Джеральд Даррелл. Натуралист на мушке, или Групповой портрет с природой
--------------------
Джеральд Даррелл
Натуралист на мушке, или Групповой портрет с природой
---------------------------------------------------------------------
Даррелл Дж. Натуралист на мушке. - М.: Мир, 1990.
Перевод с английского И.Замориной
OCR: Zmiy (zmiy@inbox.ru),
SpellCheck: Chemik (chemik@mail.ru), 9 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------
или
Групповой портрет с природой
Gerald Durrell
How to Shoot an Amateur Naturalist
Collins, London, 1984
---------------------------------------------------------------------
Даррелл Дж. Натуралист на мушке. - М.: Мир, 1990.
Перевод с английского И.Замориной
OCR: Zmiy (zmiy@inbox.ru),
SpellCheck: Chemik (chemik@mail.ru), 9 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
Новая книга Джеральда Даррелла, широко известного английского
писателя-натуралиста, посвящена описанию съемок фильмов для телепрограммы о
животных. Съемки происходили в самых разных уголках Земли - на тропических
островах вблизи берегов Панамы и на севере Канады, в американской пустыне
Сонора и в национальном парке Африки. Это позволило автору показать не
только контрасты природы, но и познакомить читателя с многообразным миром
животных.
Читателю представляется возможность вместе с Дарреллом совершить
увлекательное путешествие, окунуться в атмосферу создания фильмов о
животных, встретиться с интересными людьми.
Всем любителям литературы о живой природе.
Содержание
В.Флинт.
Немного об авторе
(вместо предисловия)
Предварение
Глоссарий
Фильм первый
Фильм второй
Фильм третий
Фильм четвертый
Фильм пятый
Фильм шестой
Фильм седьмой
Фильм восьмой
Фильм девятый
Фильм десятый
Немного об авторе
(вместо предисловия)
По установившимся канонам, предисловие должно посвящаться анализу
литературных и иных достоинств предлагаемой читателю книги. Однако
применительно к книге, которую вы сейчас держите в руках, мне хотелось бы
отступить от этой традиции. В самом деле, книга эта говорит сама за себя, в
ней нет каких-то темных мест, нуждающихся в специальном толковании. Она
открыта каждому, кому посчастливится ее приобрести. Иное дело - личность
автора, внутреннюю сущность которого мы постигаем только через его
произведение. А личность эта - Джеральд Даррелл, незаурядный человек и
писатель-натуралист, известный, без преувеличения, во всем мире.
Так уж случилось, что вот уже более четверти века я оказался в
известной степени связанным с жизнью и работой Джеральда Даррелла.
Знакомство с ним состоялось в одностороннем порядке, без прямого участия
самого Даррелла, но оно оказалось настолько ярким, что я помню нашу первую
"встречу" так, будто это было вчера: кто-то из коллег-аспирантов помахал
передо мной тоненькой скромной книжечкой в бумажной обложке и сказал:
"Взгляни, занятная вещь. Фамилия автора ничего мне не говорит, какой-то
Даррелл, но написано здорово!" Называлась книга "Перегруженный ковчег". В
тот же вечер, проходя мимо киоска около одной из станций метро, я
поинтересовался, без особой надежды и, по правде говоря, - желания, нет ли в
киоске этой книги. Она была, и продавец вытащил ее из большой стопки. Как
странно это звучит сегодня - новая книга Даррелла свободно продается в
обычном газетном киоске! Дома я раскрыл книжку - и пропал! До тех пор, пока
не прочел последнюю страницу, не мог оторваться. Все привлекало в этой
книге: и совершенно особый угол зрения, под которым автор смотрел на мир
природы, и необычный, удивительный стиль письма, и тонкий юмор, и
своеобразная, доверительная манера общения с читателем. Скажу без
преувеличения: я был очарован. Шел 1958-й год. Именно тогда началось
триумфальное вступление английского писателя-натуралиста Джеральда Даррелла
в нашу литературу о природе.
Вскоре была переведена вторая книга Даррелла, "Земля шорохов", которую
я прочел с неменьшим восторгом. Где-то в подсознании мелькала мысль о том,
что неплохо было бы познакомиться с автором покороче, но путей к этому я не
видел.
"Сближение" произошло неожиданно - мне предложили написать предисловие
к новой книге Даррелла "Зоопарк в моем багаже". Это заставило меня ближе и
внимательнее ознакомиться с жизнью автора, с его деятельностью и
литературным творчеством. Передо мной открылся поистине удивительный
человек, щедро и многосторонне одаренный от природы, необыкновенно
притягательный и симпатичный, неординарный во всех отношениях, с
собственным, каким-то особенно теплым мироощущением. Любовь к природе, ко
всем ее творениям неотъемлема от натуры Даррелла, она составляет важнейшую
сторону его жизни, определяющую линию его собственной житейской философии.
Надо ли удивляться, что со времени работы над этим предисловием я
безоговорочно подпал под обаяние Даррелла, стал его верным и постоянным
пропагандистом в нашей стране. Практически все книги Даррелла, переведенные
и изданные с тех пор в СССР, выходили с моими комментариями и предисловиями.
А книг вышло много: "Гончие Бафута", "Под пологом пьяного леса", "Три
билета до Эдвенчер", "Поместье-зверинец", "Путь кенгуренка", три
автобиографические повести о детстве Даррелла, "Поймайте мне колобуса" и
многие другие. В сущности, неизвестными советскому читателю остались всего
несколько произведений Даррелла, и не потому, что там было что-то "такое", а
по причине их некоторой художественной и информационной бледности. Не
поставим это ему в упрек - ведь даже у самых известных писателей бывают
слабые вещи.
Популярность Даррелла в нашей стране поистине необыкновенная. Я бы даже
сказал, что советские читатели знают и ценят его гораздо больше, чем
соотечественники. Сегодня купить перевод книги Даррелла не только в газетном
киоске, но и в книжных магазинах практически невозможно - и это несмотря на
довольно значительные тиражи и многочисленные переиздания, несмотря даже на
то, что Даррелла начали переводить на языки народов СССР. Более того, за
прошедшие десятилетия "мода" на него не только не потускнела, но возросла и
укрепилась. Из всех натуралистов, пишущих о природе, Даррелл, несомненно,
пользуется у нас самой большой известностью.
Истоки такой популярности в его книгах. Именно они создали, определили,
высветили образ их автора в представлении советских читателей. Самого же
Даррелла мы, так сказать, лично не знали. Поэтому легко понять тот интерес,
который возбудила во всех поклонниках Даррелла весть о его возможном приезде
в Советский Союз для участия в съемках многосерийного телефильма о природе
СССР и ее охране. Больше других, пожалуй, волновался я, ожидая встречи с
человеком, ставшим мне дорогим и близким за многие годы работы над его
книгами. Ведь до тех пор мы обменялись лишь несколькими довольно
официальными письмами. Каким-то он окажется на самом деле?
Переговоры о съемках телефильма затянулись почти на три года, но, к
счастью, завершились успешно. Осенью 1984 года Даррелл побывал в Москве, но
я был в экспедиции, и мы разминулись. А весной следующего года я и мои
коллеги-зоологи узнали: Даррелл снова в Москве! На этот раз встреча наша
состоялась. Она произошла в холле гостиницы "Будапешт". Я хорошо представлял
себе внешность Даррелла по нескольким портретам, которые были опубликованы в
его книгах (сравнительно молодой красивый мужчина с темной бородой и
грустными глазами), но не учел, что пролетели годы, и годы непростой жизни,
поэтому оказался не совсем готов к встрече. Тем не менее, когда в дверях
холла появился грузный мужчина с загорелым обветренным лицом, на котором
особенно контрастно выделялись совершенно белая борода и светло-голубые,
лучистые глаза, я сразу узнал его. Во всей осанке вошедшего чувствовалось
спокойствие, ощущение собственного достоинства и даже какая-то властность. Я
заметил, как глаза всех, сидящих в холле, устремились на Даррелла, как люди
начали перешептываться и переглядываться, безошибочно угадывая
неординарность вошедшего человека. (Такое же почтительное любопытство мне
пришлось наблюдать в Кении по отношению к Бернгардту Гржимеку, когда он
появлялся в общественных местах.)
