычном
движении, столь решительно отвергавшем все прежние партии и намеревавшемся
их заменить, единственную еще неиспытанную политическую силу, от которой они
ожидали радикального решения не только национальных, но и своих личных
проблем. Чем более неопределенно и даже противоречиво звучали требования
фашистского движения, тем более они производили эффект12.
Еще действеннее, чем программа фашистов, была их политическая тактика,
по существу продолжавшая мировую войну гражданской войной. Представители и
исполнители ее предприятий, чаще всего завершавшихся насилиями, были
"squadri" {"Отряды" (итал.).- Прим. перев.}, отряды, состоявшие из учеников
и студентов, а также бывших солдат итальянских элитных и штурмовых
подразделений, arditi {Отважные, дерзкие (итал.).- Прим. перев.}. Эти войска
гражданской войны одержали свои первые "победы" во вновь приобретенных
областях, Триесте и Венеции-Джулии, где они "боролись" с меньшинствами
славянского происхождения, рассматриваемыми как враги Италии и - нередко без
оснований - как представители "чуждого" марксизма. Здания и организации
словенского меньшинства, а также социалистов подвергались разрушению. Во
второй половине 1920 года фашисты распространили свои насильственные
действия на территорию Болоньи, после того как там на заседании городского
парламента был застрелен депутат от националистов, инвалид войны. Фашисты
ответили на это политическое убийство рядом террористических актов,
встретивших одобрение буржуазных кругов, причем полиция почти не
вмешивалась. "Скуадри" нападали на редакции социалистических газет и
помещения социалистических организаций, опустошали их и поджигали. Отдельные
представители социалистической партии подверглись угрозам, избиениям, а
некоторые были убиты. Вскоре после этого "скуадри" перешли к "карательным
экспедициям" (spedizioni punitive) в сельских окрестностях Болоньи, Феррары
и, наконец, повсюду в Эмилии и Романье, систематически разрушая от деревни к
деревне, от города к городу и, наконец, от провинции к провинции помещения
профсоюзов, кооперативов, партийных комитетов и редакций, пытая и убивая
политических противников из социалистов и "пополари". Эти акции получали
одобрение аграриев и мелких земельных собственников-крестьян, которые
повсюду оказывали материальную поддержку возникающим фашистским организациям
или вступали в их ряды. Таким образом, изменялась не только численность, но
и социальный состав фашистского движения.
В то время как первые, образовавшиеся в городах фаши состояли главным
образом из офицеров, студентов, интеллигентов, а также из отщепенцев всех
слоев общества, "скуадри" так называемых аграрных фашистов рекрутировались
главным образом из крупных аграриев, среднего и мелкого крестьянства, а
также из сельскохозяйственных рабочих, присоединившихся - добровольно или
вынужденно - к фашистским профсоюзам сельскохозяйственных рабочих13.
К ним надо прибавить мелких буржуа из небольших провинциальных городов.
Таким образом фашизм приобрел свой специфический социальный профиль. Он
превратился в движение, поддерживаемое преимущественно мелкой буржуазией, с
радикально антисоциалистическими целями, хотя в его программах по-прежнему
оставались первоначальные антикапиталистические пункты. Внутренняя
противоречивость программ прикрывалась идеологией национализма и активизма
фашистских "скуадри".
Но быстрый рост фашизма и победа в гражданской войне против социалистов
и "пополари", достигнутые именно его аграрной частью, скрывали в себе также
некоторые проблемы. Это касалось, например, регионального обособления
отдельных подразделений фашистской партии, почти неограниченно управляемых
местными лидерами (которых приверженцы и противники называли абиссинским
термином "рас" - "предводитель"). Они вели между собой острую конкурентную
борьбу, и хотя эти "расы" не представляли прямой угрозы для лидерства
Муссолини, они могли препятствовать стремлению Муссолини построить единую
партийную организацию, а также его намерению заключить пакт примирения с
социалистами. Хотя Муссолини 7 ноября 1921 года сумел объединить свое
движение в не особенно крепкую партию (Национальную фашистскую партию, НПФ,
Partito Nazionale Fascista), его концепция умиротворения полностью
провалилась. Террористический поход против социалистов, "пополари" и
либералов, объявленный и проводимый вождями аграрных фашистов,
беспрепятственно продолжался. Муссолини должен был довольствоваться титулом
"дуче" ("Duce") {"Вождь", "полководец" (итал.) - Прим перев.}, присвоенным
ему партийным съездом в Риме в ноябре
1921 года, но не был в состоянии сдерживать или направлять агрессивный
активизм своих провинциальных вождей.
Таким образом, фашистская партия никак не напоминала монолит. В этот
период следовало использовать внутренние раздоры между фашистами и по
крайней мере положить предел их террористической деятельности. Но ничего
этого не произошло.
Стремясь ослабить социалистов и "пополари", Джолитти совершил тяжкую
ошибку, приняв фашистов в избирательный союз либералов. Но в отношении
фашистов этот прием "trasformismo" нацело провалился. Фашисты, занявшие
после выборов в апреле 1922 года 35 мест в парламенте, получили в каком-то
смысле признание либералов, хотя и не прекратили своей явно противозаконной
террористической кампании. Теперь военные и полиция проявляли еще меньшую
готовность препятствовать насильственным действиям фашистов. А социалисты и
"пополари", снова одержавшие победу на выборах, не сумели объединиться в
единый фронт против фашизма. Когда же все социалистические группировки (за
исключением коммунистов) образовали единый фронт под названием "Союз труда"
("Allianza del Lavoro"), призвавший ко всеобщей забастовке против фашизма,
государственные власти и буржуазные силы повели себя так, как будто
вспомнили о времени захвата предприятий, хотя социалисты стремились в этом
объединении лишь к обороне от фашизма и защите демократических свобод.
"Пополари" и либералы, как и государственная исполнительная власть, пассивно
наблюдали, как фашистские "скуадри", получившие тем временем значительную
материальную поддержку также от промышленных кругов, безжалостно сокрушили
это сопротивление социалистов. Между тем Муссолини сумел представить себя
как единственного человека, способного защитить общество от хаоса,- в
действительности вызванного его собственной частной армией, развязавшей
гражданскую войну.
Вечером 27 октября Муссолини отдал приказ собравшимся в Неаполе
"скуадри" начать поход на Рим14. Хотя чернорубашечники были вовсе не
вооружены или недостаточно вооружены, полиция и военные опять не
вмешивались. Когда король не решился подписать составленную
премьер-министром Факта декларацию, объявлявшую осадное положение, Муссолини
выиграл: он был назначен премьер-министром, а насильственный поход на Рим,
до тех пор представлявший столь сомнительное предприятие, превратился в
триумфальное шествие.
Фашизм у власти
28 октября 1921 года Муссолини стал главой правительства, но его
положение казалось крайне шатким. Из 535 депутатов парламента лишь 35
принадлежали к Национальной фашистской партии (НФП, Partito Nationale
Fascista), к которой, впрочем, с начала 1923 года присоединилась
Националистическая партия. Муссолини пришлось пойти на коалицию, в которую
вошли, кроме уже упомянутых националистов, также либералы, демократы, а
вначале и "пополари". Впрочем, стараясь сплотить эту весьма неоднородную
коалицию, он мог не только сталкивать ее членов между собой, но в любой
момент угрожать им применением своей внепарламентской силы. Силу эту
составляла его партийная армия, не распущенная, а преобразованная в милицию,
формально подчиненную военному командованию, но в действительности, в
отличие от государственной армии, присягнувшую не королю, а фашистскому
дуче.
Однако страх перед этой армией гражданской войны и перед непримиримыми
вождями провинциальных фашистов никак не может объяснить, а тем более
оправдать тот факт, что парламентские союзники фашизма проявили готовность
принять (8 ноября 1923 года) так называемый "закон Ачербо" (legge Acerbo)15.
По этому закону любая партия, набравшая на выборах наибольшее число голосов,
но не менее 25%, получала две трети мест в парламенте. На выборах 5 апреля
1924 года оказалось, что либералы и "пополари", согласившись на закон
Ачербо, сами себя устранили от власти. Фашисты вместе с либералами,
выступавшими общим списком с ними, получили почти две трети всех мест и
теперь бесспорно господствовали в парламенте. Впрочем, этот успех на выборах
был достигнут прежде всего с помощью террористических мер и благодаря
финансовой поддержке со стороны промышленного объединения "Конфиндустрия"
("Confmdustria")16. Казалось, Муссолини добился своей цели. Он был избранным
и бесспорным главой правительства, и сверх того ему, по-видимому, удалось
укротить тех низших фашистских лидеров, которые недвусмысленно призывали к
так называемой "второй революции". Но тут произошло событие, которое едва не
привело к уходу Муссолини и тем самым к развалу еще неокрепшей и не вполне
разработанной фашистской системы.
10 июня 1924 года фашистские скуадристы напали на социалистического
депутата Матеотти, направлявшегося в парламент, и убили его. Это была вовсе
не первая жертва фашистского террора, но именно Матеотти был особенно
известен своими смелыми и прямыми выступлениями против фашистских безобразий
и пользовался поэтому большим уважением. Его убийство вызвало особое
возмущение. В то время как коммунисты напрасно взывали к всеобщей
забастовке, демократы, католики и социалисты сумели объединиться в единый
фронт под знаком антифашизма. Но оппозиция, возглавленная Джордже Амендолой,
решилась лишь на половинчатые меры. Вместо того чтобы решительно, в
ультимативной форме потребовать от короля отставки Муссолини, оппозиционные
депутаты (за исключением коммунистов и нескольких либералов) всего лишь ушли
из парламента, устроив на Авентине свой отдельный представительный орган.
После некоторых колебаний Муссолини еще раз продемонстрировал свою
способность натравливать друг на друга противников и в конечном счете
выводить их из строя. Он предостерегал короля, церковь и промышленность, что
поражение его фашистского правительства может привести к новому подъему
социалистического движения. В то же время он уволил некоторых фашистских
политиков, особенно известных своим радикализмом, и заставил свою милицию
присягнуть королю. К своим внутрипартийным критикам и конкурентам Муссолини
применил подобную же двойную стратегию, состоявшую из уступок и угроз.
Выполняя требования, выдвинутые радикальными низшими фашистскими лидерами,
он преобразовал всю государственную и общественную жизнь в фашистском
направлении, все более ограничивая при этом влияние непримиримых
представителей провинциального фашизма. Эта политика принесла ему успех. Он
вернул себе поддержку монархии, армии и промышленности, устранил своих
внутрипартийных конкурентов и разбил антифашистскую оппозицию. Эти события,
в конечном счете полностью разрушившие в Италии либеральную систему, делятся
на несколько этапов17.
2 октября 1925 года были учреждены фашистские корпорации, соединявшие
работодателей и работников, что положило конец свободе профсоюзного
движения. За этим в начале ноября 1925 года последовали "высшие фашистские
законы" (leggi fascistissime), расширившие власть главы правительства за
счет парламента, который был отныне полностью подчинен исполнительной
власти. Дальнейшими законами были распущены городские собрания депутатов,
отменена свобода собраний и объединений, свобода печати и были уволены
политически неблагонадежные служащие. После покушения на Муссолини 9 ноября
1926 года был издан "закон о защите государства", по которому были распущены
все партии, кроме фашистской, запрещены все оппозиционные газеты и учреждены
специальные суды для политических противников режима. В начале 1928 года был
установлен новый избирательный закон, по которому "большой фашистский совет"
составлял перед выборами единый список кандидатов, а избиратели могли только
принять или отвергнуть его в целом. Таким образом парламентская система в
Италии была окончательно заменена диктатурой. Впрочем, эта диктатура вовсе
не была столь тоталитарной и сплоченной, как уверяли фашисты в своей
пропагандистской формуле "тоталитарного государства" ("stato totalitario").
В действительности фашистское государство сохранило свой первоначальный
союзный характер. Прочность и внутренняя связность режима опирались на
способность Муссолини посредничать между различными силами и уравновешивать
их противоречия.
Власть Муссолини основывалась, с одной стороны, на порученной ему
королем должности главы правительства (capo del governo), а с другой - на
подчиненной ему как "вождю фашизма" (duce del fascismo) единой фашистской
партии с ее милицией и многочисленными зависящими от нее организациями.
Муссолини был весьма озабочен тем, чтобы сохранить это свое двойное
положение главы государства и партии. Партия не была включена в государство
и подчинена ему, как этого требовали консервативные партнеры Муссолини, но и
государство не было подчинено руководству и управлению партии, как этого
хотели радикальные фашисты, группировавшиеся вокруг Фариначчи. Но хотя
сознательно установленное Муссолини равновесие между параллельными
аппаратами государства и партии сохранилось, это фактически привело скорее к
бюрократизации партии, чем к "фашизации" бюрократии. Таким образом,
отождествление той и другой далеко не достигло в Италии таких масштабов, как
в национал-социалистской Германии. Власть и влияние монархии, армии и церкви
в значительной степени сохранились18. Они вообще не были отождествлены с
фашизмом, но были, несомненно, его союзниками. Католическая церковь получила
по Латеранскому договору, заключенному в феврале 1929 года, даже больше
власти и влияния, чем прежде. Наряду со значительными государственными
дотациями она выговорила себе далеко идущие права вмешательства и контроля в
области воспитания и семейной жизни.
Еще более сложно и неоднозначно было строение и функционирование
корпоративной системы, рассматривавшейся как третья опора фашистского
режима19. Хотя уже упомянутый закон, принятый в октябре 1925 года, признавал
фашистские профсоюзы единственными представителями рабочих, предпринимателю
предоставлялась неограниченная власть внутри производства. Корпоративная
система, введенная законом 1926 года и "хартией труда" (Carta del Lavoro)
1927 года, также не соответствовала представлениям фашистских синдикалистов
о гармоническом и равноправном сотрудничестве работодателей и работников. В
действительности о равноправии представителей рабочих и предпринимателей в
двенадцати различных синдикатах, в свою очередь соединенных в корпорации, не
могло быть и речи. Сверх того, предприниматели имели в лице "Конфиндустрии"
свой собственный представительный орган, способный защитить экономические и
социальные интересы промышленности перед государственным аппаратом и
"большим фашистским советом". Также и в этой области возникло весьма
неустойчивое состояние равновесия. С одной стороны, не могло быть речи о
полном приспособлении промышленности к фашизму; с другой же стороны,
промышленники потеряли прямое влияние на политическую жизнь и предвидели в
будущем все возрастающее вмешательство государства в экономическую жизнь.
Резюмируя, можно сказать, что фашистский "stato totalitario"
основывался на сложной и неоднозначной системе взаимозависимостей. Не могло
быть и речи о тотальной унификации. Положение Муссолини существенно зависело
от того, удастся ли ему получить и укрепить поддержку со стороны фашистской
партии, весьма неоднородной в своем общественном и личном составе, и
одобрение широких групп населения, приобретенное путем плебисцита. Этого
нельзя было добиться одними только репрессивными мерами, касавшимися, наряду
с лидерами организованного рабочего движения, прежде всего национальных
меньшинств - немцев в Южном Тироле, словенцев и хорватов в Истрии и Триесте.
Существование и прочность фашистского режима зависели от того, достигнет ли
Муссолини успехов в экономической и внешней политике. Сначала это ему
удалось.
В первой фазе фашистского режима, длившейся примерно до 1930 года,
наблюдался значительный экономический подъем20. Это определялось главным
образом состоянием мировой экономики, поскольку и в других государствах
после тяжелого послевоенного кризиса произошло улучшение конъюнктуры. Но, с
другой стороны, ликование фашистской пропаганды, изображавшей преодоление
экономического кризиса как результат мероприятий фашистского правительства,
также было в какой-то мере оправданно. Экономическая политика в этот период
характеризовалась соединением либеральных и интервенционистских факторов.
Сюда относятся, с одной стороны, переход к политике свободной торговли,
реприватизация некоторых государственных служб и учреждений и либерализация
акционерного права, а с другой стороны, установленное и контролируемое
государством замораживание заработной платы, поддержка дефицитных
предприятий, а также государственное стимулирование некоторых отраслей
промышленности и программ внутренней колонизации.
Интервенционистская экономическая политика государства усилилась, когда
с 1929 года на Италии начали сказываться воздействия мирового экономического
кризиса. Число безработных, превысившее в 1934 году миллион человек,
пытались снизить введением укороченного рабочего дня, дальнейшим снижением
заработной платы, составившим для промышленных рабочих около 15%, а для
сельскохозяйственных рабочих 40%, и другими мерами по поддержке занятости и
созданию рабочих мест. Так как все это не принесло быстрого успеха и
национальный доход вернулся к уровню 1929 года лишь в 1939 году,
государственные меры по поддержке промышленности были еще усилены. Впрочем,
с момента начала в октябре 1935 года абиссинской войны, на которую Лига
Наций ответила экономическими санкциями, экономическая политика приняла
вытекавший из военных соображений автаркический характер. С другой стороны,
с нападения на Абиссинию началась политика внешней экспансии, оправдываемая
идеологической целью восстановления Imperium Romanum (Римской империи).
Ясно, что Муссолини был вынужден отвлекать внимание от внутренних социальных
и экономических проблем, маскируя их видимостью внешнеполитических успехов.
Эта империалистическая политика, мотивируемая внешне- и
внутриполитическими обстоятельствами, вначале была успешной21. Во внутренней
политике националистические эмоции, подогретые военными успехами в
Абиссинии, Испании и Албании, привели к сплочению широких кругов населения.
Сверх того, чтобы привлечь их к режиму, были введены пособия для детей,
оплачиваемые отпуска и была развернута деятельность контролируемой фашистами
организации "Dopo Lavoro" ("После работы"), занимавшейся организацией досуга
трудящихся22. Армию, не отождествлявшую себя с режимом, можно было теснее
привязать к нему военными действиями, по крайней мере пока они были успешны.
Вследствие перехода к политике автаркии и к военной экономике вмешательство
государства в экономику настолько усилилось, что влияние промышленников и их
все еще могущественного объединения "Кон-финдустрия" заметно ослабело.
Однако усилению и большей самостоятельности фашистского режима во
внутриполитической области препятствовал тот факт, что фашистская Италия все
больше впадала во внешнеполитическую и военную зависимость от своего
усиливавшегося союзника - национал-социалистской Германии. Такое развитие
событий, косвенно приведшее к развалу фашистской системы в Италии, было
более или менее вынужденным, так как Муссолини, несомненно, его не хотел.
Подъем национал-социализма и его приход к власти вызвал у Муссолини
смешанные чувства23. С одной стороны, он гордился тем, что в Германии
подражают его образцу, хотя, по словам Муссолини, фашизм и не был экспортным
товаром. Но, с другой стороны, Муссолини энергично выступил против
стремления национал-социалистов аннексировать Австрию. Когда австрийские
национал-социалисты устроили в 1934 году путч, жертвой которого пал канцлер
Дольфус, Муссолини демонстративно подвел войска к пограничному Бреннерскому
перевалу. Опасаясь политического и экономического влияния Германии в Южной
Европе, которую Италия рассматривала как свою зону влияния, Муссолини в 1935
году на конференции в Стрезе готов был даже на некоторое, хотя и весьма
осторожное участие в оборонительном фронте против национал-социалистской
Германии. Но после нападения на Абиссинию западные державы не хотели и не
могли принять фашистскую Италию в союз против национал-социализма. Чтобы не
подорвать слишком явным образом принципы созданной ими Лиги Наций, они
решили применить к Италии экономические санкции. Эта политика, проводимая,
впрочем, весьма половинчато, почти автоматически вызвала вступление в игру
"третьего рейха", обеспечившего Италию остро необходимым ей сырьем (в
особенности углем) и промышленными товарами.
Сотрудничество обеих фашистских держав укрепилось в 1936 году в
результате их общего вмешательства в гражданскую войну в Испании. Затем в
ноябре того же года была провозглашена "ось Берлин - Рим". Впрочем, эта ось
долго еще не была настолько прочной, как полагали многие антифашисты,
спешившие в Испанию почти изо всех европейских стран и из Соединенных
Штатов, чтобы бороться против Франко и нанести поражение интервенционистским
войскам немецкого и итальянского фашизма. Но все же в марте 1938 года
фашистская Италия, вышедшая, подобно Германии, из Лиги Наций, приветствовала
аншлюс - присоединение Австрии к Германской империи. В сентябре 1938 года на
Мюнхенской конференции Муссолини удавалось еще играть роль "честного
посредника" между Гитлером и главами правительств Франции и Англии,
отдавшими Судетскую область "третьему рейху" против воли Чехословакии; но
это не могло уже воспрепятствовать тому, что Гитлер, одерживавший в своей
реваншистской политике одну победу за другой, определял ход европейских
политических событий. Тем более Муссолини старался в 1939 году предотвратить
немецко-польскую войну и сохранить свой нейтралитет. Это не помешало ему
воспользоваться возникшей ситуацией, чтобы захватить в том же году Албанию,
а годом позже напасть на уже разбитую немецкими войсками Францию, чтобы
получить свою долю добычи.
Таким образом Италия окончательно была втянута в войну, которую затем
должна была вести как неравноправный союзник Германской империи, на первых
порах победоносной. Чтобы продемонстрировать всему миру и итальянскому
обществу слабость военных сил Италии, столь превознесенных фашистской
пропагандой, и связанную с этим зависимость от Германии, вряд ли надо было
ожидать неудачного похода против Греции, где победа была достигнута в 1940
году лишь после вмешательства немецкой армии, или поражений в Северной
Африке, которую удалось отстоять - на некоторое время - лишь африканскому
корпусу Роммеля. Когда итальянские солдаты все еще воевали в России,
выполняя функции вспомогательных войск на службе Германии, армии американцев
и англичан, высадившиеся в Сицилии 10 июля 1943 года, встретили
незначительное сопротивление, подойдя к самой столице страны. Их продвижение
прямо и косвенно привело к развалу фашистского режима.
Итальянское Сопротивление и конец фашизма
25 июля 1943 года король Италии уволил Муссолини в отставку, и он сразу
же был арестован. Хотя падение Муссолини еще не означало окончательного
поражения фашизма в Италии, это был решающий шаг к такому концу. Устранение
Муссолини было делом рук короля, некоторых офицеров и различных деятелей
фашистской партии. Они могли при этом опираться на более или менее открытую
поддержку церкви. Естественно, этот путч, которым руководил маршал Бадольо,
мог удаться лишь благодаря присутствию в Италии американских и английских
войск. Косвенными предпосылками успеха государственного переворота были, во
всяком случае, специфическая структура фашистского режима и наличие
действенного Сопротивления. Поскольку армия, церковь и король после
установления фашистской диктатуры в значительной мере сохранили свои
позиции, они даже в 1943 году располагали достаточными механизмами власти,
чтобы свергнуть Муссолини. При этом их побуждала к действию не только угроза
союзных войск, но также, прямо или косвенно, активность итальянского
Сопротивления. Итальянское движение Сопротивления вскоре должно было стать
реальной силой, которую не следует переоценивать, но и нельзя недооценить.
Чтобы это понять, надо кратко остановиться на истории той оппозиции, которая
с 1922 года обозначалась термином "антифашизм"24.
Как уже было сказано, Муссолини сумел разбить антифашистскую акцию на
Авентине. В ходе установления фашистской диктатуры были запрещены все
оппозиционные партии, профсоюзы и газеты. Противники режима находились под
наблюдением специальной тайной полиции; вновь учрежденные специальные суды
приговаривали их к длительным срокам заключения или к интернированию на
отдаленные острова. Национальные меньшинства были также подвергнуты тяжелым
притеснениям; но евреев, которых в Италии было очень мало, сначала не
трогали. Лишь в 1937-1938 годах, в процессе сотрудничества с
национал-социалистской Германией, начали осуществлять антисемитские акции,
подпавшие под осуждение нюрнбергских законов. Итальянские фашисты, в рядах
которых, во всяком случае в раннем периоде, были также лица еврейского
происхождения, не убили ни одного еврея. Проповедуемый Муссолини "расизм" не
имел биологической окраски.
Хотя в фашистской Италии террор не достигал таких масштабов и
интенсивности, как в национал-социалистской Германии, Муссолини сумел почти
полностью разгромить антифашистскую оппозицию. Тем антифашистам, которые не
бежали и не были арестованы, вначале было очень трудно скрываться от тайной
полиции и находить поддержку населения. Как известно, благодаря своей широко
рекламируемой социальной и экономической политике режиму удалось, по крайней
мере в первые годы, приобрести неожиданно большую популярность, в том числе
и среди рабочих. Антифашисты же вначале, не умея объединиться, действовали
не особенно успешно.
Руководство нелегальной коммунистической партии, находившееся вначале
внутри страны, пыталось распространять листовки, а в отдельных случаях
проводить забастовки. После ареста ряда ее выдающихся деятелей, среди
которых был также теоретик партии Антонио Грамши, умерший в тюрьме в 1935
году, Тольятти перевел руководство партии за границу, откуда оно направляло
дальнейшие антифашистские акции. Но вначале резко отвергалось сотрудничество
с буржуазными силами и с социалистическими партиями. И хотя многие
социалисты и коммунисты вместе сидели в фашистских застенках, даже Тольятти
принял в 1928 году, после некоторых колебаний, указания Коминтерна,
трактовавшие преследуемых фашистской полицией социалистов как "близнецов
фашизма". Лишь после VII Всемирного конгресса Коминтерна коммунисты
отказались от тезиса о "социал-фашизме" и стали искать сотрудничества с
социалистами и другими антифашистами, проповедуя "народный фронт".
Но уже задолго до этого возникло активное сотрудничество антифашистов
различной партийной принадлежности. Начало ему положили представители
реформистского и революционного крыльев итальянского социализма,
объединившиеся во французском изгнании в Антифашистское сообщество
("Concentrazione antifa-scista"). Карло Роселли, бежавший из лагеря
интернированных на Липарских островах, сумел в конце концов побудить к
антифашистскому сотрудничеству не только социалистов и либералов, но и
некоторых эмигрировавших "пополари". Основанная им организация
"Справедливость и свобода" (Giustizia e Liberta) выступала с радикально
республиканской программой и основала, действуя из Франции, различные
подпольные организации в Северной Италии, разгромленные, однако, фашистской
полицией в 1934 году. Сам Роселли был в 1937 году убит во французской
эмиграции. В 1931 году монархически настроенный поэт Лауро де Босис доказал
своим пропагандистским полетом в Рим, из которого он не вернулся, что и в
консервативном лагере есть люди, выступающие против фашизма. В дальнейшем
антифашистский фронт усилился, причем само понятие "антифашизма"
превратилось в миф мобилизующего характера. Это проявилось прежде всего в
гражданской войне в Испании, где итальянские антифашисты разных партий
вместе со своими иностранными друзьями и товарищами боролись против Франко и
пришедших ему на помощь немецких и итальянских войск.
Деятельность итальянских антифашистов происходила главным образом за
границей и часто ограничивалась публицистическими атаками против фашистской
Италии; но тот факт, что антифашисты разных партий смогли работать вместе,
имел важное значение. Это касается не только планов на послефашистское
время, которые обсуждались на различных антифашистских съездах во Франции, а
затем и в Америке, но также акций, проводившихся в самой Италии уже в
значительной степени единым движением Сопротивления. Существование
Сопротивления и опасение, что антифашистское движение Сопротивления может
перейти в революцию, в конечном счете повлияло на решение короля и маршала
Бадольо отстранить от власти Муссолини и вступить с союзниками в переговоры
о перемирии. Из Сопротивления выросло массовое движение, направленное не
только против немецкой оккупации, но и против учрежденной немцами фашистской
"республики Сало". Эта последняя фаза итальянского фашизма, с одной стороны,
стремившегося вернуться к своим "революционным корням", а с другой - все
более опускавшегося в условиях немецкой оккупации до прямого
коллаборационизма, сложна и не лишена интереса.
После того как Бадольо провозгласил 8 сентября 1943 года подписанное за
пять дней до этого перемирие с союзниками, немецкие войска оккупировали за
несколько дней еще не занятые союзниками области Северной и Средней Италии.
С бывшими союзниками обращались теперь как с побежденным врагом. Южный
Тироль и Венеция были аннексированы, захваченные территории были
систематически и грубо ограблены и прочесаны гестапо и СС в поисках евреев и
политических противников. Несмотря на эту политику, обусловленную несомненно
и исключительно интересами национал-социалистской Германии, Муссолини,
освобожденный 12 сентября 1943 года немецкими парашютистами, не постеснялся
провозгласить через одиннадцать дней "Итальянскую Корпоративную Республику"
("Republica Sociale Italiana")25.
Муссолини, еще не совсем потерявший свою притягательную силу, добивался
поддержки населения. Устроив свою резиденцию в Сало, на озере Гарда, он
провозгласил оттуда обширные социальные реформы, взывая к патриотизму своих
соотечественников и призывая их бороться бок о бок с немецкими
оккупационными войсками против врагов отчизны и реакционных сил, отнявших у
него власть. Эти призывы имели мало успеха, хотя "республика Сало" была все
же не только марионеточным правительством: многие фашисты считали, что
должны сохранить верность Муссолини до конца. Но инициатива все больше
переходила к победоносным союзным войскам и партизанам Сопротивления. На
территории все более слабой фашистской "республики Сало" начались
забастовки, нападения на фашистов и на немецких оккупантов, другие
всевозможные насильственные действия, так что в конце концов целые провинции
сами освободились еще до прихода союзных армий.
