Жан-Лу Вердье нажал кнопку на пульте дистанционного управления и, чтобы
поменьше дышать выхлопными газами в тесном боксе, завел двигатель лишь
тогда, когда гофрированная железная штора наполовину поднялась. Свет фар не
спеша проник за ползущую вверх металлическую стенку и прорвал черную завесу
мрака. Жан-Лу переключил коробку передач в автоматический режим и медленно
вывел свой "мерседес SLK" наружу. Направив пульт за спину, чтобы опустить
штору, и ожидая, пока щелкнет замок, он невольно окинул взглядом панораму,
которая открывалась со двора его дома.
Лежащий внизу Монте-Карло[2] -- бетонное ложе посреди моря -- казался
почти бесформенным в легкой дымке, отражавшей вечерние огни. Чуть ниже его
дома, уже на территории Княжества, возле указующего перста "Парк Сен-Ромен"
-- одного из самых высоких небоскребов города -- виднелись освещенные
площадки "Кантри клуба", где наверное тренировалась в этот час звезды
мирового тенниса. Еще ниже, в направлении мыса Ай, у старой городской
крепости, угадывался квартал Фонтвьей, метр за метром, клочок за клочком
отвоеванный у воды.
Жан-Лу закурил сигарету и включил приемник, настроенный на волну "Радио
Монте-Карло". Двигаясь по пандусу к дороге, он с помощью пульта открыл
ворота и, свернув влево, стал не спеша поехал вниз, в город, наслаждаясь
жарким уже в конце мая воздухом.
Из радиоприемника выплеснулась характерная партия ритм-гитары -- U2
пели "Pride". Жан-Лу улыбнулся. Стефания Вассало, диджей, которая вела в
этот час передачу, была без ума от Эджа, гитариста ирландцев, и не упускала
случая включить в программу что-нибудь из их репертуара. Как-то раз, взяв
интервью у своих кумиров, она целый месяц ходила с мечтательным выражением
лица, и коллеги то и дело подшучивали над ней.
Спускаясь по серпантину от Босолей[3] к Монте-Карло, Жан-Лу принялся
отстукивал ритм то левой ногой, то рукой, лежащей на руле, вторя Боно,
который своим печальным с хрипотцой голосом пел о человеке, пришедшем in the
name of love.[4]
В воздухе ощущалась близость лета -- он был напоен особым ароматом
приморских городов, -- солоновато-горьким запахом пиний, розмарина. Большие
обещания, высокие ставки. Те не выполнены, эти проиграны. Море, пинии,
розмарин и все краски лета останутся здесь еще долго и после того, как не
станет и его самого, и многих других людей, как и он задыхающихся тут от
жары, как впрочем и повсюду.
Но пока что он едет в открытой машине, нисколько не страдая от зноя,
ветер ворошит волосы, и в душе у него тоже свои добрые намерения и свои
неплохие жизненные ставки.
В мире существовало кое-что и похуже.
Несмотря на позднее время, других машин дороге не было.
Зажав окурок в пальцах, Жан-Лу щелчком выбросил его в окно и, наблюдая
в зеркало заднего вида пламенеющую траекторию, увидел, как огонек, упав на
асфальт, рассыпался крохотными искорками. Последнюю затяжку тоже унес ветер.
Жан-Лу спустился с холма и немного помедлил, думая, как лучше добраться
до порта. У развилки он решил ехать к центру города и свернул на Итальянский
бульвар.
Туристы уже начали заполнять Княжество Монако. Только что завершился
этап "Формулы-1" -- "Гран-при Монако", -- и это стало как бы сигналом к
началу летнего сезона. Отныне и впредь все дни, вечера и ночи на этом
побережье будет постоянно царить оживленная круговерть актеров и зрителей.
Одни, с высокомерием и скукой на лицах, будут перемещаться в лимузинах с
персональным водителем, другие, восторженные, взмокшие от пота, -- в
малолитражках. Это будут те же люди, что стоят сейчас у витрин, огни которых
отражаются в их глазах. Те, кто соображает, как найти свободную минутку,
чтобы заехать сюда и купить вон тот пиджак, и те, кто ломает голову, где
раздобыть денег. Это полярные категории людей, такие же противоположные, как
белое и черное, между которыми пролегает невообразимая гамма всех оттенков
серого. Кто-то из них живет с единственной целью -- пускать, как говорится,
пыль в глаза, а кто-то в прямом смысле слова пытается спастись от пыли
настоящей.