Как ни странно, но Даррелл тоже сразу "узнал" меня (вероятно, по
описанию Джона Хартли - своего неизменного помощника и героя многих книг, с
которыми я познакомился раньше. А может, существуют какие-то флюиды?) Мы
дружески обнялись, и с той минуты между нами возникла настоящая личная
дружба. Вместе мы побывали в Астраханском заповеднике, в погоне за сайгаками
проехали Калмыкию, много гуляли по Москве и говорили, говорили, говорили...
Нам было о чем говорить. И теперь без ложной скромности и с полной
ответственностью я могу утверждать, что знаю Даррелла лучше, чем кто-либо
другой в нашей стране.
Программа пребывания Даррелла и его жены Ли в Советском Союзе была не
только насыщенной, но и утомительной. Помимо посещения ряда труднодоступных
заповедников (Дарвинского, Баргузинского, Таймырского и многих других), где
велись съемки телефильма, помимо осмотра различных архитектурных и
исторических памятников в Москве, Самарканде, Бухаре, Рязани и других
городах, помимо внимательного знакомства с Московским зоопарком и Птичьим
рынком Дарреллу пришлось участвовать в бесчисленных официальных и
неофициальных встречах с советскими читателями - любителями его книг. Для
каждого у него находилось теплое слово, каждому он оставил автограф на книге
(иногда сопровождаемый шутливым рисунком), так что к концу поездки от
бесконечных надписей, по выражению самого Даррелла, правая рука у него стала
значительно сильнее левой. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что он
оставил автографы не менее чем на тысяче книг!
Организация поездки Даррелла по нашей стране заслуживает всяческих
похвал. В каждом из посещаемых им заповедников его с нетерпением ждали.
Самые редкие звери и птицы, самые красивые уголки природы - все это
демонстрировалось сотрудниками заповедников с любовью и гордостью, с
желанием как можно больше рассказать долгожданному гостю о природе нашей
страны. И Даррелл понял и по достоинству оценил это стремление - в своей
недавно вышедшей, великолепно иллюстрированной книге "Даррелл в России" он с
восторгом отзывается и о самой природе Советского Союза, и о людях, которые
заняты ее изучением и охраной. Да и в других выступлениях в печати и по
радио он неоднократно возвращался к профессиональному и объективному анализу
состояния охраны природы в СССР, особо выделяя в качестве достижений
создание сети питомников по разведению редких и исчезающих видов и,
разумеется, развитую и научно обоснованную систему охраняемых территорий.
Но далось Дарреллу это путешествие нелегко. Тысячи и тысячи километров
в самолете, на автомобиле, вертолете, катере, моторных лодках, а иногда и
верхом, в жару и в холод, часто в непроглядной пыли степных и пустынных
дорог. А Джеральду Дарреллу сейчас за шестьдесят, и здоровьем особым он
отнюдь похвастаться не может - болезнь почек все настойчивее дает о себе
знать. И все же он ни на минуту не терял живого интереса к окружающему,
чувство юмора не покидало его ни при каких ситуациях. Как-то после
мучительного переезда из Астрахани в самую сердцевину степей Калмыкии, когда
на лицах всех участников лежал сантиметровый слой тончайшей пыли, на вопрос
о самочувствии Даррелл слабым голосом ответил: "Жив еще. Пока жив!". И тут
же пришел в восторг от белой парадной юрты, которую поставили для него среди
безлюдной степи.
Я столь подробно останавливаюсь на совместном путешествии с Дарреллом и
вспоминаю дни и часы общения с ним потому, что это дало мне редкую
возможность проверить те представления о нем, которые сложились у советского
читателя (не без моего участия как автора предисловий) на основании его
книг. И надо сказать, оценка наша оказалась в целом правильной, хотя
некоторые акценты, пожалуй, пришлось сместить. Единственное, что необходимо
полностью исключить, это представление о Даррелле как об ученом-зоологе. Он
не зоолог в строгом понимании этого слова и вообще не ученый, а просто
превосходный знаток и любитель животных. Ни склонности к систематическому
изучению их, ни соответствующего образования у Даррелла нет, да, может, это
и к лучшему. Научный профессионализм, как правило, убивает
непосредственность восприятия. А вот то, что он искренне любит животных,
любит природу, болеет за ее будущее, - это оказалось совершенной правдой. В
искренности его восторгов при виде стада овцебыков на Таймыре, колоний
бакланов и цапель в дельте Волги, токующего глухаря в Дарвинском заповеднике
или стерхов в Окском питомнике редких журавлей сомневаться не приходится -
они неподдельны. Полное доверие вызывает и его высокая оценка мер по охране
природы в СССР, и это понятно - Дарреллу показали самые выигрышные из них,
оставив вне поля зрения все конфликтные ситуации. Но самое главное, что
подтвердило недолгое общение с Дарреллом, это его личные качества. Он
действительно оказался замечательным, поистине незаурядным человеком,
мягким, добрым, доброжелательным и в каком-то смысле восторженным, каким и
рисовался в нашем воображении. Буквально у каждого, кто с ним беседовал или
просто задавал ему вопрос, оставалось чувство соприкосновения с другом,
понимающим самые интимные движения души, чутко отвечающим на них. Это
счастливый и крайне редкий дар.
Джеральд Даррелл многое делает для пропаганды охраны природы во всем
мире. Понимая, что основа охраны животных - это знание и любовь, порождаемая
знанием, Даррелл в соавторстве со своей женой, Ли Даррелл, выпустил книгу
"Натуралист-любитель", своего рода энциклопедию для начинающего
естествоиспытателя, продуманно составленную и превосходно иллюстрированную
(жаль, что у нас нет таких книг!).
Особое внимание Даррелл уделяет телевидению. На первых порах это были
лекции, сопровождавшиеся показом наиболее интересных животных. Затем
последовал полнометражный, но еще в известной мере любительский телефильм о
зоопарке в Джерси, где Даррелл выступал в роли ведущего. Успешный дебют
послужил причиной приглашения Даррелла участвовать в съемках уже
профессионального 13-серийного телефильма о природе и животных различных
уголков нашей планеты. История создания этого телефильма легла в основу
книги "Натуралист на мушке". Таким образом были убиты как бы два зайца.
Съемки фильма всегда сопряжены с весьма обременительными обязанностями, и
Дарреллу вместе с его верной спутницей, Ли, пришлось в короткие сроки
побывать в ряде сильно удаленных друг от друга мест - на севере Европы, на
Шетландских островах, и на юге ее, в Камарге, в Африке и Северной Америке.
Такой разброс "мест действия" не мог не сказаться на целостности восприятия,
и книга "Натуралист на мушке", в отличие от телефильма, получилась, на мой
взгляд, несколько более поверхностная, нежели другие уже известные нам
произведения Даррелла. Комичностью ситуаций автор нередко пытается
компенсировать глубину и духовность общения с животными, что так характерно
для его более ранних книг. Однако зарисовки природы по-прежнему блещут
удивительной точностью, выразительностью и умением выделить главное.
Написанная, по-видимому, не без коммерческих мотивов, книга тем не менее в
художественном плане не выпадает из общего ряда работ Даррелла и ничем не
выдает ни его возраста, ни известной жизненной усталости, даже при описании
свидания с местами его детства на острове Корфу. А главное - она, как и
ранее, славит красоту и непреходящую ценность природы, зовет людей к ее
охране. Читатель почувствует это сам. Многосерийная телепередача "Даррелл в
России", посвященная природе нашей страны, - тоже прежде всего вклад в общее
дело сохранения природы нашей планеты. Миллионы советских телезрителей могли
недавно в этом убедиться. Но мне видится здесь и нечто большее: работа над
этой телепередачей служит упрочению контакта и взаимопонимания между
народами, а в конечном итоге - делу укрепления мира на Земле. Это в духе
Даррелла.