Конечно, не следует переоценивать масштабы и успех антифашистской
деятельности Сопротивления. Далее, нельзя упускать из виду, что между
образовавшимся в Риме комитетом антифашистских партий (Comitato di
Liberazione Nazionale, Комитет национального освобождения) и консервативными
и церковными кругами вокруг короля возникали трения и конфликты. Впрочем,
при этом коммунисты оставались верны концепции "народного фронта" и
возражали против требований заменить монархию республикой или советской
демократией. Но вопреки этим столкновениям внутри Сопротивления, еще
продолжавшимся в начале послевоенного времени, в целом надо признать, что
после путча Бадольо Италия в значительной степени - если не полностью -
собственными силами освободилась от фашистского господства. Это
обстоятельство, а также относительно рано достигнутое сотрудничество
антифашистов разных партий существенно содействовали тому примечательному,
до сих пор сохранившемуся консенсусу итальянских партий, которые, за
исключением неофашистов, как и прежде, ссылаются на свою антифашистскую
традицию.
Но, конечно, этот антифашистский пафос имеет и свои идеологические
искажения, выраженные известной остротой, что в Италии насчитывается 80
миллионов населения, поскольку к 40 миллионам фашистов, живших в этой стране
до 1943 года, следует прибавить 40 миллионов антифашистов, обнаружившихся
после 1943 года. Отнюдь не случайно этой итальянской остроте нет немецкой
параллели. Как будет показано в следующей главе, "немецкий фашизм", при всех
общих чертах, значительно отличается от "первоначального", итальянского
фашизма - отличается своими причинами, структурой и, не в последнюю очередь,
своими последствиями.
ГЛАВА 3
НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ
Возникновение и рост
Подобно итальянской фашистской партии, Национал-социалистская рабочая
партия Германии (Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei, НСДАП)
также возникла в условиях экономического и общественного кризиса
послевоенных лет. Впрочем, она выросла в массовую партию лишь в годы
мирового экономического кризиса. Муссолини пришел к власти всего лишь через
три года после основания своей партии, но ему понадобилось для ее развития и
укрепления еще шесть лет; между тем Гитлер смог захватить власть лишь через
13 лет, но затем, пользуясь этой властью, сумел в течение шести месяцев
устранить все враждебные ему или соперничавшие с ним силы. Таким образом,
история роста НСДАП существенно отличается от развития фашистской партии в
Италии. Несомненно, это объясняется разными условиями, в которых находились
эти партии.
Германия была гораздо более развитой индустриальной страной, чем
Италия. У нее не было аграрной проблемы, сравнимой с итальянской. Большая
часть немецкого рабочего движения осталась под руководством
социал-демократической партии (СДПГ) на реформистских позициях и активно
участвовала в подавлении революционных инициатив левых социалистов и
коммунистов. Позже демократическим правительствам удалось преодолеть
экономический кризис, вызванный переходом от военного производства к мирному
и выплатой репараций. В первое время удалось даже сдержать
националистический реваншизм после проигранной войны, еще более сильный в
Германии, чем в Италии. За послевоенным кризисом с его экономическими,
социальными и политическими проблемами наступило видимое, но весьма
обманчивое успокоение. Кризисные явления, с самого начала присущие
Веймарской республике в экономической, социальной и политической областях,
оживились и усилились, когда разразился мировой экономический кризис. И все
же, с учетом различных временных факторов, в предпосылках германского и
итальянского фашизма обнаруживаются общие структурные черты1.
История, структуры, программы и политическая практика НСДАП, наряду с
идеологией, также в известной мере напоминают ее итальянский прообраз2. Не
случайно, а с достаточным основанием уже в 1922 году национал-социализм
получил название "фашизм", и с ним боролись, обозначая его этим словом.
Немецкая рабочая партия (Deutsche Arbeiterpartei), с 24 февраля 1920 года
именовавшая себя Национал-социалистской рабочей партией Германии, в первой
фазе своего развития, до 1923 года, рекрутировала своих членов главным
образом из бывших участников войны и средних слоев городского и сельского
населения3. Рабочие определенно составляли в ней меньшинство по сравнению с
офицерами, ремесленниками, служащими, чиновниками и крестьянами. Но эта
мнимая рабочая партия всячески старалась привлечь к себе также и
пролетарские слои. Этой цели служили различные псевдосоциалистические
требования, такие, как национализация трестов, конфискация военных доходов,
земельная реформа и, по неясному выражению программы из 25 пунктов, принятой
24 февраля 1920 года, "уничтожение процентной кабалы"4. Далее, опять-таки
наподобие итальянской НФП, эти антикапиталистические цели дополнялись, и
вместе с тем обессмысливались, другими пунктами программы, однозначно
антисоциалистического и националистического содержания. Но в центре
программы стоял антисемитизм, составлявший в некотором роде общую рамку
националистических, антикапиталистических и антисоциалистических требований.
В разных разделах программы евреи рассматривались и обличались не просто как
национальное меньшинство - требовалось не только выселить проникших в
Германию "восточных евреев", но и перевести немецких ассимилированных
евреев, живших в Германии в течение столетий, в положение "иностранцев".
Более того, все евреи вообще демонизировались и объявлялись подлинными
виновниками поражения Германии, ответственными также за мнимую опасность
марксизма и отрицательные стороны капитализма. Этот антисемитизм,
мотивируемый прежде всего, но не исключительно, расистской идеологией, с
самого начала отличает национал-социалистов от итальянских фашистов. Общей
чертой является лишь стремление к уничтожению, впрочем, направленное в
Италии не против немногочисленных евреев, а против марксистов и, на что
часто не обращали внимания, против национальных меньшинств.
Сходство между фашизмом и национал-социализмом видно не только в
социальной и идеологической области, но также во внешнем облике и в
политической практике. НСДАП была так же организована и построена по
военному образцу, так же опиралась на одетые в мундиры и частично
вооруженные подразделения. Организация штурмовиков (СА, Sturmabteilungen),
основанная 3 августа 1921 года, в ноябре 1923 года насчитывала уже 15 000
человек5. "Штурмовые отряды", состоявшие преимущественно из мелкобуржуазных
элементов, рекрутируемые из молодежи и имевшие подчеркнуто мужской характер,
не отличались в этих отношениях от фашистских "скуадри". Но хотя СА также
подражала в своей организации и поведении военным образцам, она отличалась
от созданной Муссолини армии гражданской войны двумя существенными чертами.
Национал-социалистские штурмовики искали и провоцировали насильственные
столкновения со своими политическими противниками, но их схватки в залах
собраний и уличные сражения никоим образом не достигали масштабов
итальянского террора. Другое различие состояло в том, что, в отличие от
"скуадри" итальянского аграрного фашизма, поддерживаемых и организуемых в
кадровом и материальном отношении аграриями, штурмовики никогда - даже в
ранний период - не могли рассматриваться как орудие крупных землевладельцев
и предпринимателей.
Денежные пожертвования, которые Гитлер получал от некоторых мелких и
средних предпринимателей, были относительно незначительны. В то время как в
Италии фашистское движение вначале напоминало армию гражданской войны,
которую содержали аграрии и промышленники, хотя она никогда полностью от них
не зависела, НСДАП с самого начала пыталась расширить и укрепить ряды своих
членов и сторонников главным образом путем активной пропаганды - речей,
собраний, шествий и т. п. На первых порах эта постоянная пропагандистская
деятельность имела успех. НСДАП удалось, начав с Мюнхена и Баварии, найти
точки опоры и в других немецких землях и организовать там местные группы. Но
еще в конце 1923 года центр тяжести партии, безусловно, находился в Баварии.
Там НСДАП превратилась в политическую силу, с которой приходилось считаться
ведущим политикам и в Мюнхене, и в Берлине. Сознавая относительную и
региональную ограниченность своего влияния, Гитлер все же почувствовал себя
достаточно сильным, чтобы предпринять 8 ноября 1923 года, по образцу
Муссолини, "поход на Берлин".
Нельзя сказать, что этот авантюристический план был заранее обречен на
неудачу, как можно было подумать после его полного поражения"*. В октябре
1923 года возник конфликт между центральным правительством и генеральным
комиссаром Баварии фон Каром, которого поддерживала баварская группа
рейхсвера во главе с командующим военным округом фон Лоссовом. Это
столкновение привело к тому, что баварское и центральное правительства
перестали признавать друг друга. Гитлер попытался использовать это
неустойчивое положение в своих целях. В ночь на 9 ноября 1923 года он
захватил в свои руки фон Кара и фон Лоссова, побуждая их поддержать его путч
против центрального правительства. Но вскоре фон Кар и фон Лоссов
отмежевались от Гитлера и отдали полиции приказ разогнать демонстрацию
национал-социалистов, назначенную на 9 ноября. Мобилизованное для этой цели
баварское подразделение полиции повиновалось. Полицейские открыли огонь по
национал-социалистским путчистам во главе с Гитлером и Людендорфом, убив
шестнадцать человек. Колонна рассеялась, Людендорф был арестован сразу же, а
Гитлер - через два дня. Таким образом, задуманный путч провалился.
НСДАП была запрещена во всей Германии. Но, несмотря на это полное
поражение, Гитлеру удалось снова подняться. Сам путч и процесс,
завершившийся 1 апреля 1924 года оправданием Люден-дорфа и осуждением
Гитлера на смехотворно легкое наказание - недолгое заключение в крепости,
которому придали вдобавок почетный характер,- привели к тому, что Гитлер
стал известен во всей Германии и открыто восхвалялся своими сторонниками и
поклонниками. НСДАП окончательно превратилась в "гитлеровское движение", как
ее часто и называли публично. После освобождения из заключения, где он
написал свою программную, хотя и мало читаемую современниками книгу "Майн
кампф" ("Моя борьба"), Гитлер сумел провести во вновь созданной 27 февраля
1925 года НСДАП свой "фюрерпринцип" - "принцип вождизма".
Это вовсе не получилось само собой, поскольку те национал-социалистские
фюреры низшего ранга, которые не были арестованы, примкнули тем временем к
Германской народной партии свободы (Deutschvolkische Freiheitspartei),
получившей как-никак целых 32 места в рейхстаге на выборах 4 мая 1924 года,
из коих, впрочем, на следующих выборах, 7 декабря 1924 года, она уже
потеряла 18. Эта партия, образовавшаяся в конце 1922 года из правого крыла
расколовшейся Германской национальной народной партии (Deutsche Nationale
Volkspartei), не была простой калькой НСДАП. У нее были опорные пункты
главным образом в Северной Германии, где НСДАП до гитлеровского путча была
очень слабо представлена, и она вовсе не так радикально отвергала
парламентскую систему, как это делала НСДАП. Между национал-социалистскими и
"народно" настроенными членами этой партии происходили резкие столкновения,
которые привели к ее расколу и к образованию различных новых "народных" и
национал-социалистских группировок.
Гитлер, как авторитетный для всех арбитр в этих спорах, сумел
перетянуть большинство своих конкурентов во вновь учрежденную НСДАП.
Остальные "народные" группировки, ослабев, потеряли всякое значение. Но это
никоим образом не было концом разногласий по поводу политической тактики и
идеологических установок.
Разногласия возникли в особенности по двум тесно связанным вопросам:
должна ли НСДАП придерживаться своей прежней путчистской тактики и следует
ли ей, для привлечения рабочих, выдвинуть революционно действующие цели.
Гитлер, прежде всего опасавшийся помешать легализации НСДАП, после
освобождения из заключения решил отказаться от путчистской тактики
фашистского образца и придать своему образу действий хотя бы видимость
парламентской политики. Он намерен был разрушить демократию лишь с помощью
власти, достигнутой парламентским путем,- после чего, как он открыто
предупреждал, "полетят головы". Однако это временное притязание на
легальность не исключало насильственных действий по отношению к политическим
противникам; впрочем, происходившая в Берлине и других больших городах
борьба за "присутствие" на улицах, в местах общественных собраний и в
рабочих кварталах была не самоцелью,, а средством для достижения других
целей. С одной стороны, эта пропаганда действия, осуществляемая также
насильственным путем, привлекала к партии молодежь и в особенности
составляла притягательную силу СА; с другой стороны, беспорядки, обличаемые
и в значительной мере создаваемые самой НСДАП, давали повод утверждать, что
лишь сильный человек, фюрер, способен положить конец этому хаосу и водворить
порядок.
Преодолеть все виды сопротивления было нелегко, но Гитлеру удалось
убедить своих оппонентов, особенно гауляйтеров северной и западной Германии,
в правильности этой тактики, медленно, но верно ведущей к власти7. Далее,
критики этого легального курса, объединившиеся под руководством братьев
Штрассер в "Сообщество северных и северо-западных округов НСДАП",
придерживались мнения, что, несмотря на все неудачи, НСДАП должна прежде
всего добиваться поддержки рабочего класса. Поэтому они делали ставку на
антикапиталистические пункты партийной программы, в то время как Гитлер,
напротив, стремился ослабить их, подчеркивая националистические,
антисоциалистические и прежде всего антисемитские цели. Столкновения по
поводу этих тесно связанных проблем привели к тому, что в конце концов в
1930 году OTTO Штрассер вышел из партии. В конце 1930 и в начале 1931 года
вновь произошел внутрипартийный кризис, вследствие которого все организации
СА Восточно-Эльбской области под руководством Вальтера Стеннеса
взбунтовались и отказались повиноваться берлинскому гауляйтеру Геббельсу".
Этот кризис удалось преодолеть лишь с трудом, при личном вмешательстве
Гитлера. Еще опаснее были в глазах национал-социалистских руководителей
переговоры Грегора Штрассера с генералом фон Шлейхером, но они не привели ни
к какому результату, так что угрозы партийного раскола удалось избежать.
Эти внутрипартийные столкновения не достигали таких масштабов, как в
Италии, где лидеры провинциальных фашистов занимали весьма независимое
положение, несравнимое с положением немецких гауляйтеров. Но они указывали
на тот основной факт, что национал-социалистская партия фюрера вовсе не была
столь единой и сплоченной, как она старалась представить себя внешнему
окружению. Эти внутрипартийные разногласия были преодолены активизмом
постоянных предвыборных боев - в буквальном смысле этого слова - и вскоре
последовавшими успехами.
На выборах в рейхстаг 20 мая 1928 года НСДАП получила лишь 2,6% голосов
и 12 мест. Это было все еще на два места меньше, чем получила "народная"
партия за четыре года до того, на декабрьских выборах. Но возраставшее число
членов НСДАП указывало уже на ее подъем. Рабочие по-прежнему были в ней мало
представлены, но, наряду с ремесленниками, мелкими предпринимателями,
служащими и студентами, в нее удавалось привлечь все больше представителей
академических профессий, чиновников и главным образом крестьян9. Это был
результат пропаганды, особенно усилившейся в сельских местностях, а также в
малых и средних городах. В 1929 году на выборах в различные муниципальные
органы и ландтаги НСДАП получила значительно больше 10% мест. Еще более
впечатляющих успехов добился Национал-социалистский союз немецких студентов
на выборах в Общие студенческие комитеты университетов и высших школ"). Уже
в 1929 году он получил в среднем более 30% поданных голосов. О несомненном
подъеме НСДАП свидетельствовал и тот факт, что в 1930 году она насчитывала
уже 240 000 членов - почти исключительно мужчин. И все же значительная часть
общественности была поражена огромным успехом НСДАП на выборах в рейхстаг 14
сентября 1930 года, получившей 18,3% голосов и 107 мест и сразу
превратившейся во вторую по силе партию после Социал-демократической партии
Германии (СДПГ). Двумя годами позже, на выборах в рейхстаг 31 июля 1932
года, НСДАП удвоила число своих депутатов, доведя его до 230.
Этот скачкообразный рост был прежде всего прямым, но также и косвенным
следствием мирового экономического кризиса11. При этом за НСДАП голосовали
преимущественно представители средних слоев, которым приходилось мириться со
снижением доходов и которые с большим или меньшим основанием опасались
обнищания; между тем промышленные рабочие большею частью продолжали
сопротивляться, хотя все же, по новым подсчетам, рабочие доставили
национал-социалистам почти 20% полученных ими голосов12. Однако успех НСДАП
на выборах объяснялся не только экономическими проявлениями кризиса, влияние
которых было к тому же не столь прямолинейным. Это подчеркивается уже тем
обстоятельством, что безработные, в конечном счете сильнее всего затронутые
последствиями экономического кризиса, в подавляющем большинстве голосовали
за Коммунистическую партию Германии (КПГ). Кроме того, успехи НСДАП не везде
были одинаково велики. Они были крайне малы в сельских местностях с
католическим населением, между тем как в сельских областях протестантского
севера и северо-востока они были особенно велики. Различное поведение
избирателей в областях со сходной социально-экономической структурой следует
объяснить прежде всего позицией обеих церквей по отношению к
национал-социализму. Католическая церковь, по крайней мере до 1933 года,
резко критиковала НСДАП по поводу религиозных представлений, высказанных
некоторыми ее представителями, особенно Альфредом Розенбергом, не без успеха
побуждая верующих голосовать за Партию центра. Между тем представители
евангелической церкви, расколотой на 28 церквей отдельных земель, хотя и
отвергали новоязыческие взгляды людей вроде Розенберга, в то же время более
или менее открыто сочувствовали националистическим, антисоциалистическим,
антикапиталистическим, а также антисемитским целям национал-социализма.
Наконец, тот факт, что успехи НСДАП были особенно велики в пограничных
восточных областях, прежде всего объясняется особенно ядовитым в этих местах
национализмом, усиленным к тому же экономическими и религиозными факторами.
В целом можно прийти к выводу, что члены НСДАП и ее электорат состояли
преимущественно, но вовсе не исключительно, из представителей среднего
класса, то есть мелкой буржуазии.
И все же по разным основаниям НСДАП нельзя рассматривать как
мелкобуржуазную партию13. НСДАП никогда не считала себя преимущественно, и
тем более исключительно, партией мелкобуржуазной ориентации; более того, она
никогда не отказывалась от притязаний привлечь к себе и представлять все
слои населения, в том числе рабочих, вначале мало податливых на ее
пропаганду. Избирательными успехами она была обязана не только социальным
требованиям и намеренно туманным экономическим целям своей программы. Столь
же привлекательными оказались националистические и антисемитские пункты этой
программы, а также стиль ее политики, отвечавший эмоциям людей из всех
социальных слоев. Многих привлекала к НСДАП не ее программа, а внешний образ
этой партии, отождествляемый с силой, сплоченностью и специфической
мужественностью. В особенности это касается молодежи мужского пола. В самом
деле, часто упускают из виду, что НСДАП, подобно НФП (Национальной
фашистской партии Италии) и другим фашистским движениям, была в своем
активном ядре чисто мужским союзом, представлявшим привлекательные в то
время добродетели - товарищество, юность и подчеркнуто солдатское,
агрессивное поведение.
Столь же односторонним и столь же неверным, как тезис
мелкобуржуазности, был другой взгляд, распространенный в то время и даже в
наши дни, согласно которому НСДАП представляла собой не что иное, как
орудие, оплачиваемое и направляемое ведущими промышленниками!", в этом
утверждении, высказанном некоторыми марксистскими теоретиками фашизма, есть
и доля правды, поскольку НСДАП, как и другие партии, получала от отдельных
промышленников пожертвования, отчасти покрывавшие весьма значительную
стоимость ее пропагандистских и избирательных кампаний. Но о размерах этих
пожертвований до сих пор нет надежных и достаточно полных данных. Впрочем,
многое говорит за то, что "самофинансирование" НСДАП, т. е. поступления от
членских взносов и входных билетов на различные национал-социалистские
мероприятия, было значительнее, чем пожертвования^. Напротив, твердо
установлено, что вклады промышленности были скорее следствием, чем причиной
избирательных успехов национал-социалистов.
Для подъема национал-социализма решающее значение имели не кризисные
явления в экономике и в общественной жизни, не восприимчивость значительной
части мелкой буржуазии и не готовность отдельных ведущих промышленников
оказывать НСДАП материальную поддержку - гораздо важнее были ошибки
нефашистских и антифашистских общественных сил и партий Германии.
Коммунистическая партия Германии (КПГ) и Социал-демократическая партия
Германии (СДПГ) оказались неспособны извлечь уроки из ошибок братских
итальянских партий, безуспешно пытавшихся помешать подъему и приходу к
власти фашизма16. И хотя они могли и должны были знать по итальянскому
опыту, что ждет их в случае победы фашизма, обе немецкие рабочие партии,
глубоко враждебные друг другу, не сумели преодолеть разделявшие их
программные различия и построить единый оборонительный фронт против фашизма.
Исходя из чисто функционального определения фашизма, лидеры КПГ считали
"фашистскими" не только все буржуазные партии1 и правительства, но даже СДПГ
и боролись против них под этим лозунгом. Они оправдывали такую линию
авантюристическим, хотя и формально логичным доводом, будто буржуазные и
социал-демократические политики, защищая парламентско-демократическую
систему, по меньшей мере косвенно поддерживают капитализм. "Социал-фашизм"
СДПГ отличается от "национал-фашизма" НСДАП, говорили они, лишь применяемыми
методами. Если "национал-фашизм" выступает как прямая агентура капитала, то
"социал-фашисты" своей приверженностью к парламентской демократии
поддерживают капитализм косвенным образом, поскольку демократия - всего лишь
замаскированная по необходимости форма капиталистического господства.
Несмотря на некоторые призывы к единому фронту, адресованные почти
исключительно не к руководству, а к рядовым членам СДПГ и Всеобщего
объединения германских профсоюзов (ВОГП) и имевшие целью в конечном счете
лишь побудить их перейти в КПГ и подчиненные ей организации, КПГ не могла
решиться ни на защиту демократии, ни на совместные действия с СДПГ. КПГ
чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бороться и с СДПГ, и с НСДАП. При
этом она колебалась между чисто насильственной тактикой под лозунгом "Бей
фашиста, когда его увидишь!" и стремлением, переняв националистические
требования, побудить сторонников НСДАП к переходу в КПГ. Эта тактика,
названная по имени перешедшего из НСДАП в КПГ лейтенанта рейхсвера "курсом
Шерингера", увенчалась провозглашенной в 1930 году коммунистической
"Программой национального и социального освобождения германского народа".
Эта националистическая "стратегия объятий" и тезис "социал-фашизма" привели
даже к тому, что КПГ заключала некоторые частичные и кратковременные
соглашения с НСДАП. Так обстояло дело в случае референдума, совместно
организованного обеими партиями летом 1931 года, который привел к роспуску
прусского ландтага и к падению социал-демократического правительства земли
Пруссия; и точно так же - при забастовке рабочих Берлинского транспортного
общества осенью 1932 года17.
Социал-демократы видели в таких явлениях дополнительное оправдание
своих сомнений, следует ли начинать серьезные переговоры о союзе с
коммунистами, поскольку и .национал-социалисты, и коммунисты одинаково
стремились разрушить созданную и защищаемую ими демократию. Они полагались в
своей защите на убедительность своих аргументов, которые они пытались - без
особого успеха - противопоставить национал-социалистской пропаганде, а также
на завоеванные и укрепленные ими политические позиции. К их числу относился
прежде всего руководимый социал-демократами союз "Государственный
черно-красно-золотой флаг" ("Reichsbanner Schwarz-Rot-Gold"), насчитывавший
2 миллиона членов и составлявший противовес СА. Если бы национал-социалисты
попытались насильственно захватить власть, по примеру итальянских фашистов,
этот союз должен был прийти на помощь полиции, которая - по крайней мере в
Пруссии - находилась под влиянием СДПГ. Но когда рейхсканцлер фон Папен 20
июля 1932 года, явно нарушив закон, сместил руководимое социал-демократами
правительство земли Пруссия, не встретив при этом сопротивления,
антифашистская концепция СДПГ потеряла свою опору. "Союз государственного
флага" ни разу - ни 20 июля 1932 года, ни 30 января 1933 года - не был
приведен в действие. Это отступление без борьбы указывает на фундаментальную
ошибку в антифашистской стратегии СДПГ. При защите демократии она применяла
только демократические методы и ошибочно рассчитывала, что и противники
демократии в правых партиях, в чиновничестве, в экономике и в армии,
несмотря на свою открытую враждебность республике, будут придерживаться
демократических правил игры. Она слишком поздно и слишком слабо реагировала
на тот факт, что и другие демократические партии Веймарской республики шаг
за шагом разоружались и покидали демократию. Чтобы "избежать худшего", то
есть захвата власти фашистами, который они боязливо представляли себе лишь в
насильственной форме путча по итальянскому образцу, социал-демократические
лидеры допустили в конечной фазе Веймарской республики посягательства на
социальные завоевания 1918 года и даже терпели выхолащивание основных
демократических прав и свобод. Так и возник тот "вакуум власти", который
национал-социалисты смогли использовать для своего захвата власти".
Но, конечно, эта критика антифашистской стратегии КПГ и СДПГ никоим
образом не оправдывает поведение лидеров буржуазных партий, а также
представителей армии, промышленности и сельского хозяйства. Эти силы были
ответственны не только за строго дефляционную экономическую политику,
увеличивавшую безработицу с ее опустошительными социальными и политическими
последствиями, но также и за политический курс кабинетов Брюнинга, фон
Палена и фон Шлейхера, которые, не располагая парламентским большинством,
подрывали конституцию и постепенно разрушали и без того непрочную
демократическую систему. И хотя на выборах в рейхстаг 6 ноября 1932 года
НСДАП потеряла 34 места и оказалась в кризисе, который мог бы привести к ее
упадку, по инициативе руководящих деятелей германской крупной промышленности
и сельского хозяйства и при поддержке некоторых политиков из окружения
президента фон Гинденбурга был свергнут рейхсканцлер фон Шлейхер и было
образовано коалиционное правительство во главе с Адольфом Гитлером.
"Третий рейх"
В кабинет, законным образом сформированный 30 января 1933 года, кроме
самого Гитлера, входило всего два других национал-социалиста: Вильгельм Фрик
стал министром внутренних дел, а Герман Геринг был назначен министром без
портфеля, но одновременно в качестве министра внутренних дел Пруссии
распоряжался полицией этой крупнейшей из германских земель. Сверх того
национал-социалисты, со своей миллионной партией и организованными по
военному образцу, отчасти вооруженными подразделениями СА и СС, располагали
такими средствами власти, с которыми и до 30 января 1933 года едва могли
справиться демократические правительства и местные власти. Поэтому были
более чем близоруки, а в свете итальянского опыта просто несерьезны
намерения консервативных партнеров Гитлера интегрировать и контролировать
массовое движение НСДАП, передав национал-социалистским фюрерам вместе с
руководством полиции значительную часть государственной власти. В
действительности национал-социалисты воспользовались переданной им 30 января
1933 года властью, чтобы с помощью своих партийных организаций подавить
политических противников и вытеснить консервативных партнеров. Так
называемый "захват власти" национал-социалистами был не единичным актом, а
процессом, впрочем, в основном завершившимся в течение каких-нибудь шести
месяцев. Итальянским фашистам для этого понадобилось более шести лет19.
Сразу же после назначения Гитлера рейхсканцлером был распущен рейхстаг
и объявлены новые выборы. В последовавшей за этим избирательной борьбе
национал-социалисты могли не только использовать пожертвования
промышленников - излившиеся теперь мощным потоком - но и без стеснения
эффективно использовать свою позицию силы. Для этого они располагали
средствами - государственной властью и партийной армией, к тому же
наполовину принявшей государственный характер. В Пруссии двумя приказами (11
и 22 февраля) 40000 штурмовиков и эсэсовцев были включены во вспомогательную
полицию. 17 февраля Геринг потребовал от них безжалостно преследовать
политических противников, применяя огнестрельное оружие. В ночь поджога
рейхстага (27 февраля 1933 года), в котором обвинили коммунистов, были
арестованы тысячи коммунистических активистов по заранее составленным
спискам. Днем позже эта беспримерная волна арестов была задним числом
"легализована" так называемым "Распоряжением рейхспрезидента о защите народа
и государства", вследствие чего потеряли силу важнейшие права,
гарантированные Веймарской конституцией. Тем самым члены КПГ были фактически
поставлены вне закона, хотя их партия могла еще принять участие в выборах в
рейхстаг 5 марта. Она получила 81 место, но 13 марта ее мандаты были
аннулированы.
На этих выборах в рейхстаг, которые вследствие преследований
коммунистов и социалистов уже нельзя было считать свободными, НСДАП получила
43,9% поданных голосов. Таким образом, национал-социалисты не добились
абсолютного большинства, к которому стремились. Поэтому для них было большим
пропагандистским и политическим успехом, когда "Черно-бело-красный боевой
фронт", возникший из объединения Германской национальной народной партии и
"Стального шлема" и получивший 8% голосов, согласился поддержать Гитлера.
Террор против коммунистов и социалистов продолжался, штурмовики и эсэсовцы
отправляли их в "дикие" концентрационные лагеря, где их избивали и нередко
пытали до смерти - при невмешательстве государственных учреждений, полиции,
правосудия и рейхсвера; и одновременно с этим продолжалось систематическое
подчинение и устранение политических противников и союзников НСДАП.