Жан-Лу подумал, что жизненные приоритеты в общем-то довольно просты и
неизменны, и мало где еще на свете можно так же легко разложить их по
полочкам, как здесь. Охота за деньгами на первом месте. Одни их имеют,
другие хотят иметь. Все просто. Избитая истина становится таковой из-за
толики правды, скрывающейся в ней. Возможно, деньги и не приносят счастья,
но в ожидании его это неплохой способ провести время.
Так думают все.
В нагрудном кармане зазвонил мобильник. Жан-Лу достал его и ответил,
даже не взглянув на дисплей, поскольку отлично знал, кому он нужен. Слова
Лорана Бедона, режиссера и автора "Голосов", передачи, которую Жан-Лу вел
каждую ночь на "Радио Монте-Карло", донеслись до него вместе с дуновением
воздуха в микрофоне.
-- Ну, как, ты собираешься почтить нас сегодня вечером своим
присутствием, или мы должны справиться без нашей звезды?
-- Привет, Лоран. Еду, еду.
-- Ладно. Ты ведь знаешь, что если диджеев нет в студии по меньшей мере
за час до эфира, у Роберта тут же начинает барахлить кардиостимулятор. И
задница дымятся.
-- Как? И она тоже? Ему что, курева не хватает?
-- Похоже на то.
С Итальянского бульвара Жан-Лу выехал на бульвар де Мулен. Освещенные
витрины по обеим сторонам улицы засверкали морем обещаний, подмигивая,
словно дорогие проститутки. Как и с ними, нужно было всего лишь иметь
немного денег, чтобы приобрести...
Разговору помешал тонкий свист в телефоне -- помеха из-за радиоволн.
Жан-Лу перенес аппарат к другому уху, и свист прекратился, будто послужив
условным сигналом. Лоран сменил тон.
-- Ладно, кроме шуток, поторопись. У меня тут была пара...
-- Подожди минутку. Полиция, -- прервал его Жан-Лу.
Он поспешно опустил руку с мобильником, изобразил на своем лице
предельную наглость, подъехав к светофору на перекрестке авеню де ла Мадон и
остановился в левом ряду, ожидая зеленого света. Полицейский на углу строго
следил, чтобы сидевшие за рулем неукоснительно выполняли указания его
светящегося коллеги. Жан-Лу понадеялся, что успел спрятать мобильник, и тот
ничего не заметил. В Монте-Карло крайне строго следили за тем, чтобы
водители не пользовались телефоном во время движения. И сейчас ему вовсе не
хотелось терять время на разговоры с неумолимым княжеским блюстителем
порядка.
Когда загорелся зеленый, Жан-Лу свернул налево и проехал мимо
подозрительно смотревшего на него полицейского, который проводил взглядом
его "мерседес", пока он не исчез на спуске к отелю "Метрополь". Поняв, что
его уже не достать, Жан-Лу снова поднес телефон к уху.
-- Опасность миновала. Извини, Лоран. Так что ты говорил?
-- Я говорил, что у меня появилась пара идей, весьма достойных похвалы,
и хотелось бы обсудить их с тобой до выхода в эфир. Поторопись.
-- Насколько достойных? Как тридцать три или двадцать семь?
-- Пошел ты в задницу, сквалыжник! -- Обидевшись, Лоран тотчас с
иронией отразил удар.
-- Как там говорил кто-то: мне нужны не советы, мне нужны адреса.
-- Перестань болтать глупости и поторопись лучше.
-- Указание получено. Уже въезжаю в туннель, -- солгал Жан-Лу.
Лоран выключил телефон, и Жан-Лу улыбнулся. Лоран всякий раз называл
свои идеи именно так -- весьма достойными похвалы. Отдавая кесарю кесарево,
Жан-Лу должен был с этим согласиться, однако с такой же уверенностью Лоран,
на свою беду, называл и числа, которые, как ему казалось, должны были
выпасть в рулетке. Только они почти никогда не выпадали.
На перекрестке Жан-Лу свернул налево к спуску на авеню де Спелюг и
увидел справа огни площади, где друг против друга стояли по обе стороны
"Казино", вытянувшись, словно часовые, "Отель де Пари" и "Кафе де Пари".
Временное ограждение и передвижные трибуны, установленные здесь по случаю
Гран-при, разобрали весьма быстро. Ничто не должно было долго омрачать
языческую святость этого места, целиком и полностью посвященного культу
игры, денег и броских эффектов.