В.Флинт
Предварение
Пауле, Джонатану и Аластеру
с любовью и уважением
Прежде всего мне хотелось бы пояснить читателю, как возникло несколько
необычное название этой книги.
Если вы заглянете в словарь, то среди многих значений английского
глагола "to shoot", включающих такие, как "стрелять", "забивать гол" и
"давать побеги", есть еще одно, относящееся к области кинематографии и
означающее "снимать картину". Отсюда родилось название моей книги, ставшей
хроникой длившихся целый год съемок, предпринятых мной совместно с моей
женой Ли для создания 13 получасовых телевизионных фильмов для популярной
передачи "Натуралист-любитель".
Не так давно мне предложили составить "Полный справочник
натуралиста-любителя". Я сразу же восстал против определения "полный".
Претензии на полноту и завершенность при составлении справочника в любой
области знаний по меньшей мере неразумны; употребление же такого определения
при описании живой природы, где открытия происходят с такой быстротой, что
мы едва успеваем их записывать, мягко говоря, и вовсе опасно. Вот почему
было решено назвать справочник просто "Натуралист-любитель".
Первоначально он был задуман как небольшой путеводитель по Британским
островам; потом кто-то, шутки ради, предложил включить туда всю остальную
Европу; затем показалось, что было бы неплохо присовокупить и Америку;
дальше - больше: заговорили о крайней необходимости такого справочника по
Австралии и Новой Зеландии, Южной Африке, а заодно и всем другим частям
света. Тут началась полная неразбериха.
Я прекрасно понимал, что мне одному не справиться с написанием книги и
одновременным проведением громадного объема подготовительной работы, и
поэтому предложил Ли, чтобы она перестала быть просто моим украшением (роль,
с которой она успешно справлялась со дня нашей свадьбы), извлекла на свет
божий свой диплом доктора философии и, основательно его проветрив, взяла на
себя всю исследовательскую часть, грозившую превысить по глубине и широте
охвата саму Британскую энциклопедию. Ли послушно согласилась и, помогая мне
в выборе формы будущего сочинения (мы решили разбить его на главы по
экосистемам вместо громоздкого и лишенного всякого биологического смысла
административно-территориального деления), приступила к титаническому труду
по просмотру сотен книг, проверяя и перепроверяя данные (вы даже отдаленно
не представляете, насколько деятели науки противоречат один другому),
обращаясь за советом к целой армии ученых мужей.
Как только на мой письменный стол хлынул поток информации, я начал
постепенно превращать его в то, что Ли довольно непочтительно называет моей
"развесистой прозой".
Работа над книгой заняла немногим более двух лет, и то, что вся эпопея
не завершилась разводом, говорит о долготерпении и выдержке моей жены. Сразу
по выходе из печати книга завоевала успех, и гордые авторы, излучая
самодовольство, с полным правом рассчитывали на заслуженный отдых. Но не
тут-то было. Видя огромную популярность книги, нам предложили снять по ней
многосерийный телевизионный фильм, и мы, не вполне отдавая себе отчет в том,
что делаем, согласились. Через полтора года после выхода книги в свет фильм
был завершен.
Продюсером нашего сериала была назначена Паула Куигли, или, как мы ее
называли, Куиггерс, которую мы хорошо знали и любили еще со времени
совместной работы на Маврикии и Мадагаскаре, где проходили съемки
многосерийного фильма под названием "Странствующий ковчег". Паула -
миниатюрная, изящная женщина с копной темных курчавых волос, курносым, как у
пекинеса, носом и эдакими загадочными русалочьими глазами, которые в
зависимости от цвета одежды могут становиться то синими, то зелеными. Она
является также обладательницей неправдоподобно длинных ресниц, с которыми
могут соперничать разве что жирафьи. Завершая портрет Паулы, следует сказать
еще об одной ее особенности. Будучи от природы наделена на редкость приятным
сопрано, она способна иногда издать такой вопль, что непременно стала бы
чемпионкой на городском конкурсе крикунов, и этот ее дар оказался для нас в
полном смысле слова бесценным, так как наш куцый бюджет не был рассчитан на
"уоки-токи" и мегафон. (Принимая во внимание присутствие Паулы, эти
дополнительные средства коммуникации и впрямь оказались бы лишними.)
Съемки велись под руководством двух режиссеров: Джонатана Харриса и
Аластера Брауна. Аластер командовал семью сериями, остальные шесть
находились в ведении Джонатана. Чело Аластера благодаря украсившим его
залысинам казалось очень высоким, что придавало нашему режиссеру
чопорно-аристократический вид. Загадочно, словно у Белого Рыцаря,
поблескивали за стеклами очков светло-голубые глаза, с лица не сходила
кривая улыбка. У Аластера была привычка медленно поворачиваться на месте,
держа при этом голову слегка набок, что вызывало в памяти образ Повешенного
с гадальных карт. Его манера говорить незаконченными фразами сильно
затрудняла общение, но, к счастью, с нами была Паула, с готовностью
выступавшая в роли переводчика, особенно в тех случаях, когда от
перевозбуждения Аластер начинал нести совершеннейшую околесицу. Джонатан
разительно отличался от Аластера как внешне, так и внутренне. Он был
темноволос, довольно угрюм и красив демонической красотой (несколько в духе
мистера Хитклифа). Говорил он хриплым голосом, тщательно выбирая слова; по
этой манере вы могли принять его за педанта, пока до вас не доходил скрытый
сарказм его слов.
Хорошо это или плохо иметь сразу двух режиссеров - так и осталось
невыясненным. Очевидно лишь то, что подобная ситуация пробуждает здоровый
дух соперничества, выразившийся в нашем конкретном случае в стремлении
перещеголять друг друга придумыванием трюков один головокружительнее
другого, и не будь рядом Паулы с ее нежной заботой, мы бы уже давно отошли в
лучший мир. Ведь коль скоро режиссер "заклинится" на каком-нибудь эпизоде,
он уже не в состоянии переключиться ни на что иное, вследствие чего вы
рискуете оказаться в графе неизбежных потерь. Подобное отношение к артистам
красноречиво высказал Альфред Хичкок: "Я не утверждаю, что актеры и актрисы
- скот, я только говорю, что с ними следует обращаться как со скотом".
Наконец пришел мой черед взять реванш.
То обстоятельство, что ни Паула, ни Джонатан, ни Аластер не были
натуралистами, ставило под сомнение благополучный исход всей нашей авантюры.
Их знания о природе могли уместиться в наперстке. После некоторого
размышления они, пожалуй, смогли бы отличить мышь от жирафа, краба от акулы,
лягушку от удава и бабочку от орла, но это далось бы им не без усилий. Как
бы там ни было, в процессе съемок, исподволь, у них начал пробуждаться
неподдельный интерес к природе. Это вселило в нас надежду на будущий успех
нашего сериала, основной задачей которого было помочь любому человеку,
независимо от возраста, взглянуть на мир глазами натуралиста-любителя.
Мы рады, что, несмотря на огромные трудности, нам все-таки удалось
завершить съемки. Я не могу сейчас с уверенностью сказать, что мы взялись бы
за эту работу, знай заранее, с чем предстоит столкнуться. И все же
путешествие по свету за казенный счет - ни с чем не сравнимое удовольствие;
а зная, что Ли в отличие от меня видит многие места впервые, я радовался
вдвойне.
На съемки 13 серий у нас ушел год. За это время мы преодолели
расстояние в 49 тысяч миль от Скалистых гор в Канаде до Панамы, и от Южной
Африки до северной оконечности Британских островов. В заключение несколько
слов для тех, кто думает, будто жизнь наша была полна экзотики. Кругосветное
путешествие - на редкость приятное занятие, покуда оно не сопровождается
одновременными съемками 13 получасовых телефильмов - делом чертовски трудным
и изнурительным. И если в конце пути, несмотря ни на что, вы сможете
остаться друзьями - это и будет одним из самых удивительных чудес в жизни.