Немедленно после выборов в рейхстаг 5 марта все правительства земель, не
возглавляемые национал-социалистами, были смещены и на их место поставлены
так называемые рейхскомиссары. 31 марта был издан закон "о равноправии
земель и рейха", по которому парламенты земель были сконструированы по
результатам выборов в рейхстаг 5 марта без всяких местных выборов. За восемь
дней до этого, 23 марта, "закон о прекращении народного и государственного
бедствия" фактически устранил рейхстаг, поскольку национал-социалистскому
правительству предоставлялось право издавать законы без согласия и даже без
участия рейхстага и государственного совета. Этот "закон о полномочиях" был
принят квалифицированным большинством в две трети, так как его отвергли
только еще не арестованные и не бежавшие депутаты социал-демократической
партии. После унификации и очистки парламента законом о "восстановлении
корпуса гражданских служащих" от 7 апреля были изгнаны из всех учреждений
политические противники и те евреи, которые не пользовались защищавшим их
некоторое время статусом членов "Фронта". 2 мая были распущены профсоюзы, их
здания захвачены, а их имущество было в конце концов передано
национал-социалистскому "Германскому рабочему фронту". 22 июня была также
запрещена СДПГ и арестованы ее деятели, которые не сидели еще в "диких"
концентрационных лагерях или не эмигрировали. После того как в июне и июле
все еще остававшиеся буржуазные партии самораспустились, закон от 14 июля
1933 года объявил НСДАП единственной партией Германии. Этими
террористическими и псевдолегальными методами, применяемыми сверху и снизу,
более или менее завершился процесс захвата власти.
С этого времени кроме НСДАП только армия и церковь обладали еще, по
крайней мере потенциально, политической и моральной властью. Хотя оба эти
учреждения никогда не были полностью унифицированы, они были в значительной
мере лишены влияния. Армия уже разделила вину и объективно стала сообщницей
насильственной власти национал-социалистов, хотя бы своим благожелательным
нейтралитетом во время их террористического похода против политических
противников и своим пассивным поведением во время так называемого "путча
Рема" 30 июня 1934 года. Жертвами этой расправы пали, наряду с разными
руководителями СА, также некоторые консервативные политики, в том числе
бывший рейхсканцлер генерал фон Шлейхер. Даже когда в 1938 году военный
министр фон Бломберг и верховный командующий армией фон Фрич были смещены со
своих постов по ничтожным, даже смехотворным мотивам - одному вменили в вину
мнимые гомосексуальные наклонности, другому "не соответствующую" его
достоинству жену,- рейхсвер не заявил ни малейшего протеста. Большинство
офицеров с большим или меньшим энтузиазмом участвовало в перевооружении
Германии, а потом в победоносных походах начала войны; более того, они
считали себя связанными принесенной Гитлеру присягой даже тогда, когда стали
очевидны и приближавшееся катастрофическое поражение, и беспредельные
преступления национал-социалистского режима. Однако сопротивление некоторых
военных кругов указывает на уже упомянутый факт, что национал-социалистам не
удалось полностью унифицировать и подчинить себе армию20.
Еще сложнее было положение в "третьем рейхе" обеих церквей. Поспешному,
иногда чересчур поспешному приспособлению многих церковных деятелей
противостояло здесь сопротивление некоторых, правда, относительно
немногочисленных, групп и отдельных лиц. И приспособление, и сопротивление
обосновывались при этом как религиозными, так и политическими мотивами,
которые в этих христианских исповеданиях не были тождественны. Руководство
католической церкви, до 1933 года резко отрицательно относившееся к
национал-социализму, затем очень быстро сменило эту позицию на
благожелательную симпатию. Это определялось конкордатом между курией и
"третьим рейхом", предложенным Гитлером сразу же после вступления в
должность и заключенным уже 20 июля 1933 года. Этот договор был весьма
выгоден для католической церкви, так как он не только признавал, но и ставил
под защиту закона конфессиональные школы, так же как существование многих
католических объединений - светских, профессиональных, женских и юношеских.
Впрочем, католическая церковь дорого заплатила за это, пожертвовав Партией
центра, одобрившей "закон о полномочиях" и вскоре после этого распущенной.
Католическая церковь приняла на себя не только это, но и выразила в связи с
конкордатом чрезвычайно важное в политическом и пропагандистском отношении
признание и уважительное отношение к "третьему рейху", надеясь избежать
таким образом унификации своих обществ и союзов. На первых порах эти
надежды, казалось, оправдывались: национал-социалисты терпимо относились к
росту католических обществ в 1933 и 1934 годах и даже содействовали
возрастанию числа верующих и открытию католических церковных школ.
Но с 1935 года НСДАП все более активно стремилась ограничить влияние
католических юношеских обществ, а затем стала распускать их и включать в
состав "гитлерюгенда". В ходе принятого ими курса на ослабление религиозных
убеждений национал-социалисты усиливали свою кампанию против религиозных
школ и против католической печати, до тех пор, пока в 1941 году не перестали
выходить еще остававшиеся епископальные бюллетени. Сверх того, развернув
коварную клеветническую кампанию против членов католических орденов, которым
ставились в вину нравственные пороки и нарушения валютного законодательства,
национал-социалисты стремились отдалить верующих католиков от их церкви. Эта
все более враждебная церкви политика вызывала протест и сопротивление
отдельных католиков, впрочем, никогда не получившее полной и открытой
поддержки католической церкви в целом.
Что касается евангелической церкви, то, если не считать относительно
малочисленных групп либеральных теологов и верующих социалистов, подавляющая
часть ее одобрительно, а порой даже с энтузиазмом отнеслась к разрушению
демократии и установлению национал-социалистского террористического режима.
Это объяснялось не только традиционной в евангелической церкви политически и
религиозно аргументируемой покорностью начальству, но также ее религиозно
окрашенным превозношением немецкой нации и презрением к социализму и
демократии. Однако попытки организационной унификации 28 евангелических
церквей отдельных земель, предпринятые некоторыми национал-социалистами в
начале 1933 года, не достигли цели. "Государственный комиссар по делам
земельных евангелических церквей" Август Егер, назначенный на эту должность
уже 24 июня 1933 года, был отозван с нее, когда некоторые священники,
объединившиеся в "движение молодых реформаторов", и прежние руководящие
учреждения церкви заявили протест против такой тотальной формы унификации,
вызвавшей даже критику президента фон Гинденбурга.
Впрочем, этот конфликт завершился весьма выгодным для
национал-социалистов компромиссом, поскольку была достигнута договоренность,
что вопрос о форме и устройстве евангелической церкви в "третьем рейхе"
должны решать сами общины.
На церковных выборах, срочно организованных 23 июля и поддержанных всем
аппаратом пропаганды НСДАП, "Немецкие христиане" получили значительно больше
60% поданных голосов. Казалось, таким образом внутри евангелической церкви
завершился захват власти "снизу", поскольку основанное лишь в 1932 году
национал-социалистское движение "Немецких христиан" (которые часто сами себя
называли "штурмовиками Иисуса Христа") имело теперь большинство голосов в
церковном руководстве почти всех немецких общин. Это движение
последовательно использовало свое большинство, чтобы унифицировать отдельные
евангелические церкви не только в организационном, но и в идеологическом
отношении. В церквях различных земель - например, 5 сентября в Старопрусском
союзе - был принят "арийский параграф", предусматривавший исключение
"неарийских" священников и церковных служащих. 27 сентября Людвиг Мюллер,
доверенное лицо Гитлера, был выбран "имперским епископом", то есть верховным
главой всех евангелических церквей. Но когда 13 ноября 1933 года "Немецкие
христиане", собравшиеся в берлинском Дворце спорта, потребовали, чтобы с
этого момента более не почитались Ветхий Завет и послания апостола Павла,
как продукты еврейского духа, то даже консервативные и "национально
мыслящие" протестанты не согласны были принять после политической унификации
еще и эту "теологическую аризацию". Возникло движение протеста, мотивируемое
сначала чисто теологически, которое было выражено основанным уже 11 сентября
1933 года "Чрезвычайным союзом священников" и, наконец, воспринято и
организовано "Церковью исповедания". Отсюда возникло церковное
Сопротивление, принявшее у некоторых представителей "Церкви исповедания"
сознательно политический характер,- что у других произошло скорее против их
воли21.
Если отвлечься от сопротивления немногочисленных церковных и военных
кругов, а также отдельных лиц, то можно прийти к выводу, что церкви и
вермахт хотя и не были полностью унифицированы, все же были настолько
приспособлены к режиму или сами к нему приспособились, что, по существу, не
представляли никакой опасности для внутреннего состояния "третьего рейха".
Они были скорее союзники, чем конкуренты, а тем более противники
национал-социализма. Поэтому многое говорит в пользу тезиса, выдвинутого
отнюдь не только национал-социалистскими пропагандистами, по которому в
"третьем рейхе" была монолитно сплоченная диктатура фюрера, способная
исключить или унифицировать все враждебные и конкурирующие силы.
"Государство Гитлера" было также гораздо более тоталитарным, чем фашистское
"stato totalitario" в Италии, но и оно имело определенные черты "поликратии"
{Многовластия.- Прим. перев.}.
Между отдельными группами и лицами в партии, промышленности, вермахте и
бюрократии постоянно происходили конфликты по поводу компетенции. Даже на
региональном и местном уровне члены партии боролись за власть и влияние друг
с другом и с государственными чиновниками. Хотя важно учитывать эти
постоянные конфликты, которые здесь не могут быть описаны подробно, однако
следует предостеречь от переоценки этих поликратических черт "третьего
рейха". Упомянем лишь, что авторитарная власть Гитлера и его компетенция
принимать решения не ограничивалась, а только усиливалась этими пререканиями
по поводу компетенции, поскольку Гитлер с самого начала умел
противопоставлять друг другу, в духе политики divide et impera {Разделяй и
властвуй (лат.).- Прим. перев.}, эти враждующие группы и личности внутри
национал-социалистского синдиката власти. Прибавим - и это обстоятельство
надо непременно учитывать,- что масштабы и характер национал-социалистского
террора никоим образом не ограничивались и не смягчались этими бесспорно
поликратическими чертами. Споры о компетенции не мешали установлению и
эффективности национал-социалистской системы террора и не задерживали ее
развития, поскольку у групп и отдельных лиц, боровшихся за власть и влияние,
не было никаких принципиальных расхождений в отношении преследования
политических противников и меньшинств. Чтобы понять это обстоятельство, надо
хотя бы вкратце рассмотреть развитие и функционирование
национал-социалистской системы террора22.
В течение 1933 года уже описанный "дикий" террор СА и СС, большей
частью "оправдываемый" ссылкой на "распоряжение по поводу поджога рейхстага"
от 28 февраля 1933 года, постепенно сдерживался, так как руководящие
национал-социалисты опасались, что не смогут удержать его под контролем. Его
заменил бюрократически контролируемый и санкционированный государством
террор гестапо, возникшего из подразделения 1А Берлинского полицейского
управления. 30 ноября 1933 года служащие этого учреждения, еще называвшегося
тогда "Прусским ведомством тайной государственной полиции", получили далеко
идущие полномочия. Их мероприятия нельзя было ни обжаловать, ни преследовать
в судебном порядке. При этом гестапо, возглавляемое Герингом, столкнулось с
сильным конкурентом внутри партии. Это был Генрих Гиммлер, к весне 1934 года
соединивший под своей властью политическую полицию всех земель, кроме
Пруссии. Хотя Геринг вовсе не симпатизировал возвышению Гиммлера с его СС,
он больше всего опасался СА под командой Рема. Поэтому 20 апреля 1934 года
он заключил с Гиммлером нечто вроде соглашения, по которому тот в качестве
заместителя прусского премьер-министра (то есть Геринга) становился
инспектором прусского гестапо, которое объединялось с политической полицией
остальных земель и расширялось, превратившись в общегерманское гестапо.
Двумя месяцами позже гестапо и СС нанесли удар по СА, устранив этого
нежелательного конкурента, а заодно и других подлинных или только
потенциальных врагов режима. Гиммлер был щедро вознагражден за свои услуги
при подавлении мнимого "путча Рема". Части СС, которыми он командовал как
"рейхсфюрер", были выделены из состава СА и прямо подчинены Гитлеру. Им были
поручены вместо СА руководство и охрана концентрационных лагерей, которые
теперь были "признаны государством" и широко развернуты по образцу
концентрационного лагеря Дахау. Они служили не только для преследования и
запугивания политических противников режима, но сверх того стали ядром и
исходным пунктом экономической империи СС, которая с 1938 года принялась
эксплуатировать также рабочую силу людей, заключенных в лагеря по
политическим и расовым мотивам. Впоследствии "рейхсфюреру СС" Генриху
Гиммлеру удалось подчинить своему контролю и все другие репрессивные органы
национал-социалистского режима, объединив их в Главное имперское управление
безопасности.
В это управление, созданное 27 сентября 1939 года, вошли, с одной
стороны, уголовная и политическая полиция, уже с 1936 года соединенные с
гестапо, а с другой стороны - так называемая Служба безопасности (СД,
Sicherheitsdienst). СД представляла собой основанный еще в 1931 году орган
тайной полиции НСДАП, развернутый с 1933 года параллельно гестапо под
руководством Гиммлера и его заместителя Гейдриха. В то время как отделения и
учреждения гестапо занимались арестами и ежемесячно направляли в Берлин
обзоры состояния всего рейха, где они подвергались оценке, задача СД
состояла в выработке общих принципов надзора и преследования политических
противников и расовых жертв режима. Прежде всего это касалось депортации, а
затем "окончательного решения еврейского вопроса"23.
Впрочем, террористическая организация СС, составлявшая ядро
террористического "третьего рейха", не контролировала отправление
правосудия, которое уже в 1933 году было в значительной степени очищено от
судей и прокуроров, нежелательных в политическом или расовом отношении.
Национал-социалистам этого было недостаточно. К этим мерам прибавилось
значительное ужесточение наказаний за "политические преступления". Сюда
относилось, например, чрезвычайное постановление "против предательства
немецкого народа и происков государственной измены" от 28 февраля 1933 года,
изменившее некоторые положения уголовного кодекса, чтобы облегчить процедуру
наказаний. Сюда же относилось, далее, изданное 21 марта постановление о
"защите от вероломных нападок на правительство национального возрождения",
позволявшее наказывать всех, кто решался хотя бы критиковать
национал-социалистское правительство. К этим и другим существенным
изменениям уголовного и процессуального права, применявшимся с грубой
последовательностью множеством угодливых судей, прибавилось учреждение 24
апреля 1934 года "Народного суда", означавшее также организационное
изменение и расширение немецкой юстиции.
"Народный суд", начавший свою деятельность уже 14 июля 1934 года, был
ответом национал-социалистов на исход процесса о поджоге рейхстага,
завершившегося в высшей степени сомнительным в правовом отношении смертным
приговором предполагаемому поджигателю ван дер Люббе и оправданием
обвиненных вместе с ним коммунистов. Задача "Народного суда" состояла в
быстром и безжалостном наказании политических противников режима. С этой
целью были изменены в ущерб обвиняемому и его защитнику различные
процессуальные нормы, а также затруднены возможности возражения против
судебного приказа и обжалования приговора. Судьи и заседатели "Народного
суда", большей частью выбранные из фюреров СА и СС, оправдали надежды
национал-социалистов. Они действовали с крайней быстротой - если в 1935 году
было вынесено "лишь" 210 приговоров, то в 1944 году их было уже свыше 2
000,- а сверх того, их приговоры носили драконовский характер и не
выдерживали никакой критики в правовом отношении. Всего с 1934 по 1944 год
было вынесено почти 13 000 смертных приговоров, большинство из которых было
исполнено24.
Наряду с политическими противниками системы, сопротивление которых
никогда не было полностью сломлено, мероприятия национал-социалистских
террористических органов были прежде всего направлены против меньшинств. В
первую очередь это касалось, конечно, евреев, которые стали жертвами
клеветы, бесправия, были исключены из "национального сообщества", ограблены,
подвергнуты преследованиям и в конце концов уничтожены. Преследование евреев
национал-социалистами, которое здесь не может быть рассмотрено в
подробностях, проводилось разными учреждениями, разными методами и
оправдывалось разными мотивами.
Самые заметные, хотя и не обязательно самые важные действия
предпринимались при этом вполне открыто активистами партии и подчиненных ей
учреждений; они претендовали на выражение "воли народа", не имея для этого
оснований, так как большинство населения было пассивно. Сюда относится
бойкот еврейских торговцев, врачей и адвокатов, объявленный 1 апреля 1933
года, сожжение в Берлине и в других университетских городах "антинемецких
сочинений" 10 мая 1933 года и особенно погром 9 ноября 1938 года, до сих пор
называемый довольно безобидным термином "хрустальная ночь"
("Reichskristallnacht"), хотя дело не ограничилось тем, что были разбиты
стекла и разграблены еврейские магазины, а также разрушены почти все
синагоги,- сверх того 26 000 евреев было отправлено в концентрационные
лагеря и был убит 91 человек еврейского происхождения.
Еще важнее этих и многих других безобразий, не только терпимых, но
провоцируемых и проводимых национал-социалистами, были сотни антисемитских
законов, постановлений и дополнений, опять-таки часто мотивируемых "волей
народа", которую представляли сами национал-социалисты. В этой связи следует
упомянуть увольнение служащих еврейского происхождения по закону "о
восстановлении гражданской службы" от 7 апреля 1933 года, коснувшемуся с
сентября 1935 года также тех служащих, которые пользовались вначале весьма
ненадежной защитой параграфа о членах "Фронта борьбы". Далее, был введен
профессиональный запрет, распространенный с 1938 года на всех евреев-врачей,
адвокатов, ремесленников и работников физического труда. Были приняты и
другие чрезвычайные законы, по которым евреям запрещалось посещение
общественных школ, университетов, кино, театров, концертов, выставок и
купален и, наконец, покупка и содержание автомобилей, телефонов, газет,
определенных предметов одежды и ценных вещей, даже домашних животных. Все
это обосновывалось ссылкой на нюрнбергские законы от 15 сентября 1935 года,
лишавшие евреев гражданских прав и запрещавшие им вступать в брак или в
половые сношения с "арийцами". Эти формы клеветы и преследования со стороны
партии и государства дополнялись разграблением имущества немецких евреев,
которое под названием "аризации" проводилось не только государственными
учреждениями, но также отдельными фирмами и частными лицами.
При взгляде на все многочисленные, проводимые различными учреждениями
антисемитские мероприятия, лишь немногие из которых мы могли здесь указать,
трудно обнаружить в них какой-нибудь сознательный и целенаправленный план
или единую мотивацию. В действительности задуманное и почти осуществленное
полное уничтожение европейских евреев лишь с более поздней точки зрения
может показаться неизбежным и планомерным результатом национал-социалистской
политики в отношении евреев. Но отдельные стадии клеветы, изоляции, лишения
гражданских прав, ограбления и преследования евреев в Германии и в
захваченных немецкими войсками странах Европы фактически создали предпосылки
проведенного с грубой последовательностью холокоста. Мотивация, на которой
основывалась вся эта политика в целом, также не обнаруживает какого-либо
единства. Если уничтожение евреев, проведенное с бюрократической
последовательностью и производственной аккуратностью, следует однозначно,
даже почти исключительно объяснить расовой доктриной, то в первой фазе
еврейской политики национал-социалистов перевешивал хотя также неприемлемый,
но все же рационально постижимый политический и экономический расчет.
Поэтому, несмотря на особый характер уничтожения евреев в конечной стадии их
преследования, можно провести некоторые параллели между поведением
национал-социалистов по отношению к евреям и к другим меньшинствам
Германии25.
Это относится прежде всего к синти (Sinti) и рома (Roma), число которых
в Германии в начале 1933 года было около 26 000. Никто из лидеров
национал-социалистов до захвата власти не интересовался существованием этих
так называемых "цыган". После 30 января 1933 года их положение сначала тоже
не особенно изменилось. Меньшинство синти и рома было скорее косвенно
затронуто различными бесчеловечными законами и постановлениями
национал-социалистов. Сюда относился изданный 24 ноября 1933 года "закон
против опасных рецидивистов", к которым национал-социалисты причисляли всех
лиц, дважды осужденных за уголовные правонарушения или преступления. С 1938
года подобные "асоциальные элементы", как их называли в то время отнюдь не
только убежденные национал-социалисты, направлялись в концентрационные
лагеря. К этому кругу лиц относились также другие цыгане, уже вследствие
своего кочевого образа жизни нарушавшие те или иные законы и постановления.
Впрочем, эти меры основывались больше на уголовно-превентивных соображениях,
из которых исходило также весьма жесткое "постановление о цыганах" 1936
года; согласно этому постановлению, "цыгане", пользовавшиеся до 30 января,
по крайней мере, терпимостью, были подвергнуты еще более строгому
полицейскому надзору.
Если эти меры против цыган лишь количественно отличались от прежних
полицейских мер против этой "заразы", то волна арестов, начавшаяся 13 июля
1938 года, имела экономическую мотивировку. В ходе этой так называемой
"акции против асоциальных элементов", направленной не только против цыган,
но и против когда-либо осужденных евреев, СС пыталась увеличить число своих
лагерных рабов, снизившееся на какое-то время после освобождения многих
политических заключенных. Но "заинтересованность" СС в цыганах этим не
ограничилась. 18 декабря 1938 года Гиммлер приказал применить "результаты
расово-биологических исследований" при "окончательном решении цыганского
вопроса".
Под этими "расовыми исследованиями" имелись в виду работы некоторых
ученых, опиравшихся на данные "Государственного центра по борьбе с
цыганскими бесчинствами", входившего в ведомство уголовной полиции. В ходе
этих исследований все цыгане старше шести лет были подвергнуты
криминологическому описанию и на основании расовых и уголовно-политических
данных разделены на так называемых "полных цыган", "смешанных цыган" и "лиц,
бродяжничающих на цыганский лад". Незадолго до начала войны и после него эти
данные были применены на практике. Началась массовая стерилизация,
депортация цыганских семей из имперских территорий в Польшу и, наконец,
после нападения на Советский Союз,- массовые убийства. После того как 13
марта 1942 года "указанием об обращении с цыганами" было отчетливо
установлено, что "особые предписания относительно евреев" должны быть
"соответственно применены к цыганам", по имеющимся оценкам, от 500 000 до
600 000 цыган, не исключая и солдат вермахта, было отравлено газом в
Освенциме и других лагерях уничтожения26.
Нельзя упускать из виду и меры преследования, выпавшие на долю других
национальных меньшинств в Германии и в оккупированных Германией областях,
даже если эти меры и несравнимы с акциями уничтожения евреев и цыган. Это
касается сербов в области Лаузиц (Лужице) и поляков в восточных областях
Германии, в Берлине и в Рурской области, у которых отняли культурные
организации, еще оставшиеся у них после пакта Гитлера-Пилсудского от 26
января 1934 года, и многие из которых после нападения на Польшу были
посажены в тюрьмы и концентрационные лагеря.
Намного хуже было положение поляков в областях, фактически
аннексированных Германией после польской кампании,- в частях Польши,
отошедших под власть гауляйтеров Восточной Пруссии, Силезии, Данцига -
Западной Пруссии и Познанской области {В подлиннике Warthegau, как
называлась эта территория при национал-социалистской оккупации Польши.Прим.
перев.}. Они подвергались беспримерному нажиму, чтобы вытравить у них
национальные чувства, их эксплуатировали, депортировали, убивали и по
малейшему поводу приговаривали к смерти и казнили.
Наконец, следует указать еще на судьбу многочисленного меньшинства в
"третьем рейхе", о существовании которого теперь нередко забывают, хотя оно
насчитывало 7,5 миллиона человек. Это были "гастарбайтеры", навербованные
или просто насильно увезенные изо всех стран Европы, особенно же из Польши и
Советского Союза. Положение этих "гастарбайтеров" было крайне тяжелым. Они
жили, как правило, в примитивных общежитиях вблизи от предприятий и были
лишены необходимых удобств. Если они возражали против этих условий или,
вольно или невольно, не соблюдали рабочую дисциплину, то администрация
предприятий передавала их гестапо, которое направляло их в концентрационные
лагеря или так называемые "лагеря трудового воспитания". Хотя
"гастарбайтеров", главным образом по экономическим соображениям, чаще
направляли в деревню, где их эксплуатировали, обращение с ними зависело
также от определенных элементов расовой идеологии. Оно определялось не
работоспособностью и трудолюбием, а "расовым составом" стран, откуда эти
рабочие произошли. Ниже всего стояли в этом ранговом порядке "иностранные
рабочие" из Польши и России, которые, подобно находившимся в еще худшем
положении еврейским лагерным рабам, должны были носить на одежде
определенные буквы и символы, указывающие на их происхождение. Без
принудительного и рабского труда миллионных масс иностранных рабочих
национал-социалисты не могли бы поддерживать военную экономику и
относительно высокий уровень жизни немецкого населения. Сколь бы частыми ни
были напоминания об этом факте, они никогда не будут излишними; утверждение,
приписывающее Гитлеру по крайней мере заслугу устранения безработицы и
преодоления экономического кризиса, принадлежит к тем "легендам о Гитлере",
которые никак невозможно искоренить27.
В действительности восхваляемые национал-социалистской пропагандой
успехи в экономической и социальной политике были всего лишь видимостью. Они
по существу опирались на непродуктивные меры по распределению рабочей силы и
на строгий переход к автаркии и военизированному производству. Высшей целью
национал-социалистской экономической политики была подготовка агрессивных
войн со странами, затем подлежавшими ограблению, чтобы покрыть вложенные в
вооружение капиталы - большей частью взятые взаймы. Эта экономическая
программа была очень проста и прозрачна и на первых порах успешна. Она не
только принесла видимость хозяйственного процветания, но и весьма
содействовала интеграции широких слоев населения, слишком легко склонявшихся
забывать при виде этих успехов другую, террористическую сторону "третьего
рейха".
Это относится и к значительной части рабочих. На многих рабочих
произвели впечатление социально-политические мероприятия "третьего рейха",
хотя социальные результаты национал-социалистских кампаний, таких, как
"Народная помощь" (Volkswohlfahrt), "Зимняя благотворительность"
(Winterhilfswerkes) и "Сила в радости" (Kraft durch Freude), были далеко не
столь значительны, как это утверждала национал-социалистская пропаганда.
Конечно, в национал-социалистских мнимых профсоюзах под названием
"Германский рабочий фронт" многие рабочие не могли видеть замену утерянных
профсоюзных организаций. Но, с другой стороны, они должны были признать, что
национал-социалистам удалось преодолеть безработицу - мерами по
распределению рабочей силы и развертыванием военного производства. В целом
это привело к ощутимому улучшению материального положения рабочих. Хотя
минимальный уровень заработков был заморожен уже со времени экономического
кризиса, в то время как цены на ряд потребительских товаров росли, в
некоторых областях промышленности реальная заработная плата все же возросла,
снова достигнув в 1938/1939 году уровня 1928 года. Это произошло вследствие
недостатка рабочей силы, проявившегося с 1938/1939 года в некоторых
отраслях, особенно в производстве вооружений; в результате многие рабочие,
переменив место работы или угрожая уйти с работы, могли добиться оплаты,
превышающей установленный по закону минимум.
Значительная часть мелкой буржуазии тоже прямо или косвенно выиграла от
национал-социалистской экономической политики, хотя национал-социалисты и не
выполнили обещаний 1933 года, а, напротив, стимулировали концентрацию и
модернизацию экономики. И все же улучшилось положение не только служащих и
чиновников, но также мелких ремесленников и крестьян. Это объясняется и
общим оживлением конъюнктуры, и другими мероприятиями режима. Сюда
относится, например, устранение евреев из профессиональной жизни и
ограбление их имущества, что также прямо или косвенно привело к повышению
доходов многих нееврейских врачей, адвокатов и ремесленников. Что касается
крестьян, то они не только превозносились национал-социалистской
пропагандой, но также получили по "государственному закону о наследственном
крестьянском дворе" от 29 сентября 1933 года весомые материальные
преимущества. Согласно этому закону, крестьянские дворы величиной не менее
7,5 гектара не могли быть проданы или принудительно отчуждены за долги.
Впрочем, это не означало общего снятия долгов.
Наконец, и не в последнюю очередь, национал-социалистская экономическая
политика была полезна предпринимателям; они не должны были больше сражаться
с притязаниями и требованиями чуждых им профсоюзов, и доходы их, вследствие
конъюнктуры вооружения, чрезвычайно быстро росли. Далее, они в значительной
степени выигрывали от грабительских и агрессивных войн, от ограбления
немецкими войсками побежденных и оккупированных стран, а также от
беспощадной эксплуатации "иностранных рабочих" и лагерных рабов. Однако это
не значит, что они были ответственны за начало и ход войны, которая перешла
в тотальную хищническую и расовую войну и неизбежно должна была завершиться
полным поражением.
За исключением отдельных вмешательств, обусловленных автаркией и
войной, национал-социалистское государство отказалось от далеко идущих
изменений капиталистической собственности; но все же в этом
национал-социалистском государстве - не совсем, но в значительной степени
тотальном - предприниматели были, как правило, не в состоянии превратить
оставшуюся у них экономическую власть в политическую. Предприниматели могли
еще участвовать в планировании и проведении хищнических
национал-социалистских войн, но им не было дозволено сколько-нибудь
существенно влиять на расовую войну, увенчавшуюся холокостом. Освенцим
невозможно объяснить и не следует объяснять вульгарно-марксистским тезисом
об экономической выгодности. Так же обстояло дело и с тотальным способом
ведения войны, примененным национал-социалистами и приведшим к полному
поражению, к потере и разрушению также и большой части (24%) частных
производственных мощностей28.