Он миновал площадь Казино и не спеша поехал по дороге, по которой всего
несколько дней назад с бешеной скоростью летали "феррари", "уильямсы" и
"макларены". За поворотом Портье[5] в лицо ему пахнул свежий морской ветер,
впереди показались желтые огни туннеля. Жан-Лу ощутил прохладу, окунувшись в
этот ненатуральный свет, при котором все краски обезличивались. На другом
конце туннеля открылась яркая россыпь огней порта -- всю его акваторию
заполняли всевозможные плавучие средства общей стоимостью, по всей
вероятности, в добрую сотню миллионов евро, не меньше. А на утесе слева над
портом возвышался окутанный мягким светом княжеский замок, оберегая сон
князя и его семьи.
Хотя Жан-Лу и привык к этой панораме, она все равно не оставляла его
равнодушным. Он понимал, что у какого-нибудь жителя Осаки, или Остина либо
Йоханнесбурга дух захватит при виде подобного зрелища.
Можно считать, он уже был на месте. Миновал порт с его бассейнами, где
работы по снятию ограждений велись не так спешно, проехал по всей рю Раскас,
свернул налево на подземную трехэтажную стоянку возле здания "Радио
Монте-Карло".
Он поставил машину на ближайшее свободное место и поднялся наверх. Из
открытых дверей расположенного по соседству "Старз-энд-барз" доносилась
музыка. Это место притягивало всех любителей ночной жизни Монако --
видеоклуб, где можно было выпить пива или отведать какое-нибудь
мексиканско-техасское блюдо в ожидании позднего часа, когда все разбредутся
по дискотекам и злачным местам побережья.
Во внушительном здании, фасад которого смотрел на набережную Антуана
Первого с другой стороны порта, кроме "Радио Монте-Карло" помещалась еще
множество разных учреждений: рестораны, торговые представительства
судостроительных фирм, галереи живописи, телестудии.
У стеклянной двери Жан-Лу позвонил по видеодомофону, подставив один
глаз прямо под объектив.
Голос Ракели, секретарши, прозвучал настолько грозно, насколько она
была на это способна:
-- Кто там?
-- Добрый вечер, я -- месье Око-за-Око. Откройте мне, пожалуйста. Я
надел контактные линзы, и сканер не считывает сетчатку глаза.
Он немного отступил, чтобы девушка его узнала. Из динамика послышался
приглушенный смех, потом снисходительное приглашение:
-- Поднимайся, месье Око-за-Око...
Раздался щелчок, и дверь открылась. Когда Жан-Лу поднялся на четвертый
этаж и створки лифта раздвинулась, он увидел полное лицо Пьеро, стоявшего на
площадке со стопкой компакт-дисков в руках.
Пьеро считали на радиостанции своего рода талисманом. Несмотря на
двадцать два года, мозг его оставался недоразвитым, как у ребенка. Он был
ниже среднего роста, лицо круглое, волосы упрямо торчат во все стороны,
словно листья ананаса. Пьеро был самым неподкупным существом на свете. Он
обладал даром, каким отмечены лишь некоторые бесхитростные натуры, --
невольно, с первого же взгляда внушать симпатию, и сам питал симпатию только
к тому, кто, по его мнению, ее заслуживал.
Пьеро обожал музыку, и когда начинал говорить о ней, его мозг, не
способный к самыми простыми умозаключениями, вдруг обретал несомненную
склонность к анализу. Пьеро обладал поистине компьютерной памятью в том, что
касалось безграничного архива записей на радио и музыки вообще. Стоило лишь
назвать ему какое-нибудь имя или напеть мелодию, как он пулей уносился в
архив и тотчас возвращался с нужной пластинкой или диском. Из-за сходства с
героем известного фильма его окрестили на радио Мальчиком дождя.
-- Привет, Жан-Лу.
-- Пьеро? Что ты здесь делаешь так поздно?
-- Мама сегодня вечером работает, господа устраивают прием. Она приедет
за мной, когда уже немного потом.
Жан-Лу улыбнулся про себя. У Пьеро был свой особый язык, и наивные
ошибки при абсолютном простодушии делали его речь весьма оригинальной. Мать,
которая должна была приехать за ним, когда уже немного потом, служила
домработницей в одной итальянской семье, жившей в Монте-Карло, и тем
зарабатывала на жизнь.