Глоссарий
Книга пестрит "киношной" терминологией. Дабы не утомлять читателя и не
перегружать текст, я постараюсь здесь объяснить наиболее часто встречающиеся
понятия.
1. Герой фильма. Ли, я или любой другой, рискнувший стать ведущим
сериала.
2. Крупный план. Лицо во весь экран со следами разгульного образа
жизни. Ли выглядит красоткой.
3. Средний план. Ваш поколенный портрет, на котором безошибочно (по
очертаниям фигуры) узнается истинный гурман. Ли стройна, как самодовольный
пескарь.
4. Дальний план. К счастью, нас почти не видно. Группы деревьев, горы и
другие красоты природы удачно скрывают наши недостатки.
5. Панорамный кадр. Пока вы, то и дело спотыкаясь, бредете на фоне
пейзажа, стараясь удержать в голове текст и не дать запутаться в траве
проводу от микрофона, камера, не отставая ни на шаг, неумолимо следует за
вами.
6. Съемка скрытой камерой. Камера возникает перед вами в тот момент,
когда вы меньше всего ее ожидаете и потому не успели привести свою бороду в
порядок. Объектив с переменным фокусом, безусловно, изменил вашу внешность,
но почему-то не в лучшую сторону. А Ли (нет, это просто бесит!) выглядит
лучше, чем Джеки Онассис после длительного отдыха, паровой ванны и
роскошного массажа.
7. Озвучивание эпизода. Вы смотрите в камеру преданными глазами и
говорите доверительным тоном, стараясь при этом не забыть текст.
8. Оговорка. Когда вы озвучиваете роль, то вместо фразы: "Я хочу
обратить ваше внимание на то, как эта сова..." вы произносите что-нибудь
вроде: "Я хочу обратить вашу сову на то..." К несчастью, оговорки имеют
тенденцию катастрофически плодиться, и вскоре вы обнаруживаете, что несете
совершенную абракадабру, вызывая праведный гнев вашего режиссера. В этом
случае следует немного отключиться и пойти поискать сочувствия у жены.
9. Бюджет. Сумма денег, подсчитанная до того точно, что ее с трудом
хватает до конца съемок.
10. Случайное попадание в кадр. Когда с пятнадцатой попытки вам удалось
успешно провести очень трудную сцену, ваш оператор вдруг сообщает, что на
пленку, непонятно как, попала не имеющая к данному эпизоду никакого
отношения часть сельского пейзажа, испортив таким образом весь отснятый
материал, что требует пересъемки, во время которой вы опять сбиваетесь и
забываете текст. Говорят, были случаи, когда вконец разъяренные герой с
режиссером набрасывались на оператора и избивали его до полусмерти.
ФИЛЬМ ПЕРВЫЙ
Ним, в Провансе, задыхался от нестерпимой жары. Люди изнемогали -
горячий воздух, наполняющий легкие, казалось, был не в состоянии
поддерживать в них жизнь. Город, с его широкими, обсаженными деревьями
бульварами и переплетением узеньких улочек, наполненных запахами
свежеиспеченного хлеба, фруктов, овощей, сточных канав и кошек, плавился под
лучами солнца, словно поджариваясь на медленном огне.
В центре города, напоминая очертаниями пролежавшую не одно столетие на
дне морском, заросшую кораллами средневековую корону, высилась огромная
римская арена. Она сверкала в ослепительных лучах солнца, а во всех ее
углублениях и трещинах прятались еле живые от жары голуби. С высунутыми
языками, с которых беспрерывно бежала слюна, слонялись от дерева к дереву в
поисках прохлады собаки. С росших на бульварах огромных пятнистых платанов
доносился неумолчный стрекот цикад. Кусочки брошенного в стаканы льда таяли
на глазах. Вероятно, вы хотите знать, какая была температура? О, вполне
достаточная, чтобы запечь быка в песке прямо на арене, сварить всмятку яйцо
в прудах сада Фонтен или поджарить тост на любой черепичной крыше города -
во всяком случае, нам так казалось. Температура в тени превышала 38oC, а
ваше тело было настолько липким от пота, что вы были противны самому себе.
Однажды приблизительно по такому же поводу Сидней Смит сказал, что он с
удовольствием разделся бы до костей. Теперь вы прекрасно понимаете, что он
имел в виду.
В нашем доме на окраине города, где начинается сухое, как трут, плато
Гарриг, затеяли ремонт - перекладывали стены, перестилали черепицу, меняли
двери. Было бесполезно спорить и доказывать что-либо одуревшим от жары
ничуть не меньше нас каменщикам, плотникам и водопроводчикам. Именно в это
время пришло известие о том, что все контракты наконец подписаны и нужно
немедленно приступать к съемкам фильма "Натуралист-любитель". Фильм первый
мы решили посвятить многочисленным обитателям скалистых и равнинных морских
побережий, где каждый житель имеет четко определенные границы обитания.
Говорят, разнообразие полезно. Что ж, нам представилась прекрасная
возможность проверить это на практике. Оставив позади залитый солнцем Ним с
гортанным провансальским говором, мы перенеслись в самую северную часть
Великобритании на остров Анст, входящий в группу Шетлендских островов, где
воздух был нежным и теплым, как парное молоко, а звуки речи приглушенными,
словно жужжание шмеля.
После обычной неописуемой предотъездной суеты, вызванной вмешательством
агентов бюро путешествий, мы в конце концов оказались в самолете, летящем
над полотном пастельно-зеленых тонов, и вскоре приземлились на черном,
покрытом гудроном летном поле аэропорта в Абердине. Здесь произошла встреча
с нашей съемочной группой. Оператор Крис, невысокий бородатый крепыш, в
котором с первого взгляда угадывался мастер своего дела, напоминал милого и
доброго гнома из старой детской сказки. Звукооператор Брайан, элегантный
мужчина с темными вьющимися волосами, больше походил на директора банка в
Пендже или Сербитоне, чем на любителя часами неподвижно лежать в кустах,
ловя малейшие шорохи и звуки. Но кто совершенно меня сразил, так это
помощник оператора, очаровательный парнишка по имени Дэвид. Когда он возник
в дверях зала ожидания, мне показалось, что он страдает тяжелой формой
нервного заболевания, чем-то вроде пляски святого Вита. Пока я размышлял о
том, как, несмотря на это заболевание, его включили в съемочную группу, он
подошел поближе и я обнаружил, что он просто пританцовывает под какую-то
дикарскую музыку своего портативного магнитофона. Мое к нему сострадание тут
же пропало.
Абердин - уютный, чистенький городок со строгими фасадами домов, низко
надвинутыми крышами из серого шифера, напоминающими прически в стиле
"битлз", и улицами, обсаженными разноцветными розами с огромными
шелковистыми лепестками, радующими взор и обоняние. Нам повезло, что
благодаря каким-то непредвиденным сложностям мы вынуждены были вылететь из
Абердина в Леруик, самую южную часть острова, а потом добираться до Анста на
микроавтобусе, по пути дважды переправляясь на пароме.
Первое, что нас ошеломило, это цвета - до того нежные, что, казалось,
каждый оттенок зеленого и коричневого был сначала как бы разбавлен, а потом
смягчен с помощью мела; низкие облака были точно такой же серой и
бледно-кофейной окраски, что и развешенная повсюду на заборах и живой
изгороди овечья шерсть. Невысокие округлые холмы мягких, сливочно-изумрудных
оттенков переходили в шоколадно-лиловые в тех местах, где рос вереск.