Уже в 1933 году многие антифашисты в Германии и за рубежом заявляли:
"Гитлер идет к войне!" Но государственные деятели Западной и Восточной
Европы повторили в области внешней политики ошибку тех консервативных
политиков Германии, которые полагали, будто можно сдержать развитие
национал-социализма политикой умиротворения и упорядочения. Они не только
более или менее пассивно наблюдали за разрушением демократии в Германии и
преследованием политических противников и евреев, но также терпели и
принимали такие акты Гитлера, как вступление в демилитаризированную Рейнскую
область и так называемый аншлюс Австрии, шаг за шагом уничтожавшие
постановления Версальского договора. Высшей, но еще не конечной точкой этой
политики "appeasement" {Умиротворение (англ.).- Прим. перев.} была аннексия
Судетской области, явно одобренная Англией и Францией на Мюнхенской
конференции 29 сентября 1938 года. Лишь после того, как Гитлер разгромил
также "остаточную Чехию" в марте 1939 года и оккупировал принадлежавшую
Литве Мемельскую область, британское и французское правительства нашли в
себе силу гарантировать 31 марта 1939 года независимость Польши, которая
была очевидным ближайшим объектом национал-социалистской агрессивной
политики.
Тем самым завершился период западной политики умиротворения. На смену
ей пришла политика "appeasement", проводимая Советским Союзом, который
заключил 23 августа 1939 года пакт о ненападении с Германией и создал таким
образом важную предпосылку для немецкого нападения на Польшу. И в самом
деле, 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись без объявления войны в
Польшу, продвинувшись только до линии, предусмотренной секретным
дополнительным протоколом к пакту Гитлера - Сталина. Советские войска
оккупировали, кроме восточной части Польши, также часть Румынии и суверенные
балтийские государства Эстонию, Латвию и Литву.
Несмотря на этот странный союз между фашистской Германией и
коммунистической Россией, длившийся до нападения на Советский Союз 22 июня
1941 года, Вторая мировая война была также с самого начала войной
мировоззрений: она была вызвана прежде всего идеологическими представлениями
Гитлера, а затем уже - политическим и экономическим расчетом. Это не значит,
что отдельные фазы и стадии войны протекали по "расписанию", изложенному
Гитлером в книге "Моя борьба" и в других его программных высказываниях. Так,
например, временный союз с Советским Союзом был, конечно, столь же мало
предусмотрен им, как и война с Англией, которой Гитлер "на самом деле" хотел
бы избежать. Нападение на Данию и Норвегию не объяснялось ни расистской, ни
антикоммунистической идеологией, а только военно-стратегическими и
экономическими требованиями флота и промышленности. Так же обстояло дело с
походами в Грецию, Югославию и Северную Африку, тоже не запланированными, а
возникшими вследствие непредвиденных военных и политических событий -
слабости итальянских войск, провала пронационал-социалистского путча в
Югославии и т. п.29
Но уже действия "оперативных групп" (Einsatzkommandos) в Польше,
следовавших непосредственно за сражающимися войсками, чтобы наряду с
подлинными или потенциальными политическими противниками захватить и
уничтожить также евреев и представителей польского правящего класса,
показали, что национал-социалисты с самого начала имели в виду нечто
большее, чем империалистическую завоевательную войну. В отличие от
кайзеровской Германии, национал-социалистская Германия боролась не только за
политическое господство в Европе, но также и за расистский "новый порядок" в
континентальном, а потенциально и в глобальном масштабе, при котором
"германская раса господ", рассматриваемая как высшая раса и представляемая
немцами, будет господствовать над всеми другими народами. В то время как
славянские нации подлежали порабощению и должны были вести существование
бесправных илотов {Коренное население Мессении, закрепощенное
спартанцами.-перев.}, этот план - в значительной мере осуществленный -
предусматривал полное уничтожение еврейской "расы", поскольку она
рассматривалась как корень всякого зла, в частности социализма, коммунизма и
вообще всего "современного" (Moderne). При всей сумасбродности этой
идеологической концепции она последовательно и безжалостно проводилась на
практике. Ей предоставлялся абсолютный приоритет перед экономическими и
военными интересами и целями промышленности и вермахта, даже и в то время,
когда осуществление расово-идеологических целей было уже несовместимо со
стремлением национал-социалистов сохранить свою политическую и военную
власть30.
Этой фанатической, поистине самоубийственной связью с идеологической
догмой расовой войны национал-социализм качественно отличается от
итальянского фашизма. Хотя немецкий и итальянский фашизм сравнимы между
собой в их идеологии (за исключением расистски мотивируемой идеологии
антисемитизма), в их внешнем облике и социальном составе, между ними были
количественные различия1 - в масштабах, в унификации и в совершенстве
террористического аппарата. Это проявилось в преследовании меньшинств, не
говоря уже об уничтожении евреев. Эти количественные различия в унификации и
гораздо более эффективная в Германии система террора в конечном счете, как
будет показано дальше, привели к тому, что немецкое Сопротивление не смогло
добиться таких успехов, как итальянская Resistenza,- во всяком случае, в
последней фазе истории итальянского фашизма.
Поражения и успехи Сопротивления
Те, кто с самого начала и наиболее решительно боролись с "третьим
рейхом", были члены запрещенных и загнанных в подполье партий и организаций
рабочего движения31. Они подвергались также самому строгому наблюдению и
преследованию со стороны национал-социалистских террористических
организаций. Но надо признать, что действительные успехи рабочего
Сопротивления были очень невелики. С одной стороны, это объясняется уже
описанной, едва ли не доведенной до совершенства системой наблюдения и
террора, устроенной национал-социалистами; с другой же стороны - тем, что
различные нелегальные партии и организации рабочего движения, если не
считать некоторых региональных или даже местных исключений, даже в эпоху
"третьего рейха" не хотели и не умели преодолеть свои внутренние конфликты и
создать единую организацию Сопротивления. Различные группы рабочего движения
действовали отдельно и были по отдельности разбиты.
КПГ после ее запрещения вначале пыталась сохранить свою строго
иерархическую систему с подчинением низших звеньев высшим, а также, вопреки
фашистскому террору, пыталась проводить массовые акции. Тысячи коммунистов
участвовали в изготовлении и распространении нелегальных листовок и в других
пропагандистских мероприятиях. До 1935 года членам нелегальной КПГ продавали
даже марки для оплаты членских взносов. До этого времени руководство КПГ и
Коммунистического Интернационала исходило из того, что массовые акции этого
рода могут в короткое время привести к распаду "третьего рейха", тогда как в
действительности они лишь облегчали мероприятия гестапо. Лишь на VII
Всемирном конгрессе Коммунистического Интернационала в 1935 году эта
стратегия, вряд ли совместимая с условиями фашистской Германии, была
пересмотрена, а вместе с ней и политика борьбы с социал-демократией как с
"крылом фашизма". Так как к этому времени, помимо партийного руководства,
жертвами систематических полицейских операций стали тысячи членов
нелегальной КПГ, с 1936 года коммунисты ограничились поддержанием весьма
непрочной информационной сети, связывавшей отдельные действовавшие в
Германии коммунистические группы Сопротивления между собой и с заграничным
руководством. Коммунистическое Сопротивление в значительной степени угасло
под действием пакта Гитлера - Сталина и снова усилилось лишь после немецкого
нападения на Советский Союз. Возникли различные организации Сопротивления;
некоторые из них поддерживали контакты также с социал-демократами и даже с
буржуазными и военными кругами. Но, в отличие от Коммунистической партии
Италии, КПГ не удалось применить на практике принятую в 1935 году концепцию
Народного фронта. Исключением был вскоре распавшийся парижский Комитет
Народного фронта; что же касается групп "Национального комитета "Свободная
Германия"", действовавших не столько в Германии, но главным образом за
границей, и в особенности в Советском Союзе, то ими большей частью
руководили коммунисты, которым приходилось принимать во внимание интересы
Советского Союза, часто мотивируемые отнюдь не "антифашистскими" целями32.
Лидеры СДПГ и руководимого ею Всеобщего союза германских профсоюзов в
1933 году долго, слишком долго питали иллюзию, что политика осторожной
сдержанности по отношению к национал-социалистскому режиму может сохранить
их организации. Этот фатальный курс приспособления, выразившийся, например,
в одобрении так называемой "мирной речи" Гитлера 17 мая 1933 года фракцией
СДПГ в рейхстаге - уже обескровленной арестами и эмиграцией, - фактически
привел к расколу партии. Эмигрировавшие социал-демократы образовали в
пражском изгнании новую организацию, "Sopade" {Сокращение.
"Социал-демократическая партия Германии". Имеется в виду заграничное
руководство СДПГ, находившееся до 1938 года в Праге, а затем в Лондоне.Прим
перев.}, которая уже 18 июня 1933 года, то есть еще до запрещения СДПГ 22
июня, обратилась к немецким рабочим с программной статьей и призвала их
"разорвать свои цепи" и бороться за "перестройку капиталистической экономики
в социалистическую ".
Уже до этого отдельные социал-демократы и профсоюзные деятели ушли в
подполье. Но, в отличие от коммунистов, они очень скоро поняли, что
нелегальные массовые организации с отдельными ячейками, партийными органами
и сбором членских взносов прямо провоцируют действия гестапо. Напротив, эти
социал-демократы исходили из трезвой оценки возможностей сопротивления в
террористическом "третьем рейхе" и, по существу, ограничивались сохранением
традиционных связей в форме дискуссионных кружков, спортивных союзов и т.
п., чтобы в момент ожидаемого и желанного распада "третьего рейха"
располагать людьми для восстановления партии. Кроме этой системы
неформальных, но хорошо законспирированных групп социал-демократов и членов
профсоюзов, отказывавшихся от демонстративных акций сопротивления, но - как
видно из отчетов "Sopade" - имевших хорошо разработанные контакты с
партийным руководством в Праге, было также несколько очень активных групп
Сопротивления на региональном и более высоком уровне, к которым, наряду с
социал-демократами, примкнули также бывшие члены КПГ и отколовшихся
коммунистических и социалистических групп. Прежде всего следует упомянуть
здесь "Красную ударную группу" ("Roter StoBtrupp") в Берлине,
"Социалистический фронт" ("Sozialistische Front") в районе Ганновера и
межрегиональную группу "Новое начало" ("Neubeginnen")33.
Подобно группам Сопротивления КПГО (Коммунистическая партия Германии -
оппозиция, Kommunistische Partei Deutschlands - Opposition), СРП
(Социалистическая рабочая партия, Sozialistische Arbeiterpartei) и ИССБ
(Интернациональный социалистический союз борьбы, Internationaler
Sozialistischer Kampfbund), они особенно важны не только тем, что до их
разгрома органами гестапо они вели очень интенсивную борьбу, но еще и тем,
что в этих группах произошло объединение социалистов и коммунистов из разных
партийных организаций34. То же можно сказать об антифашистских организациях,
возникших в конце "третьего рейха" и вскоре после его распада и ставивших
себе целью создать новое рабочее движение, вне рамок КПГ и СДПГ. Ввиду
отрицательного отношения к ним всех оккупационных властей это не удалось,
как и предыдущие попытки создать антифашистский Народный фронт35. Контакты
представителей рабочего Сопротивления с церковными, буржуазными и военными
оппозиционными организациями также не достигли таких масштабов и
интенсивности, как в Италии. Если отвлечься от контактов, непосредственно
предшествовавших 20 июля 1944 года {День покушения на Гитлера и неудавшегося
военного путча против национал-социалистской власти.- Прим. перев.}, им не
удалось преодолеть взаимное недоверие.
Примечательно, однако, что почти не было контактов также между
оппозиционными кругами и отдельными лицами разных церквей - евангелической и
католической. Подлинное сотрудничество между оппозиционными христианами
евангелического и католического вероисповедания было, по существу, лишь в
кружке Крейзау" {"Kreisauer Kreis", от названия имения Крейзау близ
Швейдница в Силезии, где в конце Второй мировой войны возникла
антифашистская группа, преимущественно правого направления.- Прим, перев.},
поддерживавшем сверх того, как уже было сказано, контакты с другими
буржуазными и военными группами, а также с социалистическим и
коммунистическим движениями Сопротивления. Причина, по которой
сотрудничество католических и евангелических участников Сопротивления было
лишь спорадическим и возникло очень поздно, состоит в уже описанном
различном положении этих церквей в "третьем рейхе".
Хотя "Церковь исповедания" уже на Барменском Синоде в мае 1934 года
решительно отвергла, исходя из более или менее теологических аргументов,
притязание национал-социалистского государства быть "единственным и
тотальным порядком человеческой жизни", членам этой оппозиционной группы
трудно было отказаться от тесного сотрудничества церкви и государства,
выросшего из церковной истории и обоснованного целыми поколениями теологов.
В этом отношении очень важную роль сыграла "диалектическая теология" Карла
Барта, принявшего активное участие в выработке Барменского заявления. Но
если подумать, насколько очевидным с самого начала был характер "третьего
рейха", то кажется удивительным, почему многие теологи так долго не могли
постигнуть, что "третий рейх" не мог и не должен был быть установленным от
Бога начальством. И все же в конце концов дело дошло до актов сопротивления
отдельных духовных лиц, с политической и теологической мотивировкой, а также
до нескольких открытых протестов. Так обстояло дело, например, с принятым 28
мая 1936 года воззванием временного руководства "Общегерманского союза
братьев" (Reichsbruderrat) против так называемого "позитивного христианства"
и против мероприятий национал-социалистов по устранению вероисповеданий из
воспитания юношества с литургией о сохранении мира, отслуженной 30 сентября
1938 года частью священников "Церкви исповедания" перед лицом угрожавшего
конфликта по судетскому вопросу, и, наконец, с открыто высказанной 12-м
Прусским синодом верующих критикой массового уничтожения психически больных
и людей "чужой расы". Впрочем, это был единственный случай, когда
евангелическая церковь протестовала против преследования евреев, хотя, с
другой стороны, были люди, считавшие своим христианским долгом совести
помогать преследуемым евреям36.
В целом можно сказать, что представители католической церкви тоже не
решались заклеймить преступления "третьего рейха". Это связано было с
соображениями церковной политики, поскольку католические епископы Германии и
папа опасались, что слишком явные протесты могут побудить
национал-социалистское руководство расторгнуть конкордат. Лишь тогда, когда
нарушения национал-социалистами положений конкордата стали слишком очевидны,
папа Пий XI решился критиковать эти нарушения. Однако в энциклике "С
неустанной заботой" нет ни слова протеста против преследования евреев, а тем
более борцов Сопротивления из рядов запрещенного рабочего движения.
Энергичны и - по крайней мере, временно - успешны были протесты епископа
Мюнстерского графа Галена против умерщвления национал-социалистами
душевнобольных. В 1943 году католические епископы в пастырском послании о
десяти заповедях атаковали религиозную и расовую политику
национал-социалистов с резкостью, сравнимой с заявлением евангелической
церкви на 12-м Прусском синоде верующих. Но это единственный документ, в
котором католическая церковь как учреждение хотя бы косвенно призвала к
борьбе. Однако нельзя забывать о католических священниках и простых
верующих, оказавших решительное сопротивление национал-социализму37.
В целом, высшей точкой немецкого движения Сопротивления, несомненно,
было покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, которое должно было стать
сигналом для общего восстания; но после некоторых первоначальных успехов
движение было быстро сломлено. Многое говорит в пользу предположения, что
если бы круги, участвовавшие в подготовке покушения, имели связь с группами
Сопротивления - церковными, социалистическими и коммунистическими,- то в
случае успеха задуманных заговорщиками действий могло бы возникнуть, как в
случае путча Бадольо, широкое и успешное движение Сопротивления.
Надо, однако, заметить, что эти люди из буржуазных и военных кругов
преследовали цели, далекие от представлений парламентской демократии. Это
относится прежде всего к крайне консервативной группе вокруг Карла
Герделера; что же касается членов кружка, собиравшегося в имении графа
Мольтке в силезском Крейзау, то они строили утопические, нежизнеспособные
планы, ориентируясь на устаревшие модели общества. В критике этих
антидемократических социальных и конституционных планов, изложенных в
многочисленных воспоминаниях, не следует упускать из виду два важных, может
быть, решающих факта. Во-первых, это уже упомянутая по крайней мере
наметившаяся попытка объединить все группы Сопротивления, от коммунистов до
консерваторов; во-вторых - успешная попытка привлечь к задуманному путчу
также высших офицеров. Эти борцы Сопротивления исходили из трезвого, вполне
реалистического понимания, что успешная попытка свергнуть господство
национал-социалистов может исходить только от одной из военных групп. К
несчастью, лишь очень немногих офицеров можно было убедить, что вопреки
присяге, принесенной Гитлеру, они не обязаны были терпеть массовые убийства
и другие злодеяния "третьего рейха". Но если даже попытка восстания
полностью провалилась - из-за случайностей и ошибок планирования, к которым
надо прежде всего отнести не достигнутую, едва наметившуюся мобилизацию
общественности,- то все же историческое и моральное значение этой попытки не
исчерпывается его неудачей38.
То же относится ко всему немецкому движению Сопротивления. Хотя оно в
основном терпело лишь поражения, в конечном счете успех его состоял в том,
что многочисленные акты и явления неорганизованного сопротивления и
непокорности в повседневной жизни показали победоносным державам и самим
немцам, что национал-социализм в конечном счете вовсе не был столь успешным,
как это всегда изображала его пропаганда. Конечно, большинство немецкого
"народного сообщества", уменьшавшееся с течением времени, почти до самого
конца восхваляло своего фюрера, но были и другие люди, не ликовавшие и не
приспосабливавшиеся, оказавшиеся способными сопротивляться и в той или иной
форме оказывавшие сопротивление39. Однако, несмотря на это, оценки и
традиции немецкого движения Сопротивления в целом остаются предметом спора
между двумя немецкими государствами и между партиями. В отличие от Италии, в
Германии наследие и заповедь Сопротивления не ощущаются как объединяющий
элемент. Этот факт до наших дней оказывает большое воздействие на
демократический консенсус, способность к компромиссам и немецкое
национальное чувство40.
ГЛАВА 4
ФАШИСТСКИЕ ДВИЖЕНИЯ С МАССОВОЙ БАЗОЙ
Фашизм и национал-социализм в Австрии
Австрия не только географически расположена между Италией и Германией,
но демонстрирует также оба главных варианта фашизма - свою собственную ветвь
национал-социализма и хеймверовский фашизм, более или менее отчетливо
ориентировавшийся на образец итальянского фашизма. Многие современники
считали режимы Дольфуса и Шушнига "фашистскими", а многие исследователи и
сейчас рассматривают их таким образом. Если, наконец, вспомнить, что
австрийская Немецкая рабочая партия (НРП, "Deutsche Arbeiterpartei"),
называвшая себя с мая 1918 года Немецкой национал-социалистской рабочей
партией (ННСРП, "Deutsche National-sozialistische Arbeiterpartei"), была
старше партии Гитлера, то становится ясно, что в этой стране в самом деле
наблюдается широкий диапазон разновидностей фашизма. Он простирается от
"раннего фашизма" НРП через "нормальный фашизм" хеймвера до "радикального
фашизма" австрийской ННСРП; между тем режим Дольфуса следовало бы назвать по
типологии Нольте "филофашистским". Италия породила "классический" фашизм,
тогда как Австрия была страной различных фашизмов, история и структура
которых могут быть изложены и поняты лишь с помощью сравнительного
исследования фашизма. Но сначала мы должны заняться экономическими,
социальными и политическими условиями, в которых проявился каждый из этих
видов фашизма1.
В то время как многие другие европейские страны попали после Первой
мировой войны в кризисные условия, угрожавшие самому их существованию,
первая австрийская республика была попросту обречена на существование
победоносными державами2. По национальным и экономическим причинам
представители всех партий - от консервативной христианско-социальной до
социал-демократической - высказывались за присоединение к Германии. Но это
пожелание, поддерживаемое также подавляющей частью населения, было
решительно отвергнуто союзниками, включившими в Сен-Жерменский мирный
договор отчетливое запрещение аншлюса. Если принять в расчет, что Германия,
в конце концов начавшая и проигравшая войну, при таком присоединении Австрии
стала бы больше и сильнее, чем была в 1914 году, то это решение с
политической стороны понятно, хотя вряд ли может быть оправдано с точки
зрения провозглашенного американским президентом Вильсоном принципа
самоопределения, которым здесь явно пренебрегли.
Австрийская республика, возникшая вследствие диктата победоносных
держав, столкнулась с рядом почти неразрешимых экономических, социальных и
политических проблем. Границы Австрии, проведенные по этническим
разделительным линиям, но также с учетом военно-политических интересов
соседей Австрии - Чехословакии, Югославии и Италии,- произвольно рассекли
исторически возникшие связи между хозяйственными зонами австро-венгерской
монархии. Промышленные отрасли немецко-австрийского ядра страны были
отрезаны от их традиционных рынков сбыта и источников сырья. Поскольку
многие предприятия должны были остановиться из-за недостатка угля, возникла
массовая безработица, обостренная демобилизацией армии и увольнением
многочисленных служащих, не нашедших себе места в учреждениях малого
государства, в которое превратилась послевоенная Австрия. Более того,
экономический и социальный кризис еще усугубили внешнеполитические угрозы.
Одна из этих угроз исходила от Югославии, стремившейся насильственно
присоединить к себе большую часть Каринтии, где проживало славянское
меньшинство. Крайне угрожающими представлялись также советские республики,
возникшие в Венгрии и в Баварии.
Несмотря на эти огромные экономические, социальные и политические
трудности, удалось создать парламентским путем относительно прочное
правительство3. На парламентских выборах, проведенных уже 16 февраля 1919
года, сильнейшей партией оказались социал-демократы, получившие 72 места и
образовавшие вместе с Христианско-социальной партией, имевшей 69 мест,
коалиционное правительство под руководством Карла Реннера. Тем самым
австрийские социал-демократы продемонстрировали, что они точно так же, как
немецкие, с которыми они чувствовали себя связанными, хотели проводить вовсе
не революционную, а реформистскую политику. Впрочем, они были более
последовательными, а вначале и более успешными реформаторами. Сюда относятся
социальные меры, введенные социал-демократическим статс-секретарем по
социальным вопросам Фердинандом Ганушем, например, восьмичасовой рабочий
день, отпуска для рабочих, страхование от безработицы и закон о советах
предприятий. Сюда также относилась военизированная организация "Народное
ополчение" ("Volkswehr"), которой руководил организовавший ее
социал-демократ Юлиус Дейч. Правда, последовательно реформистская политика
вызвала в рядах австрийских социал-демократов некоторые разногласия, но не
привела, как в Германии, к расколу партии. Между тем как СДПА шаг за шагом
унифицировала и распускала рабочие и солдатские советы, Коммунистическая
партия Австрии (КПА, Kommunistische Partei Osterreichs) оставалась более или
менее незначительной партией. Однако социал-демократы не могли преодолеть
недоверие Христианско-социальной партии, поскольку они не могли и не хотели
отказаться от определенных марксистских требований своей программы -
например, от замаскированного тезиса о "диктатуре пролетариата".
Уже в 1920 году социал-демократы были изгнаны из правительства, после
чего на выборах 17 октября 1920 года Христианско-социальная партия получила
большинство в 79 мест, тогда как социал-демократы - лишь 62.
Социал-демократы перешли в оппозицию, в которой и оставались затем в течение
всего времени первой австрийской республики. Чтобы справиться с
катастрофическим экономическим положением, приведшим еще зимой 1920/21 года
к тягчайшей ситуации с продовольствием, союзный канцлер Игнац Зейпель (из
Христианско-социальной партии) обратился в октябре 1923 года к
правительствам Англии, Франции, Италии и Чехословакии с просьбой о займе. За
этот заем Австрии пришлось, однако, уплатить очень высокую цену. По
Женевскому договору она обязывалась в течение 20 лет не отказываться от
своей независимости, поддерживать внутреннее спокойствие и порядок и в
течение двух лет стабилизировать свой бюджет. Последнее требование было
невыполнимо без массового увольнения служащих. Из общего числа 270 000
государственных служащих было уволено 100 000. Женевское соглашение
произвело волну возмущения, в которой социальные мотивы смешались с
национальными, поскольку именно международный контроль и повторное
запрещение аншлюса вызвали враждебное отношение многих австрийцев. В
неофициальном опросе общественного мнения, проведенном в Тироле и Зальцбурге
в 1921 году, почти 100% населения высказалось за присоединение к Германии.
Возбуждение населения по поводу Женевского соглашения и его последствий,
носившее и национальный, и социальный характер, было использовано
австрийскими национал-социалистами, партия которых уже не была теперь
незначительной группой.
Как уже было сказано, Немецкая национал-социалистская рабочая партия
(ННСРП) возникла из основанной в 1903 году Немецкой рабочей партии (НРП)4.
На выборах в рейхстаг 1911 года она получила свыше 26 000 голосов и три
места. Центр влияния этой партии, где и в самом деле преобладали немецкие
рабочие, находился в Судетской области. Наряду с социальными целями она
преследовала также и национальные, прежде всего античешские и антисемитские
цели. Хотя депутаты этой партии присоединились в рейхстаге к
социал-демократической фракции, ввиду связи НРП с социальными и
национальными требованиями она была гораздо ближе к группе "раннефашистских"
движений, чем к исключительно националистически и антисемитски направленному
"Общенемецкому" движению Шенерера ("Alldeutsche"). Это движение, в свою
очередь, можно сравнить с антипарламентскими массовыми движениями Германской
империи (Общенемецкое движение, "Движение Остмарк", "Морской союз" и т. д.)
и с Итальянской националистической ассоциацией ("Assoziazione Nazionalista
Italiana").
"Общенемецкое движение" Шенерера растворилось в "Велико-немецкой
народной партии" (GroBdeutsche Volkspartei), составленной из различных
группировок и получившей на выборах 16 февраля 1919 года 26 мест, а на
выборах 24 октября 1923 года лишь 10 мест. Между тем Немецкая рабочая
партия, называвшая себя с мая 1918 года Немецкой национал-социалистской
рабочей партией, сохранила свою самостоятельность. Однако после отделения
Судетской области, где она, главным образом, имела сторонников, она получила
на выборах 16 февраля 1919 года лишь 1% поданных голосов. Впрочем, в
некоторых городских округах Вены, где выставил свою кандидатуру ее лидер,
адвокат Вальтер Риль, ее доля составила 4%. Хотя среди избирателей ННСРП,
как и прежде, было некоторое число рабочих, она развилась скорее в партию
буржуазного склада. С 1919 года ННСРП поддерживала тесные связи с немецкими
национал-социалистами, которые завершились полным присоединением этой партии
к НСДАП. Такой ход событий привел к тому, что уже в 1923 году ее прежний
лидер Риль вышел из партии, основав собственную незначительную группу под
названием "Великонемецкий социальный союз" ("GroBdeutscher Soziale Verein").
Его последователь Карл Шульц также потерпел неудачу, пытаясь сохранить в
какой-то мере независимое положение по отношению к НСДАП и примыкая к
псевдосоциалистическому курсу старой НРП, которая, вместе с ее этнически
ориентированными профсоюзами, находила некоторую поддержку у немецких
рабочих Австро-венгерской монархии. Наконец подчинение воле мюнхенского
партийного руководства зашло так далеко, что австрийская НСДАП не имела уже
собственного краевого лидера (Landesleiter) и управлялась различными
германскими гауляйтерами. Вследствие этого возникла ожесточенная
конкурентная борьба внутри этой партии, отчасти утихшая с 1931 года, когда
Гитлер назначил Тео Габихта ее краевым инспектором.
Несмотря на эти внутрипартийные противоречия, после возникновения
мирового экономического кризиса австрийская НСДАП смогла все же добиться
некоторых избирательных успехов. Если на парламентских выборах 1930 года она
получила лишь 3% голосов, то на выборах в ландтаги и муниципальные органы в
1932 году, в которых приняло участие две трети австрийцев, она получила уже
в среднем 16% поданных голосов. В Вене, Зальцбурге и других городах ее доля
голосов превысила 30%. Но эти относительные успехи были достигнуты
исключительно за счет "Великогерманской народной партии" и столь же
"великогермански" настроенного "Краевого союза" ("Landbund"), которые в
дальнейшем в значительной степени были поглощены НСДАП; между тем
избирательные результаты СДПА и Христианско-социальной партии остались почти
без изменений. На последних выборах перед разгромом австрийской
парламентской системы - муниципальных выборах в апреле 1933 года -
национал-социалисты сумели получить до 40% голосов, но им не удалось пробить
брешь в рядах рабочих и консервативно настроенного сельского населения.
НСДАП осталась в основном в границах своего влияния в городах и промышленных
районах Австрии, где ей удалось привлечь на свою сторону, наряду с
буржуазией, значительную часть рабочих. Участие рабочих было особенно велико
в вооруженных организациях НСДАП. Социальный состав австрийских СА и - в
меньшей степени - также СС не очень отличался от состава
социал-демократического "Республиканского союза стрелков" ("Republikanischer
Schutzbund").
В целом рост австрийской НСДАП, насчитывавшей в январе 1933 года 40
000, в конце 1934 года 87 000 и в феврале 1938 года 150 000 членов, был
намного медленнее, чем в Германии, а успехи были не столь велики. Это
объясняется, с одной стороны, довольно энергичными и, по крайней мере на
первых порах, успешными защитными мерами австрийских социал-демократов, а с
другой стороны - конкуренцией хеймверовского фашизма, тесно связанного с
Христианско-социальной партией.