Они познакомились года два назад у входа в радиостудию. Жан-Лу почти не
обратил внимания на странную пару, но женщина подошла ближе и робко
обратилась к нему с видом человека, который постоянно извиняется за свое
присутствие в этом мире. Он понял, что эти двое ждут именно его.
-- Простите, не вы ли Жан-Лу Вердье?
-- Да, мадам. Чем могу помочь?
-- Вы уж извините за беспокойство, но не могли бы вы дать автограф
моему сыну? Пьеро все время слушает радио, и вы самый любимый его диджей.
Жан-Лу окинул взглядом ее поношенную одежду, волосы, поседевшие,
похоже, раньше времени. Ей было, наверное, много меньше лет, чем можно было
дать. Он улыбнулся.
-- Конечно, мадам. Думаю, это самое меньшее, что я могу сделать для
такого преданного слушателя.
Он взял протянутые ему лист бумаги и ручку, тут подошел поближе Пьеро.
-- А ты такой же.
Жан-Лу растерялся.
-- Такой же, как что?
-- Такой же, как по радио.
Жан-Лу в недоумении посмотрел на женщину. Она опустила глаза и тихо
произнесла:
-- Знаете, мой сын... Как бы это сказать...
Она замолчала, будто не решалась произнести нужное слово. Жан-Лу
внимательно посмотрел на Пьеро и, поняв по его лицу, что она имеет в виду,
проникся сочувствием к обоим.
Такой же, как по радио...
Жан-Лу догадался, что хотел сказать юноша: он, Жан-Лу, оказался точно
таким, каким тот представлял его себе, слушая радио. Тут Пьеро улыбнулся, и
все вокруг словно осветилось. Жан-Лу невольно проникся к этому странному
юноше живейшей симпатией.
-- Хорошо, молодой человек, сегодня для тебя удачный день. Я с
удовольствием дам автограф. Подержи, пожалуйста, это.
Он протянул юноше пачку бумаг и открыток, и пока расписывался, Пьеро
скользнул взглядом по первой странице, оказавшейся у него в руках, и с
удовлетворением посмотрел на Жан-Лу:
-- Ночь трех собак, -- спокойно произнес он негромким голосом.
-- Что?
-- "Three Dog Night", -- пояснил он со своим неподражаемым английским
произношением. -- Ответ на первый вопрос. А на второй -- Алан Олсворт и Олли
Олсолл.
На первой странице был напечатан музыкальный вопросник для дневной
передачи. Победителей конкурса ожидали призы. Жан-Лу составил его всего
несколько часов назад.
Первый вопрос был такой: "Какая группа семидесятых годов исполняла
песню "Joy to the World"", а второй: "Назовите имена гитаристов группы
Tempest".
Пьеро правильно ответил на оба. Жан-Лу с изумлением посмотрел на его
мать. Женщина сникла еще больше, словно прося извинения и за это.
-- Пьеро очень любит музыку. Его послушать, так вместо хлеба я должна
покупать одни пластинки. Он... он... Ну, вот такой, какой есть, но когда
дело касается музыки, он помнит очень многое из того, что читал и слушал по
радио.
Жан-Лу указал на лист у юноши в руке.
-- А на другие вопросы тоже сможешь ответить, Пьеро?
Пьеро, пробежав список глазами, без промедления отщелкал все пятнадцать
ответов. А вопросы были не из простых. Жан-Лу побледнел.
-- Знаете, мадам, это гораздо больше, нежели помнить очень многое. Ваш
сын -- настоящая энциклопедия.
Он с улыбкой забрал у Пьеро бумаги и, указав на здание, откуда велись
передачи, спросил:
-- Хочешь побывать на радио, посмотреть, откуда мы передаем музыку?
Жан-Лу провел Пьеро по студиям, показал комнату, где создавались
программы, которые тот слушал дома, угостил кока-колой. Пьеро, как
зачарованный, оглядывал все вокруг такими же восторженными глазами, какими
смотрела на сына мать. Но когда он вошел в архив, в полуподвал, окунувшись в
море дисков и виниловых пластинок, лицо его осветилось, словно у блаженной
души у входа в рай.
Когда же на радио узнали его историю (отец бросил семью на произвол
судьбы, как только выяснилось, что сын инвалид, оставив обоих в нищете), но
самое главное, когда убедились, сколь обширны музыкальные познания юноши, то
взяли его в штат. Мать не могла поверить. Теперь Пьеро было куда
приткнуться, пока она была на работе, и он даже получал небольшую зарплату.