Обочины дорог были сплошь лимонно-желтыми от лютиков и одуванчиков; лишь
изредка золотую гармонию нарушал ярко-фиолетовый вербейник. В сырых низинах
цвели золотистые ирисы, вздымаясь, словно знамена, среди войска торчавших
прямо из земли узких зеленых сабель-листьев. Этот уголок чем-то напомнил мне
Новую Зеландию с ее волнистым рельефом, пустынными дорогами и чувством
одиночества на краю света. В некоторых местах вереск был срезан и из земли
вынуты аккуратные кирпичики темного и жирного, словно сливовый пирог, торфа,
лежавшие огромными беспорядочными кучами рядом с крошечными фермами. Наконец
мы добрались до стоявшего на берегу моря мотеля. Но стоило нам подняться в
номер, как заявился Джонатан, предусмотрительно прихвативший с собой бутылку
бледно-желтого "гленморанжа" - напитка богов.
- Итак, - начал он, немного посмаковав напиток, - завтра мы
отправляемся на белые скалы, что у мыса Германес. Там живет громадная
колония олуш. Короче, мы спускаемся со скалы...
- Минуточку, - перебил я. - Какая скала? Почему я ничего не знаю?
- Обычная скала, - беззаботно отозвался Джонатан. - Всевозможные виды
птиц выводят на ней птенцов - там и кайры, и тупики, и моевки, и многие
другие. Это одна из самых больших гнездовых колоний морских птиц во всем
Северном полушарии.
- Так что все-таки насчет скалы? - вновь спросил я, чувствуя, что мне
пытаются заговорить зубы.
- Ну, вот что. Нам все равно придется с нее спуститься, - сказал
Джонатан, - иначе мы не сможем снять птиц.
- А там очень высоко?
- Нет, не очень, - уклончиво ответил он.
- И все же?
- Что-нибудь около... четырехсот-пятисот футов, - ответил он, но,
увидев выражение моего лица, тут же добавил: - Вниз идет отличная тропа. Ею
часто пользуются смотрители.
- Мне кажется, я говорил вам, что страдаю от головокружений, мистер
Харрис, не так ли?
- Говорил.
- Я понимаю, что это звучит довольно глупо, но что поделаешь. Пытался
даже лечиться - ничего не помогает. Представь, меняю набойку на ботинках и
две недели потом мучаюсь от головокружений. Вот до чего доходит.
- Сочувствую, - покривил душой Джонатан, - но на сей раз все обойдется
хорошо. Это проще, чем с бревна упасть*.
______________
* Аналог русской поговорки: "проще пареной репы". - Здесь и далее
примечания переводчика.
- Сравнение не слишком удачное, - кисло заметил я.
За ночь, ко всеобщему удивлению, облака рассеялись и яркая голубизна
небес была почти под стать средиземноморской. Джонатан горел энтузиазмом.
- Изумительный денек для съемок, - заметил он, уставясь на меня сквозь
очки ничего не выражающим взглядом. - Как ты себя чувствуешь?
- Если тебя интересует, не прошла ли за ночь моя болезнь, то мне
придется тебя разочаровать.
- Ручаюсь, что все будет в порядке, - с некоторым замешательством
произнес он. - В самом деле, тропы там просто отличные. По ним ходят каждый
день и еще ни разу не было несчастного случая.
- Мне бы не хотелось создавать прецедент, - сказал я.
Мы ехали на машине, пока не закончилась дорога, а потом отправились
пешком по склонам, заросшим вереском и изумрудно-зеленой травой, к великим
скалам Германеса. Среди скрученных, словно ведьмино помело, корней вереска
росли маленькие, величиной с ноготь, кровожадные спрутики - росянки,
поворачивавшие свои невинные клейкие мордашки в направлении любого
оказавшегося поблизости насекомого, готовые заманить его в ловушку и
сожрать. Над зелеными полянами, превращенными вездесущими овцами в лужайки
для игры в шары, возвышалась росшая в огромных количествах пушица. Издалека
она напоминала покрытые снегом поля; но стоило вам приблизиться и пойти
через поросший пушицей луг, снег превращался в срываемые ветром, мелькающие
повсюду, словно миллионы кроличьих хвостов, белые комочки.
Прямо над нами, взмахивая огромными крыльями, кружили темно-шоколадные
поморники. Они внимательно следили за нами, так как в зарослях вереска
прятались их птенцы. Вскоре мы наткнулись на очаровательного, размером с
небольшую курицу малыша, покрытого светлым, рыжевато-коричневым пухом, с
черными головой и клювом и громадными, темными, выразительными глазами.
Увидев нас, он бросился наутек, мы с Ли устремились за ним, и тут же на нас
спикировала родительская пара. Это было незабываемое зрелище - они пролетали
над нами на бреющем полете, со свистом разрезая воздух огромными крыльями,
похожие на необычные, кофейного цвета самолеты "Конкорд". В самую последнюю
минуту, в каких-нибудь нескольких футах от наших голов они резко взмывали
ввысь и, полетав кругами, повторяли атаку. За это время Ли удалось поймать
птенца, и родители сконцентрировали все внимание на ней. Так как я знал, что
поморники способны ударом крыла сбить человека с ног, я забрал младенца к
себе. Родители моментально переключились на меня, подлетая каждый раз все
ближе и ближе, и ветер урчал у них в крыльях, когда они, ныряя, шли вниз.
Вначале я инстинктивно нагибал голову, но вскоре заметил, что стоит дать им
подлететь поближе, а потом резко взмахнуть руками, как они тут же
поворачивали назад.
- Давай, - предложил Джонатан, - ты будешь рассказывать о поморниках,
держа на коленях птенца.
Установили камеру и спрятали микрофон у меня за пазухой. Наши
приготовления еще больше взволновали обоих родителей, и они усилили атаки,
пикируя то на меня, то на камеру, подлетая на сей раз опасно близко. Наконец
подали команду к съемке, я присел на корточки и посадил толстого птенца к
себе на колени. Открыв рот, я приготовился было начать увлекательный рассказ
о поморниках, как птенец вдруг привстал, ни с того ни с сего клюнул меня в
большой палец, заставив потерять нить повествования, а затем начал громко и
обильно делать свои дела прямо на мои брюки.
- Что естественно, то не стыдно, - изрек Джонатан, пока я стирал
носовым платком липкую рыбную жижу со своих брюк. - Полагаю, этот эпизод
вряд ли заслуживает внимания зрителей.
- Когда перестанешь смеяться, - обратился я к Ли, - забери этого
чертова птенца и выпусти его. Лично с меня на сегодня хватит.
Ли взяла моего жирного, пушистого приятеля и, пройдя с ним несколько
шагов, посадила в вереск. Он принялся улепетывать со всех ног, уморительно
припадая то на одну, то на другую ногу, точь-в-точь как пожилая полная дама
в мехах, пытающаяся догнать отъезжающий автобус.
- Ужасный милашка, - задумчиво проговорила Ли. - Как бы мне хотелось
оставить его у себя.
- Только этого нам не хватало, - возразил я. - Мы бы с ним на одной
химчистке разорились.
Поморники, безусловно, одни из самых грациозных воздушных хищников.
Подобно бронзовым от загара пиратам, они преследуют других птиц,
беспрестанно их атакуя до тех пор, пока те не уступят свой улов. Тогда
поморник камнем бросается вниз и подхватывает рыбу прямо в воздухе. Известны
случаи, когда эти наглые разбойники щипали олуш за кончики крыльев,
заставляя их выпустить добычу. Будучи всеядными, они не погнушаются украсть
рыбу из-под носа у олуши или кайры, а заодно угоститься их яйцами и даже
птенцами.
Мы шли вперед, а вокруг по зеленому полю, точно взбитые сливки, были
разбросаны стада овец. Зная о суровом климате Шетлендских островов, мы были
укутаны с головы до ног и теперь под ярко светящим солнцем, когда пот полил
с нас градом, начали постепенно разоблачаться. Через некоторое время дорога
пошла под уклон, к отвесным скалам, под которыми раскинулся синий, словно
цветы горечавки, Атлантический океан. Повсюду над нами мелькали
каменки-попутчики; их хвостики вспыхивали, словно маленькие белые огоньки.