Отряды хеймвера (Heimwehr) образовались после окончания войны из бывших
офицеров, солдат, студентов, представителей академических профессий и
крестьян и ставили себе целью защиту границ и целостности Австрии от
действительной или мнимой угрозы со стороны Югославии, а также венгерской и
баварской советских республик5. В этом они весьма напоминали германский
"Добровольческий корпус" (Freikorps), с которым они вначале поддерживали
тесные связи, так же как с организацией Эшериха. В отличие от германского
"Добровольческого корпуса", хеймвер не был распущен и тогда, когда с
ослаблением внешнеполитического напряжения исчезли мотивы его существования.
Отряды хеймвера сохранились в отдельных землях Австрийского союза в виде
обмундированных, отчасти вооруженных формирований, и христианско-социальные
правительства более или менее открыто поддерживали и развивали их как
внезаконное орудие власти во внутриполитической борьбе с социал-демократами.
Ввиду существования и деятельности хеймвера социал-демократы, также не
желавшие распустить созданные и управляемые ими рабочие отряды, основывают
вместо них в 1923 году "Республиканский союз стрелков" (Respublikanischer
Schutzbund}, По планам Юлиуса Дейча и Отто Бауэра этот союз, организованный
на военный лад и сохранивший не сданное в 1918-1919 годах оружие, должен был
быть приведен в действие, если бы буржуазные силы не стали придерживаться
демократических правил игры и попытались отнять у СДПА политическую власть,
которую она уже однажды получила парламентским путем и хотела получить в
будущем6. Таким образом, после распада большой коалиции
социал-демократическая партия и Христианско-социальная партия не только
враждебно противостояли друг другу в области политики, но обе, сверх того,
располагали вооруженными организациями на случай гражданской войны.
Это положение, в высшей степени опасное для существования
парламентско-демократического государства, каким, несомненно, была Австрия,
еще более обострилось вследствие одного события, которого не хотели обе
стороны, но которое надолго воспрепятствовало созданию демократического
консенсуса между буржуазным и социалистическим лагерем. 30 января 1927 года
в бургенландской местности Шаттендорф в результате стычки между социалистами
и "фронтовиками" были застрелены восьмилетний мальчик и инвалид войны. 14
июля в Вене состоялся процесс, завершившийся оправданием убийц. Стихийно
возникшая массовая демонстрация, которую не организовывали и не сумели взять
под контроль социал-демократы, привела к поджогу Дворца правосудия и
кровавым уличным боям, в которых погибло 89 человек, главным образом
демонстрантов. После этого события правящая Христианско-социальная партия,
получившая на выборах 27 апреля 1927 года лишь 73 места против 71 места
СДПА, впала в панический страх перед "красной опасностью", представляемой,
по их мнению, "австромарксистской" социал-демократией.
Правительство реагировало форсированным развитием хеймвера. Он
превратился в массовое политическое движение, все более подчеркивавшее свою
самостоятельность и стремившееся стать независимым от Христианско-социальной
партии. Будущий политический курс хеймвера был предметом препирательств
между его лидерами, хотя и согласными в своей ненависти к социал-демократам,
но весьма различавшимися своей политической и идеологической ориентацией. В
то время как консервативно-католическое крыло выступало за дальнейшую
поддержку Христианско-социальной партии, лидер хеймвера в Штирии, Пфример,
призывал заключить союз с австрийскими национал-социалистами с целью
насильственного захвата власти. Но устроенный им 13 сентября 1931 года путч
полностью провалился, так как остальные лидеры хеймвера за ним не
последовали7. После этого процесс сближения между штирийским хеймвером и
НСДАП продолжался и привел в конце концов к далеко идущему слиянию обеих
организаций.
Представителем третьего направления был князь Рюдигер фон Штаремберг,
избранный в сентябре 1930 года союзным лидером хеймвера; но ему не удалось
навязать свое руководство всем хеймверовцам. Он самым решительным образом
выступал за превращение хеймвера из военного союза в политическую партию,
которая в корнейбургской "присяге" 18 мая 1930 года приняла принципы
итальянского фашизма. По настоянию фон Штаремберга, вошедшего в
правительство Вогуэна (Vaugoin) в качестве министра внутренних дел, хеймвер
участвовал в парламентских выборах в ноябре 1930 года как отдельная партия.
Так как последователи Пфримера бойкотировали выборы, а хеймверовцы
консервативно-католического направления явно голосовали за
Христианско-социальную партию, фон Штаремберг получил лишь 6% поданных
голосов. Таким образом, хотя партийно организованное крыло хеймвера и
обогнало национал-социалистов, получивших на этих выборах лишь 3%, этот
достигнутый парламентским путем успех оказался неожиданно слабым и лишь
замаскировал значительную численную и политическую силу всего хеймвера.
Перед лицом усиления национал-социалистов хеймвер занимал все более
оборонительную позицию. Бескомпромиссное требование присоединения Австрии к
Германии давало национал-социалистам пропагандистский аргумент, сохранивший
свою действенность и после начала экономического кризиса. Между тем
хеймверовцы занимали в вопросе об аншлюсе более осторожную позицию,
поскольку они не хотели потерять поддержку фашистской Италии и
Христианско-социальной партии, энергично возражавших против присоединения к
национал-социалистской Германии. Отвращение Христианско-социальной партии к
расовой идеологии национал-социалистов, которую ее члены рассматривали как
языческую, разделяла и часть хеймверовцев, выражавшая вместо этого
умеренный, религиозно и социально мотивированный антисемитизм.
Идеологические разногласия соответствовали различиям в социальном составе
австрийской НСДАП и хеймвера. Члены и сторонники хеймвера принадлежали
преимущественно к буржуазии и крестьянству. Лишь в Штирии хеймверу удалось
получить некоторую поддержку рабочих, объясняемую тем, что их заставляли
вступать в хеймвер работодатели. В целом доля рабочих в хеймвере оценивается
лишь в 10%, 20% были представителями буржуазии, и 70% - впрочем, по очень
грубой оценке - были крестьяне.
Хотя национал-социалистам удалось усилить свое влияние за счет
хеймвера, разрушение австрийской парламентской системы, произведенное
союзным канцлером Дольфусом, пошло скорее на пользу хеймверовцам, чем
национал-социалистам8. После того как в марте 1933 года парламент был в
значительной степени лишен своих полномочий, Дольфус ввел дальнейшие
антидемократические меры, опираясь на "закон об особых военно-хозяйственных
полномочиях". Эти меры были направлены как против социал-демократов, так и
против национал-социалистов. К ним относились весьма широкомасштабный запрет
собраний от 8 марта 1933 года, введение цензуры печати, постановление от 30
марта о роспуске "Республиканского союза стрелков" ("Шуцбунда"), а также
опубликованное 19 мая запрещение членам НСДАП носить мундиры, за чем вскоре
последовал полный роспуск этой партии в июле 1933 года вместе со связанным с
ней штирийским хеймвером. 21 сентября 1933 года Дольфус приказал учредить
так называемые "лагеря интернирования", из которых особенно печальную
известность приобрел лагерь в Веллерсдорфе. Здесь содержались без судебного
приговора политические противники - как национал-социалисты, так и
социалисты.
После того как социал-демократы почти без сопротивления перенесли
разрушение демократии Дольфусом, 13 февраля 1934 года вспыхнуло восстание
"Шуцбунда" под руководством его лидера в Верхней Австрии Рихарда Бернашека,
которое, впрочем, ограничилось Линцем и Веной. Правление СДПА решилось
наконец - не без колебаний - объявить всеобщую забастовку, которая, однако,
провалилась. Несмотря на то, что подавляющее большинство железнодорожников
было организовано в профсоюзы, властям удалось беспрепятственно перебросить
в Линц и в Вену союзные войска. Восстание привело к гибели 180 солдат и
почти 200 членов "Республиканского союза стрелков". Лидеры социал-демократии
и "Шуцбунда", которым не удалось бежать, были арестованы.
Затем 25 июля вспыхнул путч национал-социалистов, в котором приняли
участие только эсэсовцы, в то время как австрийские штурмовики, реагируя на
"путч Рема", остались пассивными9. Этот путч провалился после убийства
союзного канцлера Дольфуса, так как Германия не оказала ожидаемой поддержки,
опасаясь угрожающей позиции Муссолини. Преемник Дольфуса, Курт фон Шушниг,
утвердился поэтому в мнении, что лишь фашистская Италия хочет и может
гарантировать и защитить независимость Австрии. В области внутренней
политики была продолжена начатая уже Дольфусом ориентация на итальянский
образец. Все еще оставшиеся партии были распущены, и вместо них была создана
единая партия под названием "Отечественный фронт" ("Vaterlandische Front").
Влияние хеймвера шаг за шагом ограничивалось; его членов, а также многих
служащих вынуждали вступать в "Отечественный фронт". И все же новая система,
сменившая демократию, вовсе не была столь сильной и сплоченной, как она себя
изображала. Новая единая партия и созданные при ней организации по немецкому
образцу, такие, как "Сила через радость" ("Kraft durch Freude"), "Зимняя
помощь" ("Winterhilfswerk"), "Штурмовой корпус" ("Sturmkorps") и т. д., а
также корпоративная система, устроенная по государственно-сословным идеям
Отмара Шпанна10 и под фашистским влиянием, представляли собой искусственно
созданные сверху конструкции, неспособные скрыть внутреннюю слабость новой
системы.
Впрочем, Шушнигу удалось в значительной мере преодолеть экономический
кризис и заключить в июне 1936 года договор с Германией, которая обязалась
прекратить экономическую войну против Австрии и признала австрийскую
независимость. Но эти экономические успехи и обещания Гитлера уже ничего не
стоили, поскольку Италия все больше сближалась с "третьим рейхом". Теперь
Гитлер не просто поддерживал деятельность австрийских национал-социалистов,
но 12 февраля 1938 года открыто пригрозил фон Шушнигу интервенцией11. 11
марта 1938 года фон Шушниг вынужден был под давлением национал-социалистской
Германии прервать подготовку намеченного референдума и уйти в отставку. В
утренние часы 12 марта немецкие войска вступили в Австрию, где их повсюду
восторженно приветствовали. Даже противники аншлюса, к которым принадлежали
и ушедшие в подполье социал-демократы, не проявляли особой склонности
защищать вместе с независимостью Австрии также и режим, устроенный в ней
Дольфусом и фон Шушнигом. Этот режим, прозванный "аустро" ("austro"),
нередко считали "клерикально-фашистским" ввиду сильной поддержки, оказанной
ему - по крайней мере до аншлюса - католической церковью.
Такой термин, пишущийся через дефис, весьма проблематичен. Несомненно,
режим Дольфуса - фон Шушнига был диктатурой. Но, в отличие от Германии и
Италии, он не мог опираться на первоначальное массовое фашистское движение.
"Отечественный фронт" представлял собой, несмотря на свою многочисленность,
искусственно созданную и потому слабую организацию, возникшую вследствие
предписанного свыше слияния некоторых частей государственного аппарата со
значительно ослабленным хеймверовским фашизмом. Подражание организациям и
символам фашистской Италии (а отчасти и национал-социалистской Германии)
осталось более или менее внешним. Ни Дольфус, ни фон Шушниг никак не
соответствовали "идеалу" харизматического фашистского фюрера и не были в
состоянии развить привлекательную идеологию, чтобы добиться плебисцитарной
поддержки большей части народа. Они полностью отказывались от какой-либо
антикапиталистической или псевдосоциалистической идеологии, между тем как
идеология национализма оказалась, в некотором смысле, "добычей"
великонемецкой пропаганды национал-социалистов. Поддержка католической
церкви, в последнее время оказавшаяся очень ненадежной, также не могла
помочь Дольфусу и фон Шушнигу приобрести прочную опору в австрийском
населении. С другой стороны, временная поддержка этого авторитарного режима
католической церковью сама по себе не мешает называть этот режим
"фашистским". В конце концов, фашистские режимы в Италии и Германии тоже
долго получали сильную поддержку соответствующих церквей.
Режим Дольфуса - фон Шушнига был несомненно антидемократическим и
авторитарным, но не представлял собой фашистской или
"клерикально-фашистской" диктатуры. В заключение надо отчетливо отметить,
что высказанное утверждение, разумеется, никоим образом не "повышает" оценку
этого режима в политическом или моральном смысле. Различение авторитарного и
фашистского режимов необходимо не только по научным мотивам, но и ввиду
неотделимо связанных с этим политических вопросов. В противном случае
возникает опасность преуменьшения террористического и тенденциозно
тотального характера фашистских диктатур и демонизации антидемократических
черт авторитарных диктатур. Возможности и границы демократической обороны и
антифашистской стратегии в значительной степени зависят от решения этой, на
первый взгляд, "чисто научной" проблемы, в аналогичной форме возникающей -
как мы увидим в дальнейшем - также при оценке других диктатур.
Режим Хорти и венгерские "Скрещенные стрелы"
Точно так же, как немецкая Австрия (Deutschosterreich), получившая
самостоятельность венгерская часть Австро-Венгерской монархии должна была
подписать 4 июня 1920 года в замке Трианон близ Парижа крайне тяжелый мирный
договор12. Венгрия потеряла 71% своей территории и 63% своего населения.
Впрочем, речь идет при этом о территориях с преимущественно невенгерским
населением. Однако все венгерские правительства стремились освободить и
присоединить к венгерскому государству венгерские меньшинства в Румынии,
Югославии и Чехословакии.
При этом венгерские политики слишком легко упускали из виду, что и в
"остаточной Венгрии" были меньшинства. Это были немцы и евреи, которые в
условиях преимущественно аграрной Венгрии в ходе медленной индустриализации
и модернизации этой страны превратились в некий суррогат буржуазии. Но хотя
и немцы, и в особенности евреи в значительной мере ассимилировались и
мадьяризировались, они с самого начала оказались в неполноправном положении.
Уже первое послевоенное венгерское правительство полностью изгнало евреев из
органов государственного управления и ввело для еврейских студентов numerus
clausus (процентную норму), по которой доля евреев среди студентов не должна
была превышать их долю в общем населении (6%). В дальнейшем антисемитское
законодательство еще более ужесточилось. Этим способом венгерские
правительства реагировали на требования еще очень слабой венгерской
буржуазии, стремившейся ограничить экономическое преобладание евреев:
евреями были 80% адвокатов, 50% врачей и 37% промышленников, между тем как в
офицерском корпусе они составляли лишь 1,6%, а среди промышленных рабочих -
0,4%. Антисемитизм, проявившийся в венгерском обществе еще до 1914 года, тем
более усилился и ожесточился оттого, что многие лидеры венгерской советской
республики были еврейского происхождения.
Крайне жестокая реакция на эту советскую республику определила также
построение и структуру возникшей авторитарной системы правления, ставившей
себе в том числе реваншистские внешнеполитические цели. При этом советская
республика, провозглашенная 21 марта 1919 года объединенной
социал-демократической и коммунистической партией Венгрии, вначале встретила
мало сопротивления в населении, так как наступательная революционная война
против соседних государств, возглавленная Бела Куном, воспринималась и
поддерживалась преимущественно как национально-освободительная война. Лишь
когда Красная Армия не пришла на помощь и революционные венгерские войска
начали терпеть поражения, образовалось контрреволюционное правительство,
которому удалось подавить советскую республику с помощью чехословацких,
югославских и главным образом румынских войск, дошедших до самого Будапешта.
За этим последовал период беспримерно жестокого "белого террора", жертвами
которого пали многие коммунисты и социал-демократы.
В январе 1920 года были проведены парламентские выборы, в которых
сильнейшую фракцию выдвинула Партия мелких сельских хозяев, между тем как
вновь организованная социал-демократическая партия, в знак протеста против
"белого террора" и продолжавшегося запрета всех коммунистических
организаций, не приняла в них участия. Но из этих выборов не возникла
парламентско-демократическая система. 1 марта 1920 года в окруженном
войсками будапештском парламенте адмирал Миклош Хорти был избран
"местоблюстителем престола", поскольку перед этим был принят закон,
устанавливавший продолжение монархии. Но после неудавшейся попытки путча
претендента на трон Карла ему и всей австрийской династии 16 ноября 1921
года было отказано в праве на королевский титул. По настоянию Хорти,
занимавшего согласно конституции очень прочную позицию в качестве
"местоблюстителя", консервативные и либеральные группировки объединились в
правящую партию, выигрывавшую все выборы и назначавшую всех
премьер-министров. Партия мелких сельских хозяев вместе с очень слабой
социал-демократической партией, небольшой Христианской партией и другими
мелкими группами была вытеснена в оппозицию. По новому избирательному
закону, введенному в 1922 году премьер-министром Бетленом, в выборах могла
принимать участие только половина взрослого населения, причем эти выборы
были тайными лишь в Будапеште и других крупных городах, тогда как в деревнях
подача голосов производилась открыто, что давало возможность манипулировать
этой процедурой. При таких псевдовыборах правящей партии нетрудно было
каждый раз получать большинство. Сверх того Бетлен отменил свободу печати и
в значительной степени ограничил гражданские права.
Крайне жесткий курс по отношению к рабочему движению и евреям был
продолжен антисемитски настроенным премьер-министром Гембешем и его
преемником Вела Имреди. Изданные в декабре 1938 года антиеврейские
постановления следовали образцу нюрнбергских законов. Всем евреям, в том
числе участникам войны, и даже обращенным в христианство, с этих пор было
запрещено исполнение определенных профессий. Кроме того, была начата
"аризация" еврейской собственности. Подражание немецким законам о евреях
соответствовало все более тесному внешнеполитическому сближению с "третьим
рейхом", после того как венгерское правительство еще в 20-е годы вступило в
тесный контакт с фашистской Италией для достижения своих реваншистских
целей. Если еще принять во внимание, что венгерская экономическая политика
вполне определялась интересами промышленников и крупных аграриев - так что
настоятельно необходимая аграрная реформа даже не имелась в виду,- то все
это в некоторой степени поддерживает тезис ряда марксистских теоретиков того
времени, считавших режим Хорти фашистской диктатурой. Но, несмотря на свои
бесспорно националистические, антидемократические, антисоциалистические и
антисемитские тенденции и цели, авторитарный режим Хорти все же не был
фашистским, поскольку парламентская система не была полностью устранена и
поскольку этот режим не мог и не хотел опираться на фашистскую партию.
Венгерские фашистские партии не допускались к участию в правительстве,
которое, как правило, с ними ожесточенно боролось.
Еще в 20-е годы Венгрия стала сборным пунктом и убежищем правых
радикалов и фашистов из различных европейских стран, получавших здесь
некоторую поддержку неофициальных и официальных инстанций13. Это,
несомненно, относится к австрийским хеймверовцам, получавшим материальные
средства не только от фашистского правительства Италии, но также из Венгрии.
Однако к собственным фашистским партиям венгерское правительство с самого
начала относилось далеко не столь позитивно. Некоторым исключением была
основанная в 1932 году Национал-социалистская венгерская рабочая партия,
поскольку ее лидер Золтан Бесерменьи (Zoltan Boszormeny) открыто поддерживал
тесные контакты с Гембешем, чья организация "Движение зрелой Венгрии"
находилась под сильным влиянием фашистского и национал-социалистского
образца. Партия Весерменьи ставила себе цели подчеркнуто социалистической
окраски. Многие из ее членов, число которых одно время достигало 20 000,
происходили из рабочих и сельского пролетариата. После попытки путча эта
партия была запрещена, а Бесерменьи осужден на длительное тюремное
заключение. Он пережил войну и после 1945 года играл еще некоторую роль в
Коммунистической партии Венгрии.
Остальные фашистские группировки, которые также более или менее открыто
следовали немецкому образцу и выражали подчеркнуто националистические,
антилиберальные, антисоциалистические и - как правило, мотивированные
расовой идеологией - антисемитские цели, тоже оставались незначительными. На
парламентских выборах 1935 года они получили лишь два места.
Напротив, большее влияние приобрела "Партия национальной воли",
основанная в 1935 году Ференцем Салаши, которая после нескольких
переименований в конце концов стала называть себя, по ее символу, "Партией
скрещенных стрел". (Этот символ венгерские фашисты и национал-социалисты
начали применять вместо первоначальной свастики, когда венгерское
правительство запретило ношение свастики, как эмблемы иностранного
государства.) Салаши, офицер действительной службы, вначале
симпатизировавший Гембешу, сумел объединить различные небольшие фашистские и
национал-социалистские партии. К ним относились Национал-социалистская
партия сельскохозяственных и промышленных рабочих Золтана Мешкоша,
Венгерская национал-социалистская народная партия графа Александра Фештетица
и Национал-социалистская партия графа Фиделя Палфи. В отличие от этих
группировок, называвших себя народными или рабочими партиями, но состоявших
главным образом из представителей венгерского мелкого дворянства,
чиновников, офицерского корпуса и интеллигенции, "Скрещенные стрелы" Салаши
сумели получить также весьма заметную поддержку части рабочих и мелких
крестьян.
По данным самой партии, в 1937 году 17% ее членов были офицеры, 13% -
крестьяне и не менее 41% - рабочие. И в самом деле, как видно из новых
исследований, на парламентских выборах 28 мая 1939 года "Скрещенные стрелы"
достигли особенно больших успехов в предместьях Будапешта, населенных
преимущественно рабочими, и в других промышленных и горнодобывающих центрах
страны - за счет социал-демократов и Партии мелких сельских хозяев. После
этих выборов "Скрещенные стрелы", получив 18% поданных голосов и 49 мест,
стали второй политической силой после правящей партии, получившей, впрочем,
70% голосов и 183 места. В предместьях Будапешта "Скрещенные стрелы"
получили 41,7% голосов, тогда как правящая партия только 27,5%,
социал-демократы - 17,1% (лишь 5 мест во всей Венгрии) и Христианская партия
- 6,9%. Таким образом, партия "Скрещенные стрелы", насчитывавшая в 1939 году
250 000 членов, имела массовую базу, поскольку ее сторонники и избиратели
происходили из всех слоев населения, и в особенности из промышленных и
сельскохозяйственных рабочих14.
Несмотря на заметные успехи на выборах, "Скрещенные стрелы" были не
только не допущены в правительство, но подвергнуты строгим преследованиям.
Сам Салаши был приговорен к длительному тюремному заключению за то, что он
открыто заподозрил жену Хорти в еврейском происхождении, что, по-видимому,
считалось в Венгрии оскорблением. Конечно, это было лишь предлогом, чтобы не
допустить к власти его партию. Лишь в 1940 году под давлением Германии
Салаши был освобожден из заключения.
Между тем Венгрия еще теснее сблизилась с "третьим рейхом"15. Эта
политика, отнюдь не вызывавшая в Венгрии общего одобрения, на первых порах,
казалось, окупалась. В 1939 году Венгрия получила часть Чехословакии; в 1940
году ей удалось, при недвусмысленном одобрении Германии, стремившейся еще
теснее привязать к себе Венгрию, вернуть себе области, отошедшие в 1920 году
к Румынии. Эти успехи, завершившиеся аннексией югославских территорий после
немецкого нападения на эту страну весной 1941 года, побудили венгерское
правительство вступить в войну с Советским Союзом на стороне Германии. После
свержения Муссолини Хорти пытался начать мирные переговоры с союзниками. Но
немцы его опередили и оккупировали страну; вслед за тем гестапо и СС под
руководством Эйхмана приступили к депортации венгерских евреев в Освенцим.
После свержения Хорти, заключившего в октябре 1944 года перемирие с
Советским Союзом, немцы посадили Салаши на его место в качестве главы
правительства. Члены его партии приняли участие в уничтожении венгерских
евреев и в обороне страны против наступавшей Красной Армии. Хотя власть
Салаши - кратковременная и кровавая - имела скорее характер простого
коллаборационистского режима, нет сомнения, что "Скрещенные стрелы" были
самостоятельной фашистской партией с массовой базой, имевшей весьма
значительную поддержку именно в кругах промышленных и сельскохозяйственных
рабочих - тех самых, которым авторитарный режим Хорти, разумеется, всеми
средствами не давал прийти к власти.
"Железная гвардия" в Румынии
Румыния не просто принадлежала к победителям в Первой мировой войне, но
к странам, много выигравшим в этой войне; в самом деле, это королевство,
возникшее в 1858 году в результате объединения княжеств Молдавии и Валахии и
получившее независимость от Турции лишь в 1878 году, увеличило после войны
свою территорию со 139 000 кв. км до 295 000 кв. км16. В качестве члена
Малой Антанты и союзника Франции и Польши Румыния представляла собой в 20-е
годы и еще в начале 30-х важный политический фактор в Юго-Восточной Европе.
Но эта видимая сила ставила ее в весьма опасное внешнеполитическое
положение. Румыния была окружена государствами, которые, за исключением
Польши, не были согласны с ее новыми границами и предъявляли к ней
определенные территориальные претензии. Это касалось прежде всего Советского
Союза и Венгрии. Венгрия, обосновывая свою реваншистскую политику, указывала
на присутствие значительного венгерского меньшинства в Трансильвании,
составлявшего, по румынским (вероятно, преуменьшенным) оценкам, 1,42
миллиона и 7,9% общего населения. Немецкое меньшинство, также населявшее
преимущественно Трансильванию, насчитывало 750 000 человек, то есть 4,1%
румынских граждан. По отношению к этим меньшинствам румынское государство с
его централизованным управлением проводило подчеркнуто националистическую
политику. Наиболее враждебной была установка правительств, и особенно
значительной части румынского народа, по отношению к еврейскому меньшинству.
Румынские евреи, составлявшие, по оценкам, 5% общего населения,
занимали, однако, нечто вроде монопольного положения в слабо развитых видах
деятельности - торговле и промышленности, и притом в коренной румынской
части страны. В то время как еврейские торговцы и ремесленники в деревнях и
маленьких городах, преимущественно не ассимилированные, вызывали к себе
ненависть и презрение крестьянского населения, считавшего их
эксплуататорами, румынские преподаватели и студенты боялись конкуренции
своих еврейских коллег, составлявших почти половину румынского студенчества.
Антисемитизм, который уже в 19-м столетии приводил к погромам, неоднократно
вызывавшим протесты и вмешательство великих держав, был широко распространен
среди румынского населения. Наряду с религиозным и социальным компонентами
он содержал также национальный, поскольку румынские националисты видели в
еврейском меньшинстве, в значительной мере не ассимилированном и
поддерживаемом из-за границы, инородное тело, нарушавшее национальную и
социальную целостность румынского народа. Эту ситуацию могли использовать
движения, основанные уже в 19-м веке Константином Стере и А. К. Кузой,
выдвигавшие отчетливо выраженные националистические, антисемитские и
социально-революционные популистские цели; эти движения оказывали все
большее влияние на студентов и крестьян. В политико-идеологическом и даже в
персональном отношении эти популистско-антисемитские организации были
прямыми предшественниками румынского фашизма.
Впрочем, румынские фашисты могли использовать в своих целях не только
вопрос о меньшинствах и еврейский вопрос, но также экономические,
социальные, политические проблемы и кризисные явления. Междувоенная Румыния
была во многих отношениях слаборазвитой страной, вдобавок сильно зависевшей
от иностранного капитала. В 1930 году 80% общего населения все еще проживало
в деревнях. Лишь 7,2% было занято в промышленности, часто принадлежавшей
иностранным предпринимателям. Это прежде всего относилось к нефтепромыслам,
более чем на 90% находившимся в иностранных руках. Несмотря на усилия
румынских правительств, им не удалось сколько-нибудь справиться с
отсталостью промышленности и устранить зависимость экономики от иностранного
(особенно английского, французского и немецкого) капитала. Земельная
реформа, проведенная в 1921 году, тоже не принесла желательных результатов.
Она коснулась прежде всего крупных землевладельцев нерумынской
национальности, тогда как румынские бояре, владевшие 60% земли в коренных
румынских местностях, хотя и составлявшие всего 5% всех землевладельцев,
были мало затронуты этой мерой. Все же в конечном счете почти 6 миллионов
гектаров земли были разделены между 1,4 миллиона крестьян. Однако вновь
возникшие крестьянские дворы часто оказывались слишком малыми и недостаточно
сильными в денежном отношении, чтобы увеличить урожайность за счет
использования машин и искусственных удобрений. Большей частью их
производительность покрывала лишь их собственные потребности. Ввиду высокой
рождаемости и недостатка рабочих мест в промышленности не удавалось также
решить проблему перенаселения деревни. В такой аграрной стране, как Румыния,
где особенно ощущалось влияние мирового экономического кризиса, в тридцатые
годы произошло дополнительно обострение структурных экономических и
социальных проблем, что привело к кризису и, в конце концов, к разрушению
системы правления, и без того представлявшей лишь видимость парламентаризма.