Два черных, как траурные повязки, ворона, попеременно меланхолически каркая,
медленно летели вдоль обрыва. Где-то высоко в небе завис невидимый жаворонок
и лилась нескончаемая дивная песнь. Если бы падающая звезда имела голос, мне
кажется, она пела бы голосом жаворонка.
Вскоре мы подошли к обрыву. Там, внизу, в шестистах футах от нас, в
тучах брызг, похожих на клумбы белых хризантем, прокладывали себе путь среди
скал гигантские мягкие голубые волны. Воздух был наполнен рокотом прибоя и
криками сотен тысяч птиц, перелетавших со скалы на скалу подобно поднявшейся
снежной буре. От бесчисленного множества птиц голова шла кругом. Тысячи
олуш, моевок, глупышей, хохлатых бакланов, гагарок, чаек, поморников и
десятки тысяч тупиков! Неужели море в состоянии прокормить эту разноголосую
воздушную армию с ее многочисленными семействами, заполонившими скалы?
У края обрыва обосновалась колония тупиков. С помощью сильных клювов и
лап они роют себе норы прямо в земле. Птицы располагались большими группами,
не обращая на нас никакого внимания и позволяя подойти чуть не вплотную,
потом неожиданно бросались с обрыва и улетали, делая быстрые взмахи
крыльями, а их лапки болтались сзади словно маленькие оранжевые ракетки для
пинг-понга. Это сборище забавных, неуклюжих птиц, важно выступавших в
аккуратных черно-белых фрачных парах, с огромными оранжево-красными клювами,
напоминавшими карнавальные носы, походило на съезд клоунов. Многие тупики
только что вернулись с рыбной ловли (иной раз они охотятся в трехстах милях
от берега), и по обеим сторонам их ярко раскрашенных клювов, наподобие
рыбных усов, аккуратно свисали песчанки. Самое удивительное заключалось в
том, что песчанки располагались в клювах голова к хвосту, как сардины в
консервной банке. Каким образом птицы ухитрялись расположить песчанок столь
тщательным образом, так и осталось загадкой.
Пройдя дальше по краю обрыва, мы наткнулись на двух людей, занятых
чрезвычайно любопытным занятием - ловлей тупиков. Часто путешествуя по
свету, я привык не удивляться странному поведению аборигенов, но подобную
картину наблюдал впервые. Сидя на ягодицах, они, ерзая, съезжали к краю
обрыва, где за их действиями настороженно наблюдала группа степенных
тупиков. Один из мужчин держал в руках шест с петлей на конце. Выбрав
жертву, он с большими предосторожностями подползал к ней, проводил ряд
манипуляций, чтобы в петлю попала лапка тупика, затем подтаскивал громко
кричавшую и бившую крыльями птицу ближе к себе, где ее хватал помощник.
Лично мне подобное обращение с птицами в заповеднике показалось довольно
странным. Когда же я подошел поближе, то понял, что происходит кольцевание
тупика. Такие кольца - своеобразный птичий паспорт или удостоверение
личности. Если птицу найдут где-нибудь больной или мертвой или она попадет в
сеть, кольцо на ноге укажет, откуда она прилетела и дату кольцевания.
Безусловно, с точки зрения птиц все это - чистейшая бюрократия, но нам она
помогает узнать много нового о загадочной жизни морских птиц вдали от родных
берегов вне брачного сезона.
Оба смотрителя сообщили нам, что на скалах мыса Германес для выведения
потомства собираются одновременно сотни тысяч тупиков, и только в этот
период их можно отловить для кольцевания. Потом они вручили мне своего
пленника, чтобы я мог представить его телезрителям; тут я убедился на
собственной шкуре, что, несмотря на комичный вид и кажущееся тупоумие,
тупики могут отлично постоять за себя. Я беспечно взял тупика на руки, и в
тот же момент толстый, острый как бритва клюв сомкнулся на моем большом
пальце, словно огромная крысоловка, а заостренные как иголки, ничуть не
уступающие кошачьим когти начали раздирать мне руки. Проговорив перед
камерой свой монолог, я был счастлив поскорей отделаться от воинственного
партнера и отдаться в руки Ли, заботливо наложившей повязки на мои раны.
- После того как меня чуть было не разорвал на куски тупик, - обратился
я к Джонатану, - какие еще испытания мне предстоит выдержать?
- Осталось только спуститься со скалы, - ответил Джонатан.
- А где? - спросил я.
- Да прямо здесь, - ответил Джонатан, показывая на шестисотфутовый
обрыв, почти отвесно спускавшийся к морю.
- Ты говорил о тропе, - пытался протестовать я.
- А разве я тебя обманул? - спросил Джонатан. - Подойди ближе и
убедись.
Осторожно, хотя все внутри у меня замирало, я подошел к обрыву. Теряясь
среди травы и армерий, вниз сбегала еле видная, почти пунктирная линия,
которую даже с большой натяжкой трудно было назвать тропой. Она выглядела
так, будто когда-то, в стародавние времена, стадо козлов, шатаясь,
спускалось с отвесной скалы, чтобы принять участие бог знает в какой пьяной
оргии.
- И это называется тропой? - возопил я. - Что я, серна что ли, чтобы
лазить по отвесным скалам? Ни один человек, рожденный женщиной, не сможет
здесь спуститься.
Пока я упражнялся в красноречии, Крис, Дэвид и Брайан, нагруженные
рюкзаками со съемочной аппаратурой, обогнали меня и исчезли во мраке.
- Только и всего, - сказал Джонатан. - И нечего бояться. Смелее. Я буду
ждать тебя внизу.
С этими словами он беспечно начал спускаться по отвесной скале. Ли и я
посмотрели друг на друга. Я знал, что она также страдала от головокружений,
но не в такой острой форме, как я.
- Интересно, а в наших контрактах сказано что-нибудь о скалолазании? -
поинтересовался я.
- Если только где-нибудь в примечаниях, - печально ответила она.
Наскоро помолившись, мы начали спускаться. В жизни мне не однажды
приходилось испытывать страх, но то, что я пережил, спускаясь с этой скалы,
с лихвой перекрывает все прошлые ощущения. Остальные члены группы спускались
по едва различимой тропе так, как если бы это была широкая, ровная
автострада, я же сползал на животе, отчаянно цепляясь за пучки травы и
крохотные кустики, которые в любой момент могли оторваться; шаг за шагом я
продвигался по тропе шириной в шесть дюймов, стараясь изо всех сил не
смотреть вниз - туда, где скала шла совершенно отвесно; руки и ноги сильно
дрожали, а сам я обливался потом. Это было постыдное зрелище, и мне было
ужасно неловко, но поделать я ничего не мог. От боязни высоты не
излечиваются. Когда я, наконец, достиг подножия, ноги мои так отчаянно
тряслись, что я не мог продолжать путь и мне пришлось присесть. В нескольких
сильных выражениях я высказал Джонатану все, что о нем думал. К сожалению,
он пропустил мои слова мимо ушей и как ни в чем не бывало обратился ко мне:
- Молодец, спуск прошел отлично. Теперь остался только подъем.
- Еще чего, - огрызнулся я. - Можешь спустить нам сюда палатку и
организовать доставку продуктов, а мы останемся здесь - станем отшельниками
острова Анст.
По правде говоря, место для этого было весьма подходящее. Там где
заканчивалась так называемая тропа, в обе стороны вдоль обрыва тянулась
ровная, заросшая травой полоска земли. Береговая линия состояла из
нагромождения огромных, иногда величиной с небольшую комнату валунов, между
которыми вскипало, пенилось и ревело темно-синее море. Весь обрыв, насколько
хватал глаз, был усеян птицами, а в небе их кружилось столько, что они
напоминали гигантские снежинки.