По конституции 1923 года Румыния была парламентской монархией. При этом
король мог не только использовать, но и расширять предоставленные ему
конституцией права. Поскольку он мог в любое время распустить парламент,
формирование правительства находилось фактически в его руках. Сверх того, не
выборы определяли правительство, а, напротив, исход выборов зависел от того,
каким было правительство. Это объяснялось, с одной стороны, незаконными
фальсификациями, а с другой - конституционным законом, по которому партии,
получившей свыше 40% поданных голосов, доставалось более 50% мест в
парламенте, причем этот парламент, состоявший из 380 членов, выбирался
непрямым путем. Такой порядок, единственный в Европе того времени, приводил
к тому, что победившая партия, как правило, располагала 70% мест, что
превращало всю эту парламентскую систему в фарс. Получалось так, что однажды
пришедшая к власти партия предсказуемым образом выигрывала выборы, а затем,
когда король распускал парламент и назначал новое правительство, столь же
предсказуемо их проигрывала. Вследствие этого у власти сменялись партии,
почти не отличавшиеся друг от друга ни социальным составом, ни даже
программами. Исключение составляли в этом отношении партии национальных
меньшинств и социалисты - коммунистическая партия была в 1924 году запрещена
и на 20 лет загнана в подполье. Но эти партии оставались крайне слабыми и не
могли повлиять на мнимо-парламентскую процедуру. Таким образом, Либеральная
партия Иона Брэтиану сменялась в правительстве Национальной крестьянской
партией, возникшей из слияния Национальной партии Юлиу Маниу и Крестьянской
партии Михалаке, а эта, в свою очередь, сменялась Национальной народной
партией Йорги и Авереску. После 1931 года либеральная и Национальная
крестьянская партии неоднократно раскалывались, что делало румынскую
парламентскую систему еще более необозримой. В то же время и без того
небольшое влияние парламента еще более ограничил король Кароль II,
вернувшийся в июне 1930 года из изгнания, вызванного его вторым браком с
женщиной ненадлежащего сословного положения. Начиная с выборов 20 декабря
1937 года, он назначал только таких премьер-министров, которые имели слабую
поддержку населения и поэтому полностью зависели от него. Затем в феврале
1938 года он отменил действовавшую до этого конституцию, еще более усилив
позицию короля. Избирательный возраст был повышен до 30 лет, а гражданские
права еще больше ограничены. После "референдума", завершившегося
предсказуемым почти стопроцентным результатом, 30 марта 1938 года были
распущены все политические партии. Введение этой абсолютной монархии,
получившей у современников название "королевской диктатуры", не было
реакцией на действия либеральных или левых сил. Деятельность нелегальной
коммунистической партии ограничивалась организацией отдельных забастовок и
демонстраций местного характера. Королевская диктатура была вполне
однозначно направлена против подъема фашистской "Железной гвардии"
Кодряну17.
Кодряну родился в 1899 году. Он был сыном происходившего из Буковины
румынского националиста, переделавшего свою настоящую фамилию Зелинский на
румынский лад в Зеля и прибавившего к ней прозвище "Кодряну". Молодой
Кодряну вначале примкнул, как и его отец, к уже упомянутой
антисемитско-националистической организации Кузы, которую он, впрочем,
покинул в 1926 году, так как она казалась ему недостаточно воинственной и
дисциплинированной. В 1927 году он основал вместе с другими студентами
"Легион архангела Михаила", позже названный "Железной гвардией".
Необычное для политического движения религиозное наименование,
связанное с архангелом Михаилом, не было случайным. В самом деле, крайне
националистические, антикоммунистические и прежде всего антисемитские цели
этой партии сопровождались элементами туманной мистики, впрочем, никоим
образом не стеснявшей ее агрессивность. Именно это подражание определенным
религиозным символам и образцам доставило легионерам, часто называвшим себя
также "крестоносцами", притягательную силу в глазах сельского населения.
Активное ядро "Железной гвардии", состоявшее из студентов, преподавателей и
небольшого числа рабочих, проводило интенсивную пропаганду среди крестьян,
сближавшую эту партию с русскими народниками Но в методах борьбы они скорее
напоминали анархистов. И в самом деле, жертвами террора "Железной гвардии"
стали многие, решавшиеся преградить дорогу легионерам. Эти насильственные
действия, почти не преследуемые правосудием, по-видимому, вызывали у многих
румын скорее сочувствие, чем отталкивание. Во всяком случае, число
сторонников "Железной гвардии" резко возросло, и легионеры проводили повсюду
в стране свои пропагандистские мероприятия и совершали политические
убийства.
После присоединения к "Железной гвардии" некоторых мелких
праворадикальных и фашистских группировок она получила на выборах 1932 года
5 мест в парламенте, а в декабре 1937 года 16% голосов и 66 мест из общего
числа 390. Этот успех был, во всяком случае, одной из причин диктаторского
курса, принятого с этих пор королем Каролем II. Сюда относилось повышение
избирательного возраста до 30 лет, поскольку легионеры - как и члены всех
фашистских партий в их начальной стадии - были очень молоды, и в особенности
запрет "Железной гвардии", еще до общего роспуска всех партий. 19 апреля
1938 года Кодряну вместе с другими лидерами "Железной гвардии" был арестован
и осужден на десять лет принудительных работ. 30 ноября он был застрелен
"при попытке к бегству". Но это политическое убийство не могло задержать
дальнейший подъем "Железной гвардии", которую теперь возглавил Хориа Сима.
При этом она получила поддержку фашистских режимов Германии и Италии, с
которыми и раньше Кодряну поддерживал тесную связь. В первое время
запрещенная, но вовсе не разбитая "Железная гвардия" могла извлекать пользу
из своей приверженности фашистским образцам, неоднократно подчеркиваемую в
выступлениях Кодряну. Это объяснялось внешнеполитической ситуацией,
складывавшейся для Румынии все более неблагоприятно, поскольку она была
связана союзными отношениями с Польшей, Чехословакией, Югославией и
Францией.
Румыния должна была не только примириться с аннексией Судетской
области, но и не пришла на помощь Польше, когда на нее напали Германия и
Советский Союз, хотя по договору была обязана это сделать18. 27 мая 1940
года был подписан так называемый "нефтяной пакт" с Германией, по которому
Румыния обязывалась поставлять Германии всю добываемую нефть. Однако это
сближение с Германией не помешало Советскому Союзу по соглашению с немцами
оккупировать Бессарабию и Северную Буковину. Но когда король Кароль II
согласно Второму Венскому арбитражу 30 августа 1940 года подчинился решению
Гитлера, по которому Венгрии была возвращена значительная часть
Трансильвании, приобретенной Румынией по Парижскому мирному договору, это
вызвало в народе такую бурю негодования, что Кароль II вынужден был отречься
от престола в пользу своего сына и удалиться в изгнание.
Этим и завершился период королевской диктатуры, поскольку с этого
времени страной управлял не новый король Михай, а генерал Ион Антонеску,
установивший в союзе с "Железной гвардией" террористический режим, жертвами
которого были многие коммунисты, и прежде всего евреи. В середине января
1941 года возникла прямая борьба за власть между Антонеску и легионерами под
руководством Хориа Сима, восстание которых было жестоко подавлено. Хориа
Сима и другие лидеры "Железной гвардии" напрасно надеялись на поддержку
Гитлера, который из политических соображений принял сторону Антонеску,
считая его более надежным союзником, чем радикальных легионеров. Хориа Сима
вместе с другими лидерами "Железной гвардии" удалось с помощью СД бежать в
Германию, где они были интернированы. Так решилась судьба "Железной
гвардии". Оставшиеся в стране ее члены подвергались преследованиям и
арестам. После кровопролитной войны с Советским Союзом, в которой Румыния
участвовала на стороне Германии, 26 августа 1944 года Антонеску был
свергнут. Лишь после этого Хориа Сима был освобожден из концентрационного
лагеря Бухенвальд и назначен Гитлером главой румынского эмигрантского
правительства. Но это решение уже не имело политического значения, так как
Румыния вскоре была оккупирована Красной Армией.
Хотя "Железная гвардия" возникла в слаборазвитой аграрной стране, где
было немного промышленных рабочих и где левое движение почти не имело
значения, эта партия относится к группе фашистских движений. В самом деле,
она ориентировалась в политическом и организационном отношении на фашистские
образцы и ставила себе националистические, крайне антисемитские,
антикоммунистические и социально-революционные цели и в то же время
отличалась радикальным стремлением к уничтожению. После того как она
приобрела массовую базу, она подверглась преследованию и запрещению со
стороны королевской диктатуры Кароля II, затем была введена в правительство
Антонеску и, наконец, разгромлена его диктаторской властью. Но в отличие от
большинства других фашистских движений "Железная гвардия" возникла не в
ситуации кризиса парламентской системы, поскольку в Румынии такая система
еще не успела образоваться. Значительной отсталостью страны объясняется и
тот факт, что члены "Железной гвардии", за исключением студентов,
преподавателей, офицеров и немногих рабочих, были главным образом из низших
слоев сельского населения. Это обстоятельство, а также ее
утопически-реакционная программа, производящая определенное
социально-революционное впечатление, придают ей специфический характер. Но
если в этих моментах "Железная гвардия" существенно отличается от
итальянского фашизма и немецкого национал-социализма, то она обнаруживает, с
другой стороны, большое сходство с партией хорватских усташей.
Хорватские усташи
После распада Австро-Венгерской монархии Хорватия была освобождена от
иностранного господства, но против воли большинства населения включена в
образованное в 1918 году Королевство сербов, хорватов и словенцев19.
Впрочем, хорваты, исповедовавшие, как и словенцы, католическую религию, были
не единственной нацией, ощущавшей угнетение со стороны православных сербов.
Сербы составляли почти половину этого двенадцатимиллионного объединенного
государства, раздираемого национальными и религиозными противоречиями. 1,3
миллиона мусульман в Боснии, Герцеговине, Черногории и Македонии тоже не
ощущали своей принадлежности к "югославскому" народу. Национальные
меньшинства в собственном смысле - 500 000 немцев, 470 000 венгров, 440 000
албанцев, 230 000 румын - были еще менее склонны считать Югославию "своим"
государством. Однако югославское правительство с помощью договоров о
границах сумело в значительной мере устранить ирредентистские требования
{Здесь - непримиримые требования возврата ранее утраченных национальных
территорий (от лозунга "Italia irredenta" ("неискупленная Италия") борцов за
возвращение захваченных иностранцами земель Италии).Прим. перев.}
венгерского и румынского меньшинств. Немцы, вплоть до оккупации страны
немецким вермахтом, вели себя большей частью лояльно.
Главная проблема состояла в том, чтобы примирить словенцев, и прежде
всего хорватов, с объединенным государством, которое многие рассматривали
как "Великую Сербию" и по этой причине с ним боролись. В самом деле,
сербские партии, получившие большинство на выборах 28 ноября 1920 года,
приняли годом позже конституцию, устанавливавшую по французскому образцу
крайне централизованную систему правления, без всякой автономии для
отдельных национальностей и без признания каких-либо религиозных
особенностей. За исключением коммунистической партии, получившей в 1920 году
58 мест в парламенте и ставшей третьей партией страны, но затем запрещенной,
все другие партии выражали не социальные интересы и не общие вопросы
мировоззрения, а только национальные и религиозные различия. Поэтому в
Королевстве сербов, хорватов и словенцев по существу не было никакой
политической силы, способной и готовой противостоять сепаратистским
тенденциям.
Хотя парламентская система Югославии, устраненная в 1929 году сменившей
ее диктатурой короля Александра, потерпела полную неудачу в национальном
вопросе, она добилась некоторых успехов в решении серьезных экономических и
социальных проблем. Сюда относилось развитие промышленности, стимулируемое
государственной помощью и инвестициями иностранного капитала, что, впрочем,
не могло сгладить различия между значительным индустриальным развитием
Словении и преимущественно аграрным хозяйством южных регионов Югославии.
Ограниченные результаты принесла и аграрная реформа, введенная после
длительных приготовлений 20 мая 1922 года. Эта реформа предусматривала
отчуждение, с вознаграждением собственников, всех земельных владений сверх
определенной величины, от 100 до 500 гектаров в зависимости от местных
условий. Всего было отчуждено 2,5 миллиона гектаров, которые были разделены
на участки около 5 гектаров каждый, розданные крестьянам и новым поселенцам.
Но даже в 1928 году, когда земельная реформа была в основном завершена,
около трети крестьянских хозяйств все еще не имели и 2 гектаров земли, а
другая треть дворов имела не больше 5 гектаров. Эти мелкие и карликовые
хозяйства не в состоянии были обеспечить устойчивое повышение продуктивности
сельского хозяйства. Более эффективны в экономическом отношении были
некоторые кооперативы, устроенные на добровольной основе. Но в общем
земельная реформа не разрешила проблему перенаселения деревень, тем более
что развивавшаяся промышленность не требовала большого притока рабочей силы.
Тяжелый кризис парламентской системы Югославии возник после того, как
20 июня 1928 года лидер Хорватской крестьянской партии Степан Радич вместе с
тремя другими депутатами своей партии был застрелен в белградском
парламенте. Крестьянская партия получила голоса подавляющего большинства
хорватов и была второй фракцией в парламенте после "сербских демократов".
После того как Радич летом 1923 года безуспешно пытался получить поддержку
Англии и Австрии для своего плана независимой Хорватии, в июне 1924 года
Хорватская крестьянская партия под его руководством вступила в направляемый
коммунистами Крестьянский Интернационал. После убийства своего вождя эта
партия была еще менее склонна отказаться от своих сепаратистских стремлений,
хотя король Александр пытался после разгрома парламентской системы придать
Королевству сербов, хорватов и словенцев некоторую федеральную структуру;
лишь 3 октября 1929 года оно было официально переименовано в Югославию. При
этом исторически возникшее членение страны, обусловленное национальными и
религиозными особенностями, должны были заменить новые административные
единицы, так называемые "банаты". С той же целью примирения и объединения в
1929 году были запрещены все партии национального и конфессионального
направления; этот запрет был еще усилен в 1931 году.
Такая политика сглаживания национальных противоречий натолкнулась не
только на критику загнанных в подполье прежних партий, но более всего на
ожесточенное сопротивление новой партии "Усташаг, основанной 7 января 1929
года загребским адвокатом Анте Павеличем (название партии буквально означает
"повстанец", "мятежник")20. Усташи, вначале называвшиеся "Домобран" (что
равносильно "хеймверу"), провозгласили бескомпромиссную борьбу за
независимость Хорватии, прибегая главным образом к насильственно-путчистским
методам и к индивидуальному террору. Они получали финансовую и политическую
поддержку из Венгрии и из фашистской Италии. В обеих этих странах усташи
имели тренировочные лагери, где их сторонников готовили к насильственным и
террористическим действиям. Хотя в августе 1932 года восстание усташей было
подавлено армией и полицией, террористам этой партии удалось 9 октября 1934
года, после нескольких безуспешных покушений, убить в Марселе короля
Александра. Этот акт не привел, как ожидал Павелич, к восстанию в Хорватии,
но привел к политическому ослаблению югославской королевской диктатуры,
поскольку ввиду несовершеннолетия наследника страной управлял теперь
раздираемый противоречиями регентский совет. Все же новому государственному
руководству удалось ослабить политическое влияние усташей. Между тем усташи
все более ориентировались в идеологическом и организационном отношении на
образец фашистской Италии, не прекращая при этом свою насильственную и
террористическую борьбу за хорватскую независимость. Казалось, эти две
тенденции находились в непреодолимом противоречии, поскольку Италия твердо
поддерживала свои притязания на принадлежащее Хорватии далматское побережье.
Против этого резко возражала также Хорватская крестьянская партия.
Центральное правительство Югославии использовало эти разногласия между
националистической Хорватской крестьянской партией и националистической и
фашистски ориентированной партией усташей; оно пыталось, не без успеха,
побудить Крестьянскую партию отказаться от своего обструкционистского курса,
обещая значительную автономию для Хорватии.
После того как 26 сентября 1936 года был издан закон о снятии
задолженности с крестьянских хозяйств, удалось преодолеть также последствия
мирового экономического кризиса: экономика Югославии была на 75% аграрной. В
этом важную роль сыграла Германия, как раз во время кризиса закупавшая
сельскохозяйственные продукты Югославии, причем по ценам, отчасти
превышавшим существующие на мировом рынке. После заключения некоторых
торговых договоров в 1935 году доля Германии в югославском импорте составила
уже 16,2%, а в экспорте - 18,7%. Между тем участие Италии в югославской
внешней торговле оценивалось примерно в 10%, а объем англо-югославских
экономических отношений все более снижался. После аншлюса Австрии и
частичной (1938), а затем и полной аннексии Чехословакии свыше 50%
югославской внешней торговли приходилось на долю Германии. За экономическим
сотрудничеством между Германией и Югославией следовало все более тесное
политическое сотрудничество, в то время как Англия и Франция, по-видимому,
не могли или не хотели поддержать Югославию, подвергавшуюся все более
сильному внешнеполитическому давлению со стороны Италии. Таким образом,
экономическая и политическая консолидация Югославии была однозначно связана
с ее тесным экономическим и политическим сотрудничеством с "третьим рейхом".
Хотя Югославия как член Малой Антанты фактически была в союзе с Францией, в
начале Второй мировой войны она осталась нейтральной. В марте 1941 года
югославское правительство решило даже вступить в Тройственный пакт
(Германии, Италии и Японии). Но это решение вызвало резкую критику в
государственном аппарате и в армии, устроившей 27 марта 1941 года военный
путч, свергнувший правительство. Это дало повод национал-социалистской
Германии вторгнуться в Югославию (6 апреля). Война окончилась полной
оккупацией страны, в которой, наряду с Болгарией, участвовала также Италия,
аннексировавшая Далматинское побережье Хорватии, давно уже составлявшее
предмет ее требований. Поскольку лидер Хорватской крестьянской партии Мачек
не согласен был сотрудничать с немцами и итальянцами, Анте Павелич, выполняя
задание обоих фашистских государств, захватил власть во вновь основанной
мнимо независимой "Хорватии"21.
Усташи установили с помощью своих вооруженных формирований почти
тоталитарный террористический режим, преследовавший в Хорватии с жестокой и
фанатической последовательностью не только евреев и - впрочем, немногих -
коммунистов, но главным образом сербское меньшинство, составлявшее в
Хорватии два миллиона. Превратившись в единственную правящую партию, усташи
рекрутировали своих членов из интеллигенции, буржуазии и в меньшей степени
из рабочих. Они получали большую и стойкую поддержку римско-католической
церкви, нисколько не препятствовавшей массовым убийствам и насильственному
массовому крещению, в духе средневековых крестовых походов, православных
сербов и евреев.
Цель усташей состояла в создании чисто хорватской национальности,
никогда в этой форме не существовавшей. Их лидеры притязали восстановить
некое состояние, предшествовавшее господству всех иноземцев - турок,
австрийцев и сербов.
В своих реакционно-утопических намерениях и в своей радикальной,
бескомпромиссной воле к уничтожению усташи проявляли некоторое сходство с
немецким "радикальным фашизмом", но во многих отношениях они от него заметно
отличались. Прежде всего, у них в значительной степени отсутствовал
антикапиталистический компонент, а антикоммунистический компонент программы
был лишь слабо выражен. Возникновение, социальный состав и функционирование
усташей определялись не классовой борьбой, а преимущественно борьбой
национальностей. Этим усташи существенно отличались от
"нормально-фашистских" движений в Италии, Австрии и Венгрии, а их
национально-религиозные установки весьма напоминали румынскую "Железную
гвардию".
Возникновение и структура хорватского усташского государства опирались,
с одной стороны, на поддержку фашистских держав, Германии и Италии, а с
другой - на применение неограниченного террора. Конец его был предопределен
крахом фашистских держав, и при подавлении усташей также были применены
террористические средства. Хотя после выхода Италии из войны Хорватии
вернули далматское побережье, она должна была вести на стороне немецких
оккупационных войск кровопролитную борьбу с партизанами Тито. Хорватские
войска отступили вместе с немецким вермахтом и наконец сдались в Каринтии
англичанам. Павеличу удалось найти безопасное убежище в Аргентине, но 150
000 хорватских солдат, захваченных в плен англичанами, были выданы Тито,
который сразу же приказал расстрелять 40 000 из них. Затем тысячи других
усташей были приговорены к смертной казни или к многолетнему заключению в
тюрьмах и специальных лагерях. Этими методами партия усташей была разбита и
истреблена. Но некоторые из ее прежних членов и новых последователей
продолжали свою борьбу против коммунистической Югославии. В самой Югославии,
и в особенности за границей, это приводило вплоть до наших дней к различным
террористическим актам, на которые югославская тайная полиция отвечала также
не всегда законными террористическими методами.
Фаланга и франкизм в Испании
Испания, некогда бывшая мировой державой, к началу 20 века весьма
напоминала отсталые страны Юго-Восточной Европы - в экономическом,
социальном и даже политическом отношении. В течение 19 века Испания потеряла
почти всю свою колониальную империю22. Индустриализация коснулась только
Страны басков и Каталонии. Почти 70% населения было занято в сельском
хозяйстве. В северных провинциях, в сельскохозяйственных регионах Бискайи,
Астурии и Каталонии, а также в Наварре, Валенсии и Мурсии преобладало
среднее и мелкое крестьянское землевладение; между тем в Старой и Новой
Кастилии, Ламанче, Эстремадуре и Андалусии почти вся пригодная для обработки
земля принадлежала церкви и немногим крупным собственникам дворянского или
буржуазного происхождения, которые сами, однако, большей частью жили в
городах, используя в своих имениях труд крайне бедных и почти бесправных
сельскохозяйственных рабочих. В целом продуктивность испанского сельского
хозяйства была очень низкой. Во многих регионах перенаселение сельских
местностей представляло большую социальную проблему, поскольку потребность в
рабочей силе на шахтах Астурии, железоделательных предприятиях Бискайи и
текстильных фабриках Каталонии была недостаточна, чтобы поглотить избыток
населения (в 1900 году население Испании составляло 18 миллионов, а в 1940 -
уже 25 миллионов)23.
В 19 веке государство мало сделало для преодоления экономической
отсталости Испании. Развитие инфраструктуры (улиц, железных дорог, каналов и
т. д.) значительно запаздывало. Вдобавок к этому мадридское правительство
проводило политику свободной торговли в исключительных интересах крупных
землевладельцев дворянского и буржуазного происхождения, между тем как
бискайская железоделательная и каталонская текстильная промышленность могли
существовать в основном лишь под защитой таможенных тарифов. Экономические
противоречия между ориентированными на экспорт аграрными регионами Испании и
промышленными провинциями - Бискайей и Каталонией - обострялись вдобавок
этническими различиями, вследствие чего баски и каталонцы стремились ко все
большей самостоятельности. Поскольку, сверх того, политическая система
Испании отличалась также тенденцией к поляризации, страна неспособна была
разрешить свои социальные и национальные проблемы.
В 19 столетии внутриполитические конфликты выразились в стремлении
"прогрессистов" ("progressistas") ввести либеральную конституцию; они
провозгласили ее в Кадисе уже в 1812 году, но вскоре после этого ее отменила
реставрированная монархия24. При этом "прогрессисты" сталкивались, с одной
стороны, с сопротивлением консервативных "умеренных" ("moderados"),
довольствовавшихся умеренно-конституционной монархией, а с другой - с
принципиальным неприятием крайне реакционных карлистов, выступавших за
восстановление средневековых сословных и областных прав и привилегий, так
называемых "fueros" {Право, привилегия, преимущество (исп.).- Прим, перев.},
а также за возвращение инквизиции. В трех весьма кровопролитных гражданских
войнах (1834-1839, 1847-1849 и 1872-1876), внешним поводом которых были
династические распри, политические притязания карлистов потерпели поражение.
Но в 20 веке у них возникла собственная партия, "Сообщество
традиционалистов" ("Соmunion Tradicionalista"), действовавшая, впрочем, лишь
в провинции Наварра. В 20-е годы эта партия организовала милицию под
названием "Requetes" {Прибл. "требующие" (исп.).- Прим. перев.}, состоявшую
из фашистских офицеров и устроенную по итальянскому образцу. Испанские
карлисты ввиду их крайне реакционных целей были в европейской политической
системе 19 века единственным в своем роде явлением.
Весьма необычны были также роль и функции испанской армии во
внутриполитической жизни25. Поскольку смена правительства парламентским
путем была практически невозможна, так как выборы, как правило,
фальсифицировались каждой правящей партией, то находящиеся в оппозиции
политические силы - и консерваторы, и либералы - пытались прийти к власти с
помощью армии. Но некоторые генералы не довольствовались ролью подручных
консервативной или либеральной партии, а пытались воспользоваться военным
путчем (по-испански prommciamiento), чтобы самим захватить власть. Для
избежания подобных "пронунсиаменто", делавших практически невозможной
никакую планомерную работу правительства, в 70-е годы лидер либералов
Сагаста и лидер консерваторов Кановас дель Кастильо заключили соглашение, по
которому их партии должны были через равные промежутки времени сменять друг
друга у власти. Но даже эта удивительная мера, не имеющая себе равных в
истории парламентаризма, не уменьшила внутриполитического влияния армии. В
самом деле, армия применялась для подавления нередких, но обычно регионально
ограниченных крестьянских мятежей и восстаний анархистов. Вооружение и
организация испанской армии, насчитывавшей всего от 200 000 до 250 000
человек при 20 000 офицеров, были рассчитаны на эти внутриполитические
функции.
Следующей особенностью испанской партийной системы была относительно
сильная позиция анархистов и основанной в 1910 году анархо-синдикалистской
Национальной конфедерации труда (НКТ, "Confederation National del
Trabajo")26. Анархисты и анархо-синдикалисты нашли много сторонников среди
сельскохозяйственных рабочих Андалусии и промышленного пролетариата
Каталонии, где они численно намного превосходили социалистов. Основанная
социалистами в 1877 году "Партия демократического социализма" ("Partido
Democratica Socialista") и ее профсоюз - "Всеобщий союз трудящихся" (ВСТ,
Union General de Trabaj adores") долгое время имели своим предводителем
Пабло Иглесиаса, прозванного "испанским Бебелем". Коммунистическая партия
Испании (КПИ, "Partido Comunista de Espana"), основанная в марте 1922 года,
возникла из слияния двух отколовшихся от социалистической партии группировок
и до самой гражданской войны была значительно слабее этой партии. В знак
протеста против просоветского курса коммунистической партии некоторые
перешедшие к ней в оппозицию коммунисты основали в 1934 году "Объединенную
марксистскую рабочую партию" (ОМРП, "Partido de Obrero de Unification
Marxista"). Эту партию, поддержанную во время гражданской войны, в
частности, немецкими левыми партиями - Социалистической рабочей партией и
Коммунистической партией (оппозиция),- жестоко преследовали испанские
коммунисты и агенты советской тайной полиции, поскольку они рассматривали ее
как троцкистскую.
Впрочем, в первое время политическое влияние левых не соответствовало
их общей численности, так как они не умели действовать совместно и так как
анархисты и анархо-синдикалисты не участвовали в выборах. И все же в Испании
также возник миф о "красной" или даже "большевистской" опасности. Внешним
поводом для этих страхов, которые привели к дальнейшей поляризации
политической жизни Испании, были социальные беспорядки, вспыхнувшие летом
1917 в Мадриде и Барселоне. Поскольку стоимость жизни сильно возросла, а
доходы предпринимателей благодаря военным заказам неимоверно выросли,
анархо-синдикалистский профсоюз НКТ призвал рабочих ко всеобщей забастовке,
которая была подавлена кровавыми репрессиями. Летом 1919 года возникло
широкое забастовочное движение сельскохозяйственных рабочих Андалусии, также
организованное НКТ. Как и во многих предыдущих восстаниях анархистов, до тех
пор более ограниченного масштаба, в этом случае нередко разрушали и
поджигали помещичьи дома и церкви. Гражданской гвардии (Guardia Civil),
специально подготовленной для таких целей, вскоре удалось подавить и это
восстание. Но эти события показали, что обойденная войной Испания была
охвачена такими же революционными беспорядками, какие потрясали другие
европейские страны. Политический кризис обостряло еще то обстоятельство, что
сепаратистские организации Бискайи и Каталонии все более упорно и энергично
требовали особых автономных прав, в чем им отказывало центральное мадридское
правительство.
В этом кризисном положении 13 сентября 1923 года произошел путч
генерала Мигеля Примо де Ривера, в течение семи лет управлявшего затем
страной с диктаторскими полномочиями, впрочем, не затронувшими монархию. В
то время как коммунистическая партия и анархо-синдикалистский профсоюз НКТ
были запрещены, социалистическая партия и ее профсоюз ВСТ сохранились. Примо
де Ривера стремился поддержать процесс индустриализации государственными
субсидиями и иностранными капиталовложениями. Меры по улучшению
инфраструктуры - строительство дорог, возведение плотин и регулирование рек
- также прямо и косвенно содействовали улучшению экономической ситуации. Но,
разумеется, насущно необходимая аграрная реформа не была осуществлена, и не
были исполнены пожелания каталонцев относительно автономии. В целом режим
Примо де Ривера, который многие теоретики фашизма того времени ошибочно
считали фашистским, был своеобразной "диктатурой развития". Когда вследствие
сокращения армии с 250 000 человек до 200 000 и уменьшения офицерского
корпуса ,на 10% Примо де Ривера подвергся резким нападкам по-прежнему весьма
сильного генералитета, ему пришлось уйти в отставку (26 января 1930 года)27.
Замешательство и раздоры в буржуазно-консервативном лагере использовали
социалисты, республиканцы и левые каталонцы, заключившие в августе 1930 года
так называемый Сан-Себастьянский пакт о совместных действиях. На общинных
выборах в апреле 1931 года они одержали большую победу над правыми и
монархическими силами, положительно принятую даже большинством офицерского
корпуса. Вследствие этого 13 апреля 1931 года король Альфонс XIII решил
отречься от престола и бежал за границу. Испания стала республикой. На
выборах 28 июня 1931 года социалисты, получив 117 мест в парламенте, стали
сильнейшей партией. Вместе с левореспубликанскими партиями, получившими 80
мест, и представителями региональных партий они образовали правительство во
главе с социалистом Мануэлем Асанья. Это правительство сразу же начало
проводить широкую программу реформ. Был введен гражданский брак и приняты
другие антиклерикальные меры, а также социальные улучшения, главным образом
в пользу промышленных рабочих. Но изданный в сентябре 1932 года аграрный
закон, предусматривавший в значительной мере безвозмездное отчуждение
больших латифундий, осуществлялся очень медленно и неполно. Это привело к
недовольству безземельных сельскохозяйственных рабочих, которых
анархо-синдикалистская НКТ стала призывать к забастовкам и восстаниям. Эти
насильственные действия получили, однако, отпор со стороны правительства,
так же как и военный путч генерала Санхурхо, подавленный 18 августа 1932
года за 24 часа. Таким образом, не могло быть и речи об анархии или о
немедленной перспективе социалистической или коммунистической революции.