В воздухе стоял неумолчный гвалт. На каждом уступе, тесно прижавшись
друг к другу, сидели группы кайр.
У многих из них между лап было зажато по одному, изумительной окраски,
в крапинках яйцу. Яйца зеленые, коричневые, желтые, желтовато-коричневые,
пятнистые и в мелкую сеточку - и ни одного похожего. Странные, рокочущие
голоса кайр, когда они задирали друг друга или поучали птенцов, эхом
отдавались в скалах. Мы немного опоздали к началу брачного сезона, но в
других местах мне приходилось наблюдать необычный ритуал их ухаживания.
Пожалуй, наиболее любопытной его частью является следующее: группы кайр
исполняют над поверхностью моря что-то вроде танца. Они вьются и кружатся,
танцуя над волнами, а потом вдруг, как бы по команде, ныряют и танец
продолжается под водой. Пока остальная стая, являя собой поразительное
единство, кружится, вьется, взмывает и ныряет, небольшие группы птиц
выделывают в воздухе головокружительные пируэты. Какие сигналы они подают
друг другу для достижения столь поразительной синхронности, мы не смогли
определить, но, думаю, они существуют. На других уступах лепились сплетенные
из корней и ила гнезда моевок - опрятных, застенчивых чаек. В то время как
другие виды чаек давно изменили побережью и нашли приют на суше, среди полей
и городских свалок, консервативные моевки остались преданными морю. Когда
это хрупкое, скромное существо вдруг открывает клюв и издает пронзительный
крик, становится несколько не по себе. Моевки Германеса - большие труженицы;
они все время заняты усовершенствованием своих гнезд, в которых постоянно
перекладывают с места на место корешки, гальку и ил, делая удобные
колыбельки для будущих птенцов.
Ниже моевок расположились красавицы-гагарки в элегантном черно-белом
оперении, с тонко очерченными белым клювами, напоминающими формой опасную
бритву. Они походили на собравшихся на деловую встречу коммерсантов. Иногда
какая-нибудь птица впадала в экстаз - задирала кверху клюв и принималась им
щелкать, как кастаньетами, в то время как партнер нежно пощипывал и чистил
ей перышки на шейке. Подобных вольностей в поведении коммерсантов (даже
среди компанейских) лично я никогда не видел.
Отдельные участки скал занимали темно-серые глупыши с белыми головами и
грудками. Внешне они чем-то напоминали голубей; сходство усиливалось за счет
одинакового строения трубчатых ноздрей. Несмотря на их добродушие и даже
некоторую робость, глупыши умеют отлично защищать свое потомство. Подойди вы
слишком близко, по их мнению, к гнезду, родители широко откроют клюв и
окатят вас вонючей клейкой жидкостью, причем точность попадания в цель
исключительная. Стоило Джонатану узнать от меня об этой их особенности, как
он тут же загорелся идеей послать меня на приступ гнезда, засняв момент
родительской обороны. В ответ я посоветовал ему внимательнее ознакомиться с
условиями моего контракта, где ни словом не было упомянуто о подобных
эскападах. Мне совсем не улыбалось провести остаток дня, источая аромат
китобойного судна. Что касается острых ощущений, то мне до конца дней хватит
воспоминаний о том, как меня уделал птенец поморника.
Все скалы были четко разделены на отдельные зоны. Только с первого
взгляда они напоминали гигантский сумасшедший дом, полный сидевших чуть не
друг на друге птиц. По прошествии некоторого времени вы замечали, как
аккуратно все поделено на сферы обитания. Хохлатые бакланы занимали
бельэтаж, выше размещались гагарки, кайры и другие виды чистиковых. На
уступах повыше квартировали моевки и глупыши, а на самой вершине жили
клоунообразные тупики. Среди вечно влажных от морского прибоя обломков скал,
в щелях и пещерах, образованных огромными валунами, располагались хохлатые
бакланы в блестящем черно-зеленом оперении, с сияющими изумрудными глазами.
Когда мы карабкались над их гнездами, упитанные темно-шоколадные птенцы в
страхе прижимались к скалам, а их более воинственные родители пугали нас
резким карканьем, яростно горящими глазами и поднятыми хохолками. Полагаю,
только отчаянный смельчак может осмелиться засунуть руку в гнездо хохлатого
баклана, так как клюв его остр, точно лезвие ножа.
На огромных обломках лежащих в море скал и утесах гнездились большие
бакланы. Похожие на своих собратьев, хохлатых бакланов, они отличаются от
последних отливающим бронзой оперением и белыми подбородком и щеками.
Большие бакланы любят сидеть на утесах с раскинутыми в стороны крыльями,
напоминая геральдические фигуры или гигантских стражей, охраняющих въезд в
средневековый французский замок. В позе баклана, когда он сушит крылья, на
мой взгляд, есть что-то доисторическое. Возможно, так же некогда сидели
птеродактили.
С нашего командного пункта был виден лежащий в сотнях футов от берега,
прямо напротив нас, огромный утес в форме гигантского куска сыра чеддер,
толстым краем уходящий в море. С такого расстояния казалось, что утес покрыт
снегом; вблизи же все это скорее напоминало многоярусную и чрезвычайно
неопрятную каминную доску, заставленную множеством ужасающе безвкусных белых
фарфоровых безделушек с надписями типа "Привет из Борнмута". На этом утесе
нашли пристанище десятки тысяч олуш, чьи визгливые крики намного превышали
допустимый для слуха уровень. Сказать, что этот птичий город находился в
движении, значит не сказать ничего: Нью-Йорк в час пик по сравнению с ним
спал беспробудным сном. Олуши высиживали птенцов, кормили их, флиртовали,
спаривались, чистили перышки и легко взмывали вверх на своих шестифутовых
крыльях. Сливочно-белые тела, черные как смоль концы крыльев и
ярко-оранжевые головки делали их сказочно прекрасными. Ступая по берегу
неуклюже, вперевалку, они преображались, когда взлетали с утеса и парили в
воздухе, словно изящные грациозные дельтапланы. То были поистине совершенные
создания с длинными, заостренными, словно обмакнутыми в черную краску
концами крыльев, острыми хвостами и голубыми кинжалообразными клювами. Без
единого взмаха крыльями, используя лишь различные потоки воздуха, они
плавно, точно пущенный по льду камень, скользили в голубом небе. Вот они
подлетают к утесу, почти касаясь его кончиками крыльев, неожиданно
разворачиваются и, сложив крылья, приземляются так быстро, что глаз не
успевает уловить движение. Только что в небе висел огромный черно-белый
крест, и вот уже за какие-то доли секунды он превратился в беспокойного,
горластого обитателя птичьей колонии.
Чуть дальше, в открытом море, мы наблюдали за их невероятной техникой
ловли рыбы. Зорко вглядываясь в глубину своими бесцветными глазами, олуши
летят в сотне футов над поверхностью воды. Неожиданно они разворачиваются и,
отведя огромные крылья назад, что делает их похожими на наконечник стрелы,
камнем падают вниз. Войдя в воду на огромной скорости и подняв фонтан брызг,
они исчезают в глубине, чтобы через минуту вынырнуть с зажатой в клюве
рыбой. Наблюдать, как этим одновременно занимается тридцать - сорок олуш,
обнаруживших косяк рыбы, - зрелище настолько потрясающее, что дух
захватывает.
Целый день мы напряженно работали, снимая гигантский птичий базар,
изредка прерываясь, чтобы перекусить. Погода стояла отменная, и от ярких
солнечных лучей, отражавшихся от воды, мы все сильно обгорели. Лицо Ли стало
таким красным, что я усмотрел в ней некоторое сходство с тупиком в парике -
правда, почему-то это сравнение ничуть ее не обрадовало. К вечеру нам
удалось заснять на пленку весь птичий распорядок дня; привыкнув к нашему
соседству, птицы скоро перестали обращать на нас внимание и продолжали
заниматься привычными будничными делами: воспитывали детей, любили друг
друга, ссорились с соседями - словом, вели себя совсем, как мы.
Когда свет начал меркнуть и небо из голубого превратилось в
бледно-лиловое, мы собрали нашу аппаратуру и с сожалением покинули птичье
царство. Не буду описывать все мытарства, с которыми мне пришлось
столкнуться при подъеме на скалу, скажу лишь, что путь наверх оказался в
несколько раз тяжелее спуска. Достигнув вершины, я как можно дальше отполз
от обрыва и только тогда лег на спину, уставившись в бледнеющее вечернее
небо; тут же Джонатан, проявляя истинно христианское милосердие, выудил из
своего баула бутылку "гленморанжа" и принялся усердно меня потчевать. Потом
мы долго шли по бархатистому дерну, через фиолетово-коричневые в свете
сумерек заросли вереска, через мерцающую вокруг пушицу, а с неба доносился
свист крыльев пикирующих на нас в темноте огромных темных поморников.
Невероятно, как за один день нам удалось завершить такую колоссальную
работу. Оставшиеся несколько кадров с морским пейзажем были благополучно
досняты на следующий день. Итак, мы распрощались с величественным мысом
Германес и возвратились на остров Джерси.
На Джерси мы собирались снимать жизнь равнинных морских побережий. Хотя
сам остров невелик (всего девять миль в длину и пять в ширину), его
береговая линия настолько изрезана, что протяженность побережья довольно
большая. В пользу нашего выбора говорило и то, что море здесь относительно
чистое, а огромный, 34-футовый прилив, отходя, оставлял десятки акров
великолепных скальных озер, изобилующих самыми невероятными морскими
созданиями.
Море - особый, удивительный мир. Это как бы другая планета со своей,
отличной от нас, жизнью, с неповторимыми, причудливыми и красочными формами.
С точки зрения натуралиста, кромка моря - это увлекательнейшая экосистема,
где многие создания живут, если можно так выразиться, шиворот-навыворот,
находясь попеременно то в воде, на глубине нескольких футов, то на суше.
Приспособлений к такому напряженному жизненному графику, как нетрудно
догадаться, множество, причем самых разнообразных. Взять, например,
обыкновенного моллюска-блюдечко, превосходно адаптировавшегося в столь
необычных условиях обитания. Его шатровой формы раковина отлично
противостоит прибою. В процессе эволюции животное выработало округлую
мускулистую стопу, образующую нечто вроде присоски, с помощью которой оно
намертво прикрепляется к скале. Попробуйте его оторвать, и вы в этом
убедитесь. У блюдечка имеются адаптивные жабры, окутывающие тело точно
покрывалом. Если при отливе это хрупкое приспособление высохнет, животное не
сможет дышать и погибнет. Но раковина моллюска так плотно прилегает к скале,
что даже во время отлива удерживает определенное количество влаги и жабры
все время остаются влажными. Такое тесное слияние возможно благодаря тому,
что моллюск своими раковиной и присоской постоянно подтачивает камень. В
результате в камне появляется округлое, соответствующее форме основания
раковины углубление, а раковина, стираясь, еще больше прилегает к скале.
Когда блюдечко кормится, оно медленно движется по покрытым водорослями
скалам, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, выдвинув вперед
маленькую головку с парой щупальцев-рожек; затем в ход пускается язычок, или
радула, - узкий длинный орган, снабженный микроскопическими роговыми
пластинками, позволяющими животному соскребать со скал различные водоросли.
Блюдечки "пасутся" по кругу, на довольно большом расстоянии от своего дома.
Попасть домой до начала отлива - жизненная необходимость, иначе они
погибнут. Поэтому моллюски выработали удивительно точный инстинкт "домашнего
очага", принцип которого пока остается загадкой, так как не имеет никакого
отношения к их слаборазвитым органам чувств - зрению, обонянию и осязанию.
Приятно сознавать, что даже такие, казалось бы, заурядные создания, как
блюдечки, таят в себе неразгаданные тайны, открывая обширное поле
деятельности для натуралистов-любителей. Половая жизнь блюдечек для всех,
кроме них самих, представляется весьма запутанной. Подобно многим другим
морским животным, они довольно легко меняют свой пол; известно, что молодые
блюдечки большей частью самцы, тогда как пожилые особи в основном самки.
Вступая в жизнь самцом, блюдечко достигает зрелости, а потом благополучно
превращается в самку, доживая в таком состоянии до старости. Помимо этой
любопытной особенности, блюдечки в отличие от сухопутных улиток выбрасывают
прямо в море свое будущее потомство, которое в виде мельчайших частиц
планктона плавает там до тех пор, пока всерьез не "задумается" о жизни и не
осядет на скалах.
Кроме блюдечек подобное полувлажное - полусухое существование ведет
масса других существ: брюхоногий моллюск (каллиостома), мокрицеподобный
тритон, рачок-бокоплав, различные морские водоросли, некоторые губки и
многие камне- и древоточцы. Но самых красочных причудливых созданий можно
увидеть в оставленных отливом прозрачных скальных озерах. Здесь наряду с
экзотическими методами размножения существуют изобретательнейшие способы
защиты и не менее изощренные приемы добывания пищи. Взять, например, морскую
звезду. Эта силачка способна не только раздвинуть створки раковины мидии
(что уже само по себе является подвигом, в чем вы легко можете убедиться,
попытавшись без помощи ножа открыть устрицу), но когда створки достаточно
приоткрыты, морская звезда выпячивает живот, вталкивает его в раковину и
начинает переваривать содержимое. В этих же водоемах обитает один из видов
оболочников, принадлежащих к классу Larvacea, - крошечное,
головастикообразное существо с удивительным способом добычи пищи. Он строит
из слизи своеобразную ловушку для планктона, покрытую тончайшей жирной
пленкой воздушную полость, в которой и сидит, шевеля хвостом создавая ток
воды. В полости имеются два жаберных отверстия, снабженных защитными
экранами, позволяющими проникать внутрь только небольшим частичкам
планктона. Внутри полости имеются дополнительные слизистые фильтры,
улавливающие лишь мельчайшие организмы. В слизистой ловушке имеется также
запасной выход, позволяющий оболочнику вовремя удрать в случае опасности.
Как и в добывании пищи, существует большое разнообразие в способах
защиты - от актиний, плюющихся водой в лицо, если их потревожить, до зеленых
крабов, которые, будучи пойманы за ногу, обладают способностью
самопроизвольно, путем мускульного сокращения, ампутировать ее, а затем
отрастить новую. Осьминоги, кальмары и нежные морские зайцы выбрасывают
чернильное облако, чтобы ослепить и запутать врага, пока они спасаются
бегством. Морская звезда может пожертвовать в сражении двумя-тремя лучами, а
потом отрастить новые. Морские гребешки, чтобы уйти от опасности, используют
принцип реактивного двигателя, выпуская сильную струю воды, которая
отбрасывает их далеко вперед.
Половая жизнь обитателей морских глубин не менее увлекательна.
Например, устрица на протяжении жизни постоянно меняет пол, будучи сначала
самцом, потом самкой и, чтобы окончательно всех запутать, вырабатывает
поочередно то сперму, то яйцеклетки. У оболочников-боченочников вообще очень
сложная жизненная история. Яйцо развивается в личинку, которая со временем
приобретает свойственную взрослым особям боченкообразную форму. Иногда в
определенной части тела боченочника появляется колбасовидное выпячивание, на
поверхности которого формируются почки. Эти почки, вырастая, отделяются и
превращаются в точную копию своих боченкоподобных родственников и начинают
самостоятельную жизнь.
Многообразие кишащей вокруг жизни несколько озадачило Джонатана. В
довершение всего резко испортилась погода. Небо обложило тучами, подул
пронизывающий северный ветер, а море, которое на Джерси никогда не бывает
особенно ласковым, стало ледяным. Каж