И все же испанские правые, резко критиковавшие социальные реформы и
автономный статус Каталонии, введенный в сентябре 1932 года, чувствовали во
всем происходящем крайнюю угрозу. Консервативный политик Хосе Мария Хиль
Роблес сумел объединить различные правые партии в "Испанскую конфедерацию
независимых правых" (ИКНП, "Confederation Espanola de Derechas Autonomas").
Это привело к дальнейшему обострению внутриполитического антагонизма. В то
время как правые под руководством Хиля Роблеса усиливали свою крайне
националистическую и антисоциалистическую агитацию, не стесняясь восхвалять
при этом фашистский режим Муссолини, левые и левые либералы с той же
резкостью обрушивались на "фашистскую", по их мнению, партию Роблеса.
Несомненно, эта характеристика была неоправданна и еще более обостряла и без
того антагонистическую внутриполитическую обстановку в Испании; этим смогли
воспользоваться подлинно фашистские партии, возникшие в такой кризисной
ситуации, обусловленной не столько экономическими, сколько политическими
мотивами28.
К ним относилась, например, фашистская партия, называвшая себя "Союзами
национально-синдикалистского наступления" (СНСН, "Juntas de Ofensiva
National Sindicalista"), основанная в феврале 1931 года в Мадриде студентом
философии Рамиро Ледесмой Ра-мосом. В нее входили, наряду со студентами,
офицерами и служащими, также и некоторые рабочие, вышедшие из
анархо-синдика-листского движения. Рамос в самом деле пытался соединить
националистические идеи с синдикалистскими. Кроме того, у испанских
анархистов был перенят метод борьбы, называемый "прямым действием", то есть
индивидуальный террор. Эта форма политического конфликта вскоре привела к
первым жертвам. Вторая фашистская партия, скорее
католическо-традиционалистской окраски, была создана в Вальядолиде в июне
1931 года юристом Онесимо Редондо Ортегой и называлась "Кастильскими союзами
испанского действия" ("Juntas Castellanas de Actuation Hispanica"). В
октябре 1931 года партия Ортеги объединилась с партией Ледесмы Рамоса.
Объединенная таким образом партия продолжала борьбу против анархистов,
социалистов и сепаратистов, вызывавшую жертвы с обеих сторон. Но ей не
удалось изменить свое призрачное существование политически незначительной
сектантской группы.
То же относилось и к третьей фашистской группировке, "Испанской
фаланге" (Falange Espanola"), основанной 29 октября Хосе Антонио Примо де
Ривера, сыном диктатора. Она привлекла большее внимание общественности по
той причине, что ее лидер приобрел некоторую известность как депутат
парламента от одной из монархических партий, опубликовавший несколько
политико-философских статей. 13 февраля 1934 года Хосе Антонио Примо де
Ривера удалось объединить три сектантских фашистских группы в "Испанскую
фалангу союзов национально-синдикалистского наступления" ("Falange Espanola
de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista"). Фаланга, как ее стали
называть, организовала обмундированную и отчасти вооруженную партийную
милицию; в идеологическом отношении она также ориентировалась на фашистскую
Италию. Сюда относились ее националистические цели, касавшиеся главным
образом внутренней политики - борьбы с сепаратистскими тенденциями басков и
каталонцев; сюда же относились и "левые" пункты ее программы, куда входило
ограничение экономического влияния иностранцев, учреждение "хозяйственных
синдикатов" и отчуждение крупных предприятий, а также неиспользуемых или
недостаточно используемых земель крупных помещиков. Последнее требование
было, однако, недостаточно радикально для Рамоса, настаивавшего на
отчуждении всей крупной земельной собственности; он вышел из партии.
Первоначальные синдикалистские требования были ослаблены, а входившие в
программу СНСН антиклерикальные пункты были почти полностью устранены; но,
несмотря на это, в фалангу по-прежнему входили, наряду с интеллигенцией,
студентами, офицерами и служащими, также и некоторые рабочие. В целом же
фаланга сохраняла свой сектантский характер29.
По этой причине она не была принята в избирательный союз правых,
добившийся на выборах 19 ноября 1933 года большого успеха - 217 мест в
парламенте, тогда как левые получили всего 93, а центр - 163 места. Фаланга
не получила ни одного места, но она воспользовалась поляризацией
политической жизни Испании. Снова и снова вспыхивали забастовки и восстания,
такие, как восстание 1934 года в Астурии, которое гражданская гвардия и
армия смогли подавить лишь после длительных и кровавых боев. После того как
правое правительство распалось вследствие внутренних конфликтов, Народный
фронт, объединивший левые партии и либералов, одержал на выборах 16 февраля
1936 года решительную победу. Правые получили всего 132 места, центр - 32, а
Народный фронт - 277 мест. Сильнейшей партией были социалисты - 90
депутатов,- к которым принадлежал также ставший премьер-министром Асанья.
Коммунисты провели в парламент 16 депутатов.
Победе на выборах Народного фронта больше всего содействовало решение
анархистов отказаться от прежнего бойкота выборов, чтобы поддержать Народный
фронт в его борьбе против "фашизма". Но единственной группировкой, которую в
самом деле можно было назвать "фашистской", была фаланга, не получившая в
парламенте ни одного места. Столь же неоправданным был доходивший до паники
страх правых перед будто бы приближавшейся большевистской революцией. В
действительности и Асанья, избранный в конечном счете президентом Испанской
республики, и премьер-министр Касарес Кирога, и министр по социальным
вопросам Ларго Кабальеро - как его часто называли, "испанский Ленин" - были
заинтересованы не в революции, а в общественных реформах. Это - взаимное
недоверие все больше разжигало конфликт, имевший, как и прежде, главным
образом внутриполитический характер, поскольку влияние мирового
экономического кризиса в Испании было относительно невелико. Кризисную
ситуацию больше всего использовали фалангисты, которым всевозможные
забастовки и насильственные действия сторонников Народного фронта давали
повод бороться с правительством и его представителями методами
индивидуального террора. После ряда покушений фашистов на республиканских
политиков и служащих полиции 13 июля 1936 года полицейские убили лидера
монархистов Кальво Сотело. Это дало повод нескольким генералам во главе с
Франсиско Франко начать давно уже задуманный и тщательно подготовленный
военный путч30.
Этот военный путч, начавшийся 18 июля 1936 года, был не везде успешен.
Республиканское правительство сумело сохранить или вернуть себе контроль над
большей частью страны, причем его поддержали также некоторые верные
республике офицеры, в особенности из военно-воздушных сил. Для восставших
военных большая трудность состояла в том, что Франко был переведен
правительством Народного фронта на Канарские острова. Правда, он сумел
добраться оттуда до Испанского Марокко и подчинить своему командованию
размещенные там марокканские войска и испанский Иностранный легион. Но он не
мог переправить эти войска на континент, потому что не имел достаточного
количества самолетов и судов. В этой ситуации он обратился к правительствам
фашистской Италии и национал-социалистской Германии с просьбой доставить ему
самолеты и другое военное снаряжение. Гитлер и Муссолини готовы были ему
помочь и послали вначале самолеты и оружие, а в дальнейшем, поскольку
военное положение мятежников все еще оставалось тяжелым, также и войска.
Таким образом, военный путч Франко превратился в гражданскую войну, которую
враждующие стороны вели под знаком фашизма и, соответственно, антифашизма.
Антифашисты едва ли не из всех европейских стран и из Соединенных
Штатов устремились в Испанию, чтобы защитить от фашизма законно избранное
республиканское правительство. Конечно, энтузиазм этих антифашистов,
самоотверженно, а вначале и успешно сражавшихся в своих интернациональных
бригадах с войсками Франко, итальянскими дивизиями и немецким "Легионом
Кондор", заслуживает всяческого признания. Но тезис, по которому испанская
гражданская война была глобальным конфликтом между "фашизмом" и
"антифашизмом", был и остается весьма проблематичным. Главная цель, с
которой Гитлер и Муссолини послали в Испанию сухопутные и воздушные силы,
состояла вовсе не в том, чтобы "фашизировать" эту страну извне. Гораздо
важнее идеологических мотивов были военные - испытание новой "люфтваффе", то
есть германской военной авиации, экономические - овладение испанскими
источниками сырья и рынками сбыта и политические - ослабление
демократических государств, Англии и Франции. Прежде всего это относится к
политике "третьего рейха". Не случайно немецкий посол Фаупель, пришедший из
партийного аппарата НСДАП и пытавшийся, без особого успеха, усилить фалангу
в политическом и организационном отношении, вызвал энергичное сопротивление
Франко, возражавшего против такого вмешательства во внутреннюю политику и
идеологию, после чего Фаупель был заменен "нормальным" профессиональным
дипломатом. Конечно, утверждение, что немецкая политика в отношении Испании
определялась преимущественно военными, экономическими и политическими целями
и в меньшей степени партийно-идеологическими установками, никоим образом не
оправдывает эту политику. То же касается способа ведения воздушной войны
"Легионом Кондор". Достаточно вспомнить бомбардировку Герники, где
пострадало исключительно гражданское население. Но сколь бы ни было
преступно и несовместимо с международным правом это германское вмешательство
в испанскую гражданскую войну, при "терпимости" западных держав, уже
отчетливо выражавшей политику "умиротворения", все же нет оснований
утверждать, будто Италия и Германия вмешались в испанскую гражданскую войну,
чтобы экспортировать в Испанию фашизм31.
Тезис, по которому испанская гражданская война была глобальным
конфликтом между фашизмом и антифашизмом, вызывает сомнение еще и по другой
причине. В начале военного путча фаланга все еще была относительно слабой
сектантской партией. Все ее руководство, в том числе Хосе Антонио Примо де
Ривера, было арестовано республиканскими властями и вскоре расстреляно. Но
по сравнению со всеми другими правыми партиями фаланга имела одно
преимущество: у нее была партийная милиция, сразу же присоединившаяся к
восставшим войскам генерала Франко. Правда, она насчитывала только 4 000
человек, но это побудило Франко к дальнейшему призыву добровольцев,
поскольку выяснилось, что восстание, задуманное как простой военный путч,
превратилось в гражданскую войну, заставившую привлечь и военные, и
политические средства. Фаланга использовала этот неожиданный шанс, чтобы
увеличить число своих членов и сторонников. В несколько месяцев она
превратилась в важную политическую и военную силу. Хотя мы не располагаем
конкретными количественными данными, можно не сомневаться, что после начала
гражданской войны фаланга сумела приобрести массовую базу. За исключением
карлистов в Наварре, также доставивших Франко свою партийную милицию
"Requetes", все остальные консервативные и монархические партии потеряли
свое значение, между тем как фаланга стала политической силой, и перед лицом
провозглашенной республиканским правительством народной войны Франко
вынужден был сотрудничать с этой силой.
Поэтому 19 апреля 1937 года Франко объявил объединившуюся с "Requetes"
фалангу единственной государственной партией. Полное название этой партии
было теперь "Испанская фаланга традиционалистов и союзов
национально-синдикалистского наступления" ("Falange Espanola Tradicionalista
у de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista"). Ее партийной эмблемой,
избранной уже СНСН, был хомут со связанными свирелями, заимствованный из
герба католических королей Испании, и эта эмблема стала теперь новым
государственным гербом. Руководство новой государственной партией, в которую
"добровольно" вошло также много чиновников и военных, принял на себя
командующий восставшими войсками Франко. Это вызвало ожесточенную критику со
стороны старых фалангистов, называвших себя "camisas viejas", что буквально
означает "старые рубашки". Выразителем этого протеста "старых борцов"
фаланги стал преемник Примо де Ривера - Эдилья. Франко распорядился сместить
его и приговорить к смертной казни. Но вследствие вмешательства уже
упомянутого германского посла Фаупеля приговор не был приведен в исполнение.
Отсюда можно видеть, что при поддержке армии и церкви, уже и раньше резко
отвергавших антиклерикальные требования СНСН, Франко сумел в значительной
степени подчинить себе фалангу32.
В этом отношении события в Испании развивались вовсе не так, как в
Германии, где Гитлер и НСДАП, напротив, в значительной степени подчинили
себе церковь и военных. Но антифашисты в Испании и других странах не
заметили этих структурных различий. Беспощадный террор фаланги и армии
Франко во время военных действий и после их окончания, направленный против
коммунистической, социалистической и демократических партий, а также партий
национальных меньшинств - басков и каталонцев,- по-видимому, укрепил их
убеждение в том, что режим Франко был фашистской диктатурой. И в самом деле,
в гражданской войне погибло 500 000 человек из общего населения Испании,
составлявшего около 25 миллионов, и многие из них были жертвами
контрреволюционного террора фалангистов. Но при этом нельзя упускать из
виду, что и революционный террор вызвал немалые жертвы. Это касается не
только членов буржуазных партий, но и многих анархистов и членов ОМРП,
подвергшихся столь же беспощадному преследованию со стороны верных Москве
коммунистов и советской тайной полиции. Впрочем, характеристика франкистской
Испании как фашистского государства опирается не только на описание крайне
жестокого и чрезмерного применения террора, но и на внутреннюю структуру
этого режима.
Фаланга осталась официальной государственной партией, в то время как
все другие партии были запрещены; ее руководителем был Франко, который
назывался теперь "каудильо", что равносильно немецкому званию "фюрер". Сверх
того, он остался в должности "генералиссимуса", то есть верховного
главнокомандующего испанских вооруженных сил. В качестве главы государства
он не только ввел по фашистскому образцу "корпоративную систему", но 17 июня
1942 года установил, что "депутаты" испанского парламента (кортесов) больше
не будут выбираться, а будут назначаться им самим, а также отдельными
синдикатами, общинами, торговыми палатами и научными учреждениями.
Одновременно с полным устранением парламента были отменены гражданские права
и введена цензура печати - в первое время очень строгая. Режим с
непреклонной суровостью подавлял социалистические и демократические силы, а
также сепаратистские стремления национальных меньшинств Бискайи и Каталонии.
Первоначальные антикапиталистические пункты программы СНСН все более
ограничивались, несмотря на критику старых фалангистов; но антисемитские
установки отсутствовали. Впрочем, после изгнания евреев инквизицией лишь
незначительное число их вновь поселилось в Испании. Франко не выполнил и без
того достаточно сдержанных националистических и реваншистских требований
фаланги, хотя после германской победы над Францией вполне мог это сделать. В
апреле
1939 года Испания вступила в Антикоминтерновский пакт; но в 1940 году
на встрече с Гитлером в Андэ Франко отверг его ультимативные требования
вступить во Вторую мировую войну на стороне Германии. Отправка на фронт
одной дивизии, названной по цвету мундиров "голубой", имела лишь
символический характер. Для германской военной экономики очень важны были,
впрочем, поставки разных видов сырья. Немецкое самолетостроение нуждалось в
испанском вольфраме. Столь же важен был экспорт в Германию нефти, которую
сама Испания импортировала из США.
Хотя франкистская Испания избежала военной оккупации союзников, после
1945 года она однозначно характеризовалась и Востоком, и Западом как
фашистское государство и подвергалась систематическому бойкоту. 12 декабря
1946 года Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций потребовала
от своих членов не признавать режим Франко и отозвать из Испании своих
послов. Но в ходе "холодной войны" произошло сближение. В 1950 году был снят
объявленный ООН бойкот. США заключили с Испанией военное соглашение. Были
начаты переговоры с Ватиканом о заключении конкордата, успешно завершившиеся
в 1953 году. В 1952 году Испания была принята в ЮНЕСКО, а в 1955 году - в
Организацию Объединенных Наций. После этих военных и политических
соглашений, имевших целью включение Испании в антикоммунистический фронт
"свободного мира", в середине 50-х годов началось все более интенсивное
экономическое сотрудничество с Западом. Оно весьма содействовало развитию
Испании, которая была теперь в состоянии не только восполнить потери от
гражданской войны, но и развить процесс индустриализации и модернизации,
стимулируемой вмешательством государства.
Рука об руку с экономическим подъемом происходила некоторая
либерализация внутриполитической жизни. Границы были открыты и цензура
печати смягчена. Эту ситуацию использовали действовавшая в подполье
коммунистическая и социалистическая оппозиция, а также некоторые
сепаратистские группировки. Хотя франкистский режим подавлял с чрезвычайной
жестокостью террористические акты баскской организации ЭТА (ETА), он
применял более гибкую тактику по отношению к вновь возникшим подпольным
профсоюзам ("comisiones obreras" {Рабочие комиссии (исп.).- Прим. перев.}),
тем более что эти оппозиционные силы получали все большую поддержку
некоторой части католической церкви. Это была, впрочем, лишь относительная
уступчивость, поскольку члены и руководители нелегального рабочего движения
в ряде случаев по-прежнему подвергались преследованию и осуждались на
длительное тюремное заключение. Причиной такой уступчивости было, главным
образом, понимание, что слишком жестокие и террористические меры нанесли бы
вред экономическому росту, выгодному не только промышленникам, но и
политической элите страны. По-видимому, церковь, поддержка которой была
необходима режиму Франко, также высказывалась за определенное смягчение
внутриполитического курса, а руководящие военные круги не решались применять
слишком решительные и жестокие меры против оппозиционных движений,
поддерживаемых отдельными представителями духовенства.
Этот относительно сдержанный внутриполитический курс резко критиковали
старые фалангисты, видевшие, как их миллионная государственная партия,
известная под названием "movimiento" ("движение"), все больше теряет свое
влияние, а власть военных и церкви, всегда вызывавшая у них зависть,
остается неизменной. Вся слабость этой партии, хотя и многочисленной, но
весьма разнородной и отнюдь не состоявшей из одних только подлинно
фашистских элементов, обнаружилась после смерти Франко 20 ноября 1975 года.
Принц Хуан Карлос, провозглашенный через два дня после этого королем и
главнокомандующим вооруженными силами, смог опять разрешить партии и
приступить к политике постепенной демократизации без помех со стороны бывшей
государственной партии. В начале 1977 года Хуан Карлос распустил
"movimiento" без серьезного сопротивления руководства и миллиона членов этой
некогда столь сильной на вид государственной партии.
Хотя в это время политик Мануэль Фрага Ирибарне сумел снова объединить
различные праворадикальные и фашистские силы, его партия "Народный альянс"
("Alianza Popular") до сих пор не смогла преодолеть внутренние раздоры и
образовать ядро новой фашистской партии с массовой базой. С другой стороны,
неровное и непредсказуемое развитие испанской внутренней политики в
последнее время показывает, как трудно, даже невозможно высказать в этом
отношении какие-либо прогнозы. Ведь перед военным путчем 1936 года фаланга
тоже была небольшой, относительно слабой фашистской сектантской партией.
Все еще вызывает вопросы поведение армии, которая, по всей видимости,
не хочет отказаться от своей традиционной роли "фактора порядка", так что
прочность вновь установленной демократической системы в Испании
представляется проблематичной. Но с другой стороны, поразительно быстрый и
не вызвавший почти никаких трудностей распад франкистской системы указывает
на то, что этот режим с самого начала занимал промежуточное положение между
авторитаризмом и фашизмом. В ретроспективном плане многое говорит в пользу
предположения, что в этом случае несомненно фашистские черты всего лишь
прикрывали авторитарные по своему характеру структуры. Верно, что режим
Франко в первых своих фазах проводил крайне антисоциалистическую и
антидемократическую политику, а в отношении национальных меньшинств
преследовал также националистические цели Но с течением времени эти его
черты ослабели, точно так же как встречавшиеся и в других фашистских
диктатурах антикапиталистические части программы, между тем как
антисемитские тенденции никогда не выдвигались. Франкистская государственная
партия, возникшая из объединения политических сил, отчасти не фашистских по
своему характеру, не только была подчинена воле Франко, но никогда не могла
противостоять господству армии и церкви. Когда часть духовенства отказалась
поддерживать авторитарный курс режима, а военные большей частью остались
пассивными, эта правящая партия, казавшаяся столь мощной и нередко
считавшаяся третьей опорой режима, оказалась неспособной обеспечить ему
необходимое плебисцитарное одобрение. Эта столь сильная на вид
многочисленная партия даже ни разу не пыталась защитить созданные Франко
авторитарные структуры и связанную с его именем систему. По-видимому, все
говорит в пользу, может быть, слишком смелого тезиса, что "полуфашистская"
диктатура Франко снова превратилась путем обратного развития в авторитарный
режим, который затем, шаг за шагом и без революционных переворотов, смог
превратиться в демократический строй.
Случай Испании еще раз напоминает, насколько необходимо - по научным и
политическим мотивам - проводить различие между фашизмом (в его различных
формах) и авторитаризмом. При этом важное значение имеет фактор времени, то
есть то обстоятельство, что и фашистские, и авторитарные режимы могут
развиваться в обоих направлениях. Но если франкистский режим, вопреки
некоторым его тенденциям, не развился в фашистскую диктатуру, а напротив,
его фашистские и даже авторитарные черты все более ослабевали, это
объясняется также и общей ситуацией в мировой политике, существенно
изменившейся после 1945 года. Эта ситуация, как мы подробнее расскажем в
главе о так называемом неофашизме, затрудняла образование и существование
фашистских диктатур.
Французские фашистские движения
Со времени захвата власти Муссолини социалистические и коммунистические
теоретики фашизма неоднократно пытались объяснить возникновение и структуру
фашизма с помощью критериев, извлеченных Марксом и Энгельсом из анализа
бонапартистского режима Наполеона III во Франции33. Они доказывали, что
фашизм, подобно бонапартизму, пришел к власти в ситуации равновесия
классовых сил, когда буржуазия была уже неспособна, а пролетариат оказался
еще неспособным взять и удержать власть. В этой ситуации партии и круги,
связанные с буржуазией, отказались от политического управления в пользу
исполнительной власти, чтобы надежнее закрепить свою социальную власть -
власть над средствами производства. Осуществляя это политическое управление,
контролируемая фашистами исполнительная власть стала в значительной мере
независимой и поднялась над всеми классами.
Мы не можем входить здесь в подробности такой интерпретации фашизма,
ориентирующейся на теорию бонапартизма. Мы решительно отклоняем даже во
многом реалистическую попытку Августа Тальгеймера отождествить фашизм с
бонапартизмом; но все же следует отметить некоторые прямо бросающиеся в
глаза параллели и черты сходства между фашистским и бонапартистским режимом.
Во всяком случае, первая французская империя, и в особенности вторая, были
попытками сдержать и преодолеть революцию революционными средствами.
Бонапартистской системе Наполеона I и Наполеона III удалось интегрировать
большие, главным образом крестьянские, массы и противопоставить их
революционному движению, а это движение, в свою очередь, умиротворить
репрессиями и также методами интеграции. Например, Наполеон III умел
добиваться плебисцитарного согласия, проводя социальные улучшения, а в
первое время стремился отвлечь внимание от внутренних общественных проблем
видимостью внешних успехов. В целом, таким образом был подготовлен и
проведен переход от аграрного общества к массовому индустриальному обществу,
проходивший во Франции медленно и с запозданием, но без значительных
общественных беспорядков. Более поздний фашизм принял за образец эти
амбивалентные репрессивно-интеграционные методы господства, выработанные
бонапартизмом. Хотя контрреволюции, прошедшие под знаком бонапартизма, снова
и снова устранялись революциями снизу (1830, 1848, 1870), бонапартистская
традиция во Франции уцелела, дополнив и отчасти заменив собой революционную
традицию.
Это проявилось в 1887-1888 годах, когда во время экономического и
политического кризиса республики генерал Буланже, применивший
антипарламентские и плебисцитарные методы, сумел выиграть выборы как раз во
многих промышленно развитых местностях Франции34. Хотя "кризис Буланже", в
котором Фридрих Энгельс усматривал уже новый, "третий период бонапартизма",
не привел к гибели республики, он показал правым и монархическим силам
Франции, как можно успешно бороться с ненавистными им революционными
традициями Франции с помощью идеологий, особенно действующих на массы как
раз вследствие их революционного происхождения. Таковы были идеологии
национализма, обращенного в прошлое реакционного антикапитализма и особенно
антисемитизма, проявившего во время "дела Дрейфуса" в конце 19 века свою
способность к мобилизации масс и вместе с тем свою поляризующую силу.
В 1899 году, на вершине "дела Дрейфуса", эти идеологические течения
были восприняты и использованы организацией, ставившей себе, наряду с
националистическими и антисемитскими, также некоторые антикапиталистические
и даже синдикалистские цели. Это была "Аксьон Франсэз" ("Французское
действие", "Action Francaise"), имевшая в лице Шарля Морраса выдающегося
идеолога, а в качестве партийной силы - "Королевских молодчиков" ("Camelots
du Roi"), готовых добиваться политических целей также и насильственным
путем. В организационном и идеологическом отношении "Аксьон Франсэз" была
предшественницей многих черт будущего итальянского фашизма35. Фашистские
движения, возникавшие во Франции с 20-х годов, были не только родственны
"Аксьон Франсэз" и составляли в идеологическом отношении ее прямое
продолжение - они были связаны с ней также в конкретно-историческом смысле и
даже персонально, так что "Аксьон Франсэз" была не просто предшественницей
фашизма. Но хотя вследствие этого во Франции можно было ожидать быстрого и
успешного развиаия фашизма, ничего подобного не произошло. Это объясняется
экономическими, социальными и политическими условиями, сложившимися во
Франции после 1918 года.
Ввиду роста мировой экономики и благодаря немецким репарациям
французская промышленность смогла быстро восполнить военные потери и
преодолеть трудности перехода от военного хозяйства к мирному36. Если в 1920
году промышленное производство достигало лишь 67% довоенного уровня, то в
1924 году этот показатель поднялся до 114%, а в 1930 году до 133%. В тот же
период происходили модернизация методов производства и процесс концентрации
в экономике. Впрочем, сельскохозяйственное производство росло значительно
медленнее. В областях к югу от Луары трудно было не заметить признаков
медленно нараставшего аграрного кризиса. Послевоенная инфляция, с которой
удалось справиться лишь в 1926 году, также указывала на кризисную структуру
французской экономической системы. Поскольку немецкие репарации пришлось
использовать главным образом для оплаты французских военных долгов Англии и
США, их нельзя было употребить на весьма необходимую фундаментальную
модернизацию французской промышленности и сельского хозяйства.
Общественные отношения во Франции сначала проявляли лишь потенциальные
кризисные тенденции. Это касалось еще не затронутой, а тем более не решенной
проблемы перенаселенности деревни в южных и средних регионах. Но больше
всего это относилось к социальному положению промышленных рабочих. Хотя еще
в 1918 году они получили коллективные договоры и восьмичасовой рабочий день,
закон о социальном страховании не соблюдался, не было также удовлетворено
требование рабочих об оплате отпусков.
Относительное отставание французского социального законодательства по
сравнению с германским объяснялось тем, что левые были здесь ослаблены
внутренними конфликтами, тогда как правые партии, соединившиеся в
"Национальный блок" ("Bloc National"), получили на выборах в ноябре 1918
года 137 мест из 613.
Социалистическая партия, получившая на этих выборах лишь 68 мест в
парламенте, на своем конгрессе в Туре в 1920 году раскололась37. Ее левое
крыло, имевшее на этом конгрессе большинство в 3 000 делегатов против 1 000,
представлявших внутрипартийную оппозицию, образовало новую Коммунистическую
партию Франции ("Parti Communiste Francais"), присоединившуюся к
коммунистическому Третьему Интернационалу. Меньшинство создало под
руководством Леона Блюма новую социалистическую партию, которой вскоре
удалось вытеснить коммунистов из их ведущего положения. На парламентских
выборах 1932 года социалисты получили 98 мест, тогда как коммунисты смогли
послать в парламент лишь 10 депутатов. Вопреки всей революционной риторике,
реформистски настроенная Всеобщая конфедерация труда (ВКТ, "Confederation
Generale du Travail") тоже сумела сохранить свое ведущее положение по
отношению к отколовшейся коммунистической "Унитарной всеобщей конфедерации
труда" ("Confederation Generale du Travail Unitaire"). Обе профсоюзных
организации, которым противостояли еще христианские профсоюзы, снова
соединились в 1936 году под знаком Народного фронта.
Правые партии, правившие с небольшими перерывами (кабинет Эррио,
1924-1925) до 1932 года, могли воспользоваться относительной слабостью левых
во внутриполитической области, а также тем, что "наследственный враг" -
Германия - был не только побежден, но и надолго ослаблен. Поэтому агитация
крайне правых не имела вначале больших шансов. "Аксьон Франсэз" в
значительной мере утратила свое влияние, достигнутое в 1914 году. Здесь
сыграло свою роль осуждение папой Пием XI галликанской идеологии "Аксьон
Франсэз", то есть доктрины независимости французской церкви от Рима. Из-за
этого запрета, последовавшего в 1926 году, "Аксьон Франсэз" потеряла не
только поддержку французского клира, но и многих своих
консервативно-католических членов Еще важнее оказался тот факт, что
некоторые лица и группы отвергли по-прежнему монархические установки "Аксьон
Франсэз" и начали ориентироваться на более современный и действенный образец
итальянского фашизма38.
К ним принадлежал Жорж Валуа, член "Аксьон Франсэз" и
националистическо-синдикалистского "Кружка Прудона" ("Cercle Proudhon"). B
1925 году он вышел из "Аксьон Франсэз", чтобы основать свой собственный
боевой союз "Фасции" ("Faisceaux"), который не только по названию, но и по
своей идеологии и политической практике полностью подражал итальянским
"fasci". Валуа выступал за объединение фронтовиков и производителей под
знаком национального социализма, что должно было привести к преодолению
классовой борьбы и международного марксизма. Он упорно, но в конечном счете
не особенно успешно пытался приобрести сторонников также среди рабочих. Его
организация занимала промежуточное положение между боевым союзом и
политической партией. Если в недолгий период левого правительства Эррио
организация Валуа имела еще некоторый успех, то новая победа правых под
руководством Пуанкаре прямо и косвенно привела к поражению "Фасций",
вызывавших с самого начала яростную враждебность "Королевских молодчиков" из
"Аксьон Франсэз". Валуа извлек отсюда урок: увидев, что его движение
неспособно конкурировать с крайне правой политикой вроде политики Пуанкаре,
он решил усилить "левые" черты своей программы. Он соединял это с
усиливавшейся критикой фашизма, которому он теперь ставил в вину
реакционность его принципов, и с отчетливым отказом от антисемитизма. Во
время Второй мировой войны Валуа, превратившийся из фашиста почти в
антифашиста, погиб в немецком концентрационном лагере39.
Страх французской буржуазии перед социализмом, проявившийся уже при
кратковременном успехе левых на выборах 1924 года, был использован также
другим боевым союзом, стоявшим, однако, с самого начала на гораздо более
правых позициях, чем "Фасции" Валуа. Это были "Молодые патриоты" ("Jeunesses
Patriotes"), группа, основанная в 1924 году промышленником и консервативным
депутатом Пьером Тетенже. "Молодые патриоты" выделялись из других правых
тем, что не ограничивались пропагандой и защитой правых кандидатов на
выборах, но имели также собственную, хотя и нечетко сформулированную,
программу, требовавшую создания сильного государства и социальной политики
антисоциалистического направления. Но, наряду с другими лигами правых,
"Молодые патриоты" относились скорее к старой бонапартистской традиции
Франции, чем к новым, устроенным по современному итальянскому образцу
фашистским партиям.
То же относится к "Огненным крестам" ("Croix de Feu") полковника де ля
Рока, организации, возникшей в 1927 году из союза фронтовиков, куда
первоначально принимали только участников войны, награжденных за боевые
заслуги. В 1931 году этот союз превратился в самостоятельную партию с
консервативными и социально-реформистскими целями, насчитывавшую, по
оценкам, 150 000 членов, то есть имевшую массовую базу. Но поскольку у этой
партии почти не были выражены антисоциалистические и антикапиталистические
цели и была слабо выражена воля к уничтожению своих политических
противников, ее следует скорее отнести к консервативно-бонапартистским, чем
к фашистским движениям. Впрочем, существование и массовые демонстрации
"Огненных крестов" послужили целям левых как доказательство их тезиса, что
только Народный фронт может справиться с нависшей угрозой фашизма. Сила
этого антифашистского течения, в свою очередь, послужила предпосылкой нового
роста правых лиг и возникновения других фашистских движений. То и другое -
нарастание фашизма и антифашизма, характеризующие политическую жизнь Франции
в течение 30-х годов,- было, в свою очередь, результатом глубокого
экономического, социального и политического кризиса40.
Экономический кризис проявился во Франции сравнительно поздно, но его
последствия держались здесь значительно дольше, чем в соседних европейских
странах41. Даже в 1938 году французское промышленное производство все еще
было на 25% ниже уровня 1929 года. Этот длительный экономический кризис, еще
усиленный структурными кризисными явлениями в различных областях французской
промышленности и сельского хозяйства, привел к обострению уже ранее
заметного социального и политического кризиса Третьей республики. Ни правые
партии, ни центр, ни левые не способны были создать устойчивое и эффективное
правительство. С мая 1932 года до февраля 1934 года во Франции сменилось не
менее шести кабинетов. Поскольку отдельные партии сильно зависели от тех или
иных союзов, представлявших особые интересы - профсоюзов, союзов
предпринимателей, крестьян, налогоплательщиков или ветеранов,- они были не в
состоянии прийти к компромиссу, необходимому для образования устойчивого
правительства. После массовых демонстраций "Огненных крестов" и других лиг,
которые 6 февраля 1934 года пытались штурмовать парламент и лишь с трудом
были сдержаны силами порядка, коммунисты и социалисты смогли договориться о
создании Единого фронта, чтобы воспрепятствовать якобы угрожавшей
немедленной победе фашизма. Либеральные радикал-социалисты тоже полагали,
что извлекают единственно правильный урок из гибели демократии в Италии и
Германии, и присоединились к антифашистскому союзу социалистов и
коммунистов.
Парламентские выборы в мае 1936 года привели к решительному успеху
Народного фронта. Социалисты получили 156 мест вместо прежних 97, коммунисты
- 72 места вместо 12. Социалист Блюм сформировал вместе с
радикал-социалистами правительство Народного фронта, пользовавшееся
поддержкой коммунистов. Правительство Народного фронта попыталось повысить
покупательную способность населения и преодолеть экономический кризис -
мерами по трудоустройству, государственными гарантиями цен на хлебные
продукты и иными методами государственного вмешательства. Но эта политика
привела лишь к очень нестойким результатам. Число безработных почти не
снизилось, а резко поднявшиеся цены свели на нет повышение заработной платы,
достигнутое рабочими во время забастовочной кампании в мае и июне.
Экономические неудачи правительства Народного фронта, которые привели к
разочарованию его сторонников, сохранившемуся и после отставки Блюма, по
крайней мере отчасти объясняются обструкцией предпринимателей, многие из
которых более или менее открыто оказывали финансовую поддержку вновь
возникавшим фашистским движениям.
К ним, несомненно, относился парфюмерный фабрикант Коти, не только
оказывавший моральную поддержку ряду крайне правых групп, но в конце концов
создавший свою собственную, хотя и незначительную, фашистскую партию под
названием "Французская солидарность" ("Solidarite Francaise")42. Кроме того,
приобрел влияние "Франсизм" ("Francisme"), основанный в 1933 году одним из
лидеров "Фасций" Марселем Бюкаром, хотя число его членов никогда не
превышало 10 000. К этой организации принадлежали, наряду с ремесленниками,
служащими и людьми свободных профессий, также некоторые рабочие. В то время
как Бюкар до малейших подробностей подражал итальянским фашистам, основанная
Жаком Дорио в 1936 году "Народная французская партия" (НФП, "Parti Populaire
Francais"), хотя и приняла с самого начала фашистские символы и
идеологические формулы, занимала в своей программе и политике
самостоятельную позицию, ставившую ее на самый левый фланг всей шкалы
фашистских движений Франции и Европы43.
Фашистская "Народная партия" Дорио была по существу группой,
отколовшейся от коммунистической партии, с установкой, производящей
некоторое национал-большевистское впечатление. Сам Дорио был
коммунистическим мэром Сен-Дени и принадлежал к числу лидеров
Коммунистической партии Франции. Он был исключен из этой партии, когда
несвоевременно, против воли Москвы и руководства Коминтерна, выступил за
создание антифашистского Народного фронта. Хотя через несколько месяцев
после исключения Дорио Коммунистическая партия Франции изменила свой
ультралевый курс в пользу уже упомянутой политики Народного фронта, которой
ранее требовал Дорио, между КП и "ренегатом" Дорио не произошло примирения;
напротив, Дорио не только критиковал коммунизм, но все более резко, в
бескомпромиссной форме его отвергал.
Вопреки тому, что основанная 28 июня 1936 года НФП получила признание и
поддержку части промышленников, увидевших в ней орудие борьбы с коммунизмом
и национальное движение единства, и несмотря на то, что облик и программа
партии носили явно фашистский характер, Дорио сумел привлечь к ней многих
бывших коммунистов и членов профсоюза. Если даже данные самой партии, по
которым она на 65% состояла из рабочих, не заслуживают доверия, нет сомнения
в том, что доля рабочих в ней была довольно высока. НФП вначале преследовала
наряду с антикоммунистическими и националистическими также некоторые
социал-реформистские цели, сводившиеся к модернизации и рационализации
производства, но фанатическая ненависть Дорио и некоторых его сторонников к
коммунизму привела их в конце концов к более или менее безоговорочному
сотрудничеству с немецкими оккупационными властями. Это полностью
дезавуировало его партию.
Той же судьбы не избежали и остальные фашистские группировки, а также
представители некоторого литературного фашизма, представленного во Франции
такими фигурами, как Бразиллак, Селин и особенно Дрие ля Рошель, в
художественном отношении на голову превосходившими немецких
национал-социалистских литераторов направления "крови и почвы" (Blut und
Boden)44. Все эти силы и личности потерпели крушение, столкнувшись с
основной чертой фашизма, который, вопреки своим международным притязаниям,
всегда был и должен был оставаться движением глубоко национального типа.
Политика немецких оккупационных властей, исходившая прежде всего из
национальных мотивов, неизбежно должна была вызвать критику и неприятие со
стороны французского национализма. Это, в свою очередь, привело к изоляции
тех французских фашистов, которые не могли и не хотели отказаться от
восхищения фашистскими образцами, представленными Италией и больше всего
Германией. Возникшая таким образом дилемма привела в конце концов к гибели
всего французского фашизма. Впрочем, такой ход событий не был неизбежен.
После полного поражения французских войск маршал Петен в качестве главы
французского государства (Chef de l'Etat Francais) в неоккупированной части
Франции предпринял попытку вновь объединить страну, вступившую в войну
экономически ослабленной и расколотой в социальном и политическом
отношении45. Эта попытка потерпела неудачу, с одной стороны, ввиду грубого
силового давления Германии, а с другой - ввиду французского Сопротивления
(Resistance), превратившегося в массовое движение, когда коммунисты после
нападения немцев на Советский Союз отказались от своей сдержанной позиции.
Руководитель малозаметного вначале Лондонского правительства в изгнании
генерал де Голль сумел, наконец, объединить в мае 1943 года все организации
Сопротивления, в том числе коммунистические, в "Национальный совет
Сопротивления" ("Conseil National de la Resistance"). Режим Виши, скорее
консервативно-патриархальный, чем фашистский по своему характеру, все больше
занимал оборонительную позицию, поскольку попытки представить Петена в виде
вождя национальной и вместе с тем буржуазной Франции не имели успеха. Они не
могли скрыть того факта, что этот режим - добровольно и вынужденно -
сотрудничал с немцами на всей территории страны и даже активно помогал
преследованию французского движения Сопротивления и депортации французских
евреев. И даже буржуазно-национальная Франция все больше ощущала, что ее
представляет правительство де Голля, опирающееся на национальное
Сопротивление внутреннему и иностранному фашизму.
Хотя описание режима Виши как "фашистского" более чем сомнительно и
хотя успехи Сопротивления были не так уж велики (впрочем, немцы расстреляли
20 000 его участников и депортировали 60 000), борьба Сопротивления,
проникнутая и национальными, и антифашистскими мотивами, составила
объединивший все партии фундамент демократического возрождения Франции. В
этом проявилось сходство с положением Италии после крушения фашизма; но по
сравнению с послевоенной Германией видно большое различие. С другой стороны,
не следует упускать из виду, что хотя отдельные фашистские движения во
Франции имели массовую базу, они не смогли ни объединиться, ни захватить
власть. Что же касается коллаборационистского режима Петена, то он не входит
в группу фашистских диктатур.
ГЛАВА 5
МАЛЫЕ ФАШИСТСКИЕ ДВИЖЕНИЯ, ФАШИСТСКИЕ СЕКТЫ И ПОГРАНИЧНЫЕ СЛУЧАИ
Проблема подразделения
Подразделение и дифференциация фашистских движений по их величине в
высшей степени проблематичны, хотя - как это еще будет показано в заключении
- не существует более разумных подходов к этой проблеме. Это видно уже в
случае Испании, где в некоторой особой ситуации фаланге удалось в течение
нескольких месяцев превратиться из сектантской фашистской партии в
значительную политическую силу. Но количественные различия между фашистскими
движениями в Австрии, Венгрии, Румынии, Югославии, Испании и Франции,
рассмотренными в четвертой главе, и фашистскими движениями в Англии,
Финляндии, Бельгии и Голландии, которыми нам еще предстоит заняться,
указывают и на качественные различия.
Фашистские движения, перечисленные в конце, получали на выборах не
более 10% поданных голосов и оказывали относительно слабое влияние на
внутриполитическую жизнь своих стран. Но, с другой стороны, самое
существование фашистских партий в странах столь разной структуры лишний раз
свидетельствует об универсальности европейского фашизма. Трудно представить
себе большую разницу между странами, чем разница между индустриальной
Англией с ее старой и прочной демократической традицией и преимущественно
аграрной Финляндией, недавно возникшей из кровавой освободительной и
гражданской войны. И все же в обеих этих странах были фашистские движения,
хотя и сильно отличавшиеся своей структурой, программой и практикой. То же
можно сказать о соседних странах, Бельгии и Голландии, где тоже были очень
непохожие фашистские партии.
При взгляде на эти малые фашистские движения можно уяснить себе не
только универсальность фашизма, но и широту его разнообразия. Эта широта
определялась, с одной стороны, экономическими, социальными и политическими
условиями в отдельных странах, а с другой - программами и целями возникавших
в этих странах фашистских партий.
Если мы, наконец, рассматриваем также фашистские партии в Дании, Швеции
и Швейцарии, не вышедшие за пределы сектантского существования, то мы это
делаем не с целью добиться энциклопедической полноты нашего обзора истории
фашизма в Европе. В этих партиях нас интересует не столько то
обстоятельство, что они более или менее отчетливо ориентировались на
фашистские образцы, но гораздо больше вопрос, почему им не удалось добиться
большего значения и приобрести массовую базу. При таком контрастном
сравнении выясняются условия, необходимые для роста фашистских партий. Это
относится и к тем условиям, которые встретили и могли использовать другие
"классические" фашистские движения, и к тем, в которых оказались так
называемые неофашистские движения, поскольку Дания, Швеция и Швейцария
демонстрируют уже в междувоенное время социальные и политические отношения,
весьма напоминающие состояние западных демократий в послевоенное время.
История фашизма в Норвегии представляет во многих отношениях особый
случай. Поскольку партия Квислинга столкнулась с почти единодушным отпором
демократических партий Норвегии - прочных и единых партий - то она никогда
не могла получить на выборах больше 3%. В этом смысле "Национальное
единение" ("Nasjonal Samling") принадлежит к группе фашистских сект. Но все
же после оккупации Норвегии немецкими войсками Квислингу удалось прийти к
власти. Впрочем, этот режим Квислинга был более или менее зависим от
немецких оккупационных властей. Поэтому его следует скорее рассматривать как
несамостоятельный коллаборационистский режим, чем как самостоятельную
фашистскую диктатуру, и следовательно, его надо отнести к "пограничным
случаям", рассматриваемым в конце. То же относится к словацкому режиму
сателлита Германии и к авторитарным диктатурам в Польше и Португалии,
которые, наряду с другими подобными формами власти в междувоенной Европе,
многие авторы ошибочно считали "фашистскими".
В этой главе, эскизной по своему характеру, еще раз описывается
универсальность и широкий диапазон европейского фашизма в междувоенное
время, причем фашистские движения дифференцируются и отделяются от других
политических явлений.
Англия
Англия принадлежала к тем немногим странам Европы, экономические,
социальные и политические структуры которых почти не были затронуты Первой
мировой войной и ее последствиями1. Война привела, конечно, к экономическим
потерям - один только тоннаж морского флота убавился на 40%,- но Англия
выиграла войну и смогла, опираясь на свою нетронутую мировую империю, быстро
восполнить свои убытки. Точно так же быстро и успешно был выполнен переход
от военной экономики к мирной. Сюда относилась отмена государственного
контроля, введенного во время войны, а также реприватизация некоторых
отраслей промышленности и железных дорог. Но при этом нельзя не заметить,
что Англия уступила Соединенным Штатам свое некогда ведущее экономическое
положение. Не были проведены насущно необходимые меры по модернизации
угледобывающей промышленности, производства стали и судостроения.
Относительно высокий процент безработных в этих областях, в текстильной
промышленности, а затем и в горной указывал на то, что английская
экономическая система испытывала структурный кризис. Впрочем, эти еще
скрытые кризисные явления вначале не вызывали серьезных социальных
напряжений, хотя систему социального страхования, расширенную в 1918 году,
вряд ли можно было в то время сравнивать с немецкой.
Парламентские выборы 14 декабря 1918 года, в которых впервые приняли
участие все мужчины старше 21 года и все женщины старше 30 лет - эта
дискриминация была отменена лишь в 1928 году,- завершились решительной
победой консерваторов и либералов2. Однако лейбористской партии,
образовавшейся лишь в конце 19 века из активистов различных профсоюзов,
удалось создать дисциплинированную организацию, опередившую либералов уже на
выборах 1922 года. В то время как основанная в 1920 году коммунистическая
партия оставалась довольно незначительной, лейбористская партия выдвигала
подчеркнуто социалистические цели: она требовала национализации железных
дорог, угольных шахт, электростанций и т. п. Консервативные правительства
могли разрешить ирландский вопрос, предоставив независимость Ирландской
Республике (пока еще не было других проблем с меньшинствами), но притязания
на власть лейбористской партии и связанных с ней профсоюзов консерваторы
воспринимали как прямой вызов. После ряда успешных забастовок, проведенных
профсоюзами, 21 января 1924 года социалистический политик Рамсей Макдональд
сформировал правительство меньшинства при пассивной поддержке либералов.
Впрочем, первый кабинет Макдональда вынужден был уйти в отставку уже в
октябре 1924 года, после того как консервативная оппозиция опубликовала
письмо, якобы исходившее от Зиновьева и содержавшее планы переворота. Не
случайно, что первая фашистская партия Англии возникла как раз в этой
напряженной внутриполитической ситуации.
Эта партия, уже в 1924 году насчитывавшая, по-видимому, 100 000 членов,
во всех подробностях подражала успешному итальянскому образцу3. На это
указывало уже ее название, хотя и грамматически корректное, но более чем
странное для неитальянской партии: "Британские фашиста" ("British
Fascist!"). Партия эта видела свою задачу в том, чтобы быть вспомогательным
отрядом консерваторов в их борьбе против "красной опасности". В 1926 году
английские фашисты предложили свою помощь для насильственного подавления
всеобщей забастовки; но консерваторы, вновь пришедшие к власти после
уверенной победы над лейбористами, отклонили это предложение. После этого
"Британские фашисти", как и другая фашистская группировка под названием
"Имперская фашистская лига" ("Imperial Fascist League"), канула в небытие.
Оставшиеся члены обеих этих фашистских групп примкнули затем к "Британскому
союзу фашистов" (БСФ, "British Union of Fascists"), основанному сэром
Освальдом Мосли осенью 1932 года. Возникновение и временные успехи этой
третьей и самой значительной английской фашистской партии были прямо и
косвенно связаны с началом мирового экономического кризиса и его
последствиями.
Мировой экономический кризис еще более обострил и без того развившиеся
явления структурного кризиса в английской экономике. Возникла массовая
безработица, против которой английское правительство не приняло никаких мер,
потому что оно - как и Брюнинг в Германии - пыталось преодолеть последствия
мирового экономического кризиса политикой строгой экономии. За эту политику
нес ответственность социалист Макдональд, сформировавший после победы
лейбористов в 1929 году правительство, куда в 1931 году вошли также
консерваторы и либералы. Макдональд остался председателем этого
"национального правительства" и после того, как выборы в октябре 1931 года
привели к сокрушительному поражению лейбористской партии, потерявшей 200
мест из 287, полученных в 1929 году. Несмотря на это голосование и на все
более резкую внутрипартийную критику, Макдональд оставался до 1935 года
председателем этого коалиционного правительства, по существу управляемого
консерваторами. Поэтому в публицистике Коммунистического Интернационала он
обличался как особенно презренный пример "социал-фашизма". Но фашистом стал
другой очень известный член лейбористской партии.
Это был сэр Освальд Мосли, родившийся в 1890 году в аристократической
семье, весьма уважаемой среди английской знати. Мосли, принявший участие в
войне в качестве офицера, вступил затем в консервативную партию, но в 1920
году перешел в качестве депутата в лейбористскую партию. В январе 1930 года
он предложил кабинету Макдональда план преодоления кризиса и массовой
безработицы с помощью повышения покупательной способности, усиления
государственного контроля над экономикой и политики автаркии. Но план Мосли
был решительно отвергнут Макдональдом и отраслевыми
министрами-консерваторами, вошедшими в кабинет в 1931 году. После этого
Мосли основал осенью 1932 года собственную партию, чтобы все же осуществить
свои экономические предложения, в правильности и практичности которых он был
фанатически убежден.
Но ориентация на фашистский образец, проявившаяся не только в названии
"Британский союз фашистов", но и во внешнем облике этой партии,
располагавшей одетыми в черные мундиры и отчасти вооруженными
подразделениями, с самого начала была не просто средством для достижения
этих предложений. Экономические планы Мосли, направленные на преодоление
безработицы, все больше вытеснялись его агрессивными идеями, носившими
националистический, антисоциалистический и антисемитский характер. Когда
Мосли призывал усилить Британскую империю, восстановить ее по существу уже
утраченное величие, то это столь же мало оправдывалось экономическими
соображениями, как и его все более резкие и враждебные выпады против
небольшого еврейского меньшинства в Англии, увеличившегося за счет притока
беженцев из Германии. Мосли был обязан своими временными успехами не только
рациональному действию своих экономических идей, но также и своим все более
агрессивным и иррациональным националистическим, антисоциалистическим и
антисемитским целям.
Если представителей буржуазии, составлявших 58% членов "Британского
союза фашистов", привлекали его планы преодоления безработицы, то на
примкнувших к БСФ рабочих, по-видимому, действовали главным образом
антисемитские цели и демонстрации. Об этом свидетельствует тот факт, что на
местных выборах 1937 года в лондонском Ист-Энде, населенном рабочими и
значительным числом евреев, БСФ получил 19% поданных голосов и приобрел,
таким образом, региональный опорный пункт. Именно в этой части Лондона были
предприняты многие из массовых митингов и демонстраций этой партии под
защитой "Фашистских оборонительных сил" ("Fascist Defence Force"),
представлявших английский аналог СА. Но эта пропагандистская деятельность в
чисто фашистском стиле натолкнулась не только на возрастающее сопротивление
антифашистов, в частности, членов лейбористской партии, видевших в Мосли
аристократического предателя рабочего класса, но и на неприязнь
буржуазно-консервативных кругов.
В Германии национал-социалисты успешно применяли тактику провоцирования
беспорядков, создававших атмосферу страха и неуверенности, которую мог затем
использовать Гитлер - как "сильный человек", единственно способный
восстановить "спокойствие и порядок". Но в Англии эта тактика провалилась:
здесь демократическое правительство, руководимое социалистом и в то "се
время поддерживаемое консерваторами, могло претендовать на полную
ответственность за спокойствие и порядок в стране. Сверх того, политика
экономии скоро принесла свои результаты. Уже в конце 1933 года показатели
промышленного производства достигли уровня 1929 года. Число безработных
упало ниже миллионной черты, но к 1938 году снова возросло до 2 миллионов.
Впрочем, экономическая консолидация страны была не единственной причиной, по
которой "Британский союз фашистов" постепенно ослабевал и, наконец, после
начала войны был запрещен и распущен. Несомненно, долгая и непрерывная
парламентская и демократическая традиция Англии воспрепятствовала росту БСФ.
Впрочем, этот трудно поддающийся описанию демократический потенциал Англии
избежал тягчайшего испытания, поскольку БСФ возник сравнительно поздно, а
главным образом потому, что кризис удалось довольно быстро остановить
благодаря огромным запасам сырья и рынкам сбыта империи. Хотя история
"Британского союза фашистов" еще недостаточно изучена, так как
соответствующие архивные данные еще в течение десятилетий будут закрыты, все
говорит за то, что движение Мосли не было простым эпизодом в развитии
английской парламентской системы.
Финляндия
До 1808 года Финляндия принадлежала Швеции, а затем отошла к России в
качестве автономного великого княжества4. Финское национальное движение
возникло лишь в конце 19 столетия; оно было направлено, с одной стороны,
против господствовавшего до тех пор культурного и общественного влияния
шведского меньшинства в Финляндии, а с другой стороны - против царского
правления, все более выражавшего национальные русские мотивы. Во время
Первой мировой войны движение за независимость Финляндии пользовалось
поддержкой Германии; 2 000 финских добровольцев участвовало в войне на
стороне немцев в составе 27-го прусского егерского батальона. Из этих
"егерей" в дальнейшем выросла финская армия, опять-таки при поддержке
немцев.
Однако начиная с лета 1917 года в борьбе за независимость возникли
также внутриполитические и социальные мотивы. Как и в России, в Финляндии
вспыхивали стихийные забастовки и происходила радикализация политической
жизни. Когда социалисты создали "Красную гвардию", буржуазные силы
противопоставили ей "Белую гвардию". Единство между буржуазными партиями,
имевшими 108 мест в парламенте, и социалистами, имевшими 92 места, стало
невозможно. После Октябрьской революции в России в Финляндии в ноябре 1917
года произошла всеобщая забастовка, которая привела к насильственным
столкновениям и человеческим жертвам. Буржуазный стрелковый корпус под
командованием генерал-лейтенанта Густава Маннергейма был расширен и объявлен
официальной финской армией. Когда она принялась разоружать еще остававшиеся
в стране русские войска, финская "Красная гвардия" провозгласила в январе
1918 года революционное правительство. Таким образом,
национально-освободительная борьба финнов превратилась в гражданскую войну,
которую в конце концов после кровавых боев выиграли белые. Столь же страшной
была месть буржуазных сил под командованием Маннергейма. Из 70 000
красногвардейцев, взятых в плен после взятия их опорного пункта Тампере, 8
000 были сразу же казнены и еще 12 000 умерли в лагерях военнопленных от
голода и болезней.
Гражданская война и ее последствия оказались тяжким бременем для вновь
учрежденной финской республики. 60% финских трудящихся были заняты в
сельском хозяйстве, так что экономические и социальные проблемы этой
преимущественно аграрной страны могли быть решены земельной реформой.
Многочисленные арендаторы, примкнувшие во время гражданской войны главным
образом к белым, по этой реформе могли приобрести обрабатываемую ими землю
путем покупки. Но при этом арендаторы и многие другие малоземельные
крестьяне могли оборудовать свои хозяйства лишь ценой тяжелой задолженности.
Их положение стало особенно критическим после начала мирового экономического
кризиса.
Вопрос о границах был улажен радикальными, но никоим образом не
удовлетворявшими обе стороны соглашениями. В 1920 году Финляндия заключила с
Советским Союзом мирный договор, предусматривавший, что область Петсамо
отойдет к Финляндии, тогда как Восточная Карелия, населенная главным образом
финнами, останется в составе СССР. Этот договор не создал подлинного и
прочного мира между Финляндией и его великим восточным соседом. Напротив,
спор со Швецией по поводу Аландских островов был разрешен полюбовно: в 1921
году Лига Наций отдала этот архипелаг Финляндии, которая обязалась
гарантировать автономию его шведского населения. Швеция согласилась с этим
решением Лиги Наций, отказавшись поддерживать какие-либо ирредентистские
стремления шведского меньшинства в Финляндии.
Однако шведскоязычные финны, составлявшие 11% всего населения,
подверглись серьезной угрозе финнизации, исходившей от правых сил и от
крупнейшей финской студенческой организации, называвшей себя "Академическим
обществом Карелии" (АОК)5. Вопрос о языках, улаженный в конце концов
некоторым компромиссом (хотя и не к полному удовлетворению обеих сторон),
был столь сложным и спорным потому, что шведы не только жили компактными
поселениями на западе страны, но кроме того были сильно представлены в
шведской или шведизированной буржуазии и вообще в высшем слое населения. Это
вызывало у многих финнов критическое отношение, в котором смешивались
национальные и социальные мотивы. В университетах страны происходили резкие
столкновения. В то время как в Турку были учреждены два отдельных
университета, шведский и финский, в Хельсинкском университете систематически
продолжалась финнизация, хотя здесь 25% студентов и 50% профессоров были
шведского происхождения. И все же языковой вопрос удалось наконец разрешить,
и он не стал тяжким внутриполитическим испытанием для молодого финского
государства. Напротив, поляризация буржуазных и социалистических сил не
исчезла и после окончания гражданской войны.
Социал-демократическая партия под руководством Вяйно Таннера проводила
реформистскую политику и уже в 1926 году могла сформировать правительство
меньшинства, в первое время при пассивной поддержке Шведской народной
партии. Между тем некоторые социал-демократы, не удовлетворенные курсом
Таннера, основали самостоятельную партию - Социал-демократическую рабочую
партию Финляндии, объединившуюся с Коммунистической партией Финляндии (КПФ),
руководимой в советской эмиграции Отто Куусиненом. На выборах 1920 года
левые социалисты получили 10% поданных голосов. Финская общественность
рассматривала их как управляемую из Москвы "пятую колонну". Как только
начинали бастовать лесорубы в Северной Финляндии или докеры в Хельсинки,
выдвигалось предположение, что это рабочее движение возбуждается Советским
Союзом, чтобы нарушить социальный мир в Финлянди