Но самое главное -- он был счастлив.
Обещания и ставки, подумал Жан-Лу. Иногда одни удается выполнить,
другие -- выиграть. Может, на свете и есть что-то получше, но и это уже
кое-что.
Пьеро вошел в лифт.
-- Только спущусь вниз, в комнату, отнесу диски и приду к тебе. И увижу
твою передачу.
"Комната" -- так по-своему он называл архив, а "увижу твою передачу" --
означало, что Пьеро будет сидеть в студии за стеклом, слушать передачу и с
обожанием смотреть на Жан-Лу, своего лучшего друга, своего любимого кумира.
-- Ладно, оставлю тебе место в первом ряду.
Дверь скрыла улыбку Пьеро, что сияла куда ярче галогеновых ламп в
лифте.
Жан-Лу пересек площадку и набрал на панели код доступа. Сразу за дверью
помещался длинный письменный стол. Здесь трудилась Ракель, выполняя
обязанности одновременно распорядителя и секретаря. Стройная, темноволосая,
с худым, но миловидным лицом, умеющая держаться на высоте в любой ситуации,
она нацелила ему в грудь указательный палец.
-- Рискуешь. Когда-нибудь, вот увидишь, оставлю тебя на улице.
Жан-Лу приблизился и отвел палец в сторону, словно дуло заряженного
пистолета.
-- Тебе никогда не говорили, что нельзя целиться пальцем? А если он
вдруг выстрелит? Скажи-ка лучше, почему ты здесь так поздно? И Пьеро тут.
Или может, отмечается какой-нибудь праздник, а мне ничего не сказали?
-- Никакого праздника, обычная сверхурочная работа. И только из-за
тебя, потому что ты срываешь встречу и вынуждаешь нас трудиться, как говорят
русские, по-стахановски.
Она кивнула на дверь.
-- Иди к боссу, есть новости.
-- Хорошие? Плохие? Так себе? Решился наконец попросить моей руки?
-- Хочет поговорить с тобой. Он в кабинете президента, -- улыбнулась
Ракель, уклонившись от ответа.
Жан-Лу двинулся дальше, шаги его заглушал ковролин, голубой с усыпанный
мелкими коронами кремового цвета. Остановившись у последней двери справа, он
постучал и открыл ее, не ожидая приглашения. Босс сидел за письменным столом
и, надо ли пояснять, говорил по телефону. К этому часу кабинет его из-за
табачного дыма выглядел каким-то таинственным логовом, где душа сигареты в
руке, встречалась с душами бесчисленных сигарет, выкуренных ранее.
Директор "Радио Монте-Карло" был единственным известным Жан-Лу
человеком, курившим эти зловонные русские сигареты с длинным пустотелым
фильтром.
Роберт жестом предложил сесть.
Жан-Лу опустился в черное кожаное кресло напротив письменного стола, и
пока босс заканчивал разговор и закрывал "моторолу", отмахивался от дыма.
-- Мы что же, хотим превратить кабинет в прибежище для тех, кто тоскует
по туману? По Лондону или смерти? Вернее -- по Лондону и смерти? А известно
ли президенту, что здесь творится в его отсутствие? В случае чего, у меня
хватит материала, чтобы шантажировать тебя до конца твоих дней.
"Радио Монте-Карло" -- радиостанция Княжества Монако, ведущая передачи
на итальянском языке, принадлежала крупной итальянской компании со
штаб-квартирой в Милане, которая управляла целым пулом частных радиостанций.
Здесь же, в Монако, руководство было целиком возложено на Бикжало, а
президент компании появлялся тут лишь по случаю важных совещаний.
-- Ты негодяй, Жан-Лу. Гадкий негодяй, к тому же слабак.
-- Не понимаю, как ты можешь курить такую дрянь. Это уже не дым, а
нервно-паралитический газ. И мы, даже не замечая, общаемся с твоим
призраком?
Юмор Жан-Лу, как и табачный дым, нисколько не действовал на Роберта --
он оставался невозмутимым и неуязвимым.
-- Оставь свои дамские комментарии. Ведь не ради твоих жалких шуток по
поводу моих сигарет я жду здесь, пока твоя драгоценная задница опуститься в
кресло. И обрати внимание -- я говорю "драгоценная", потому что всем
известно, чем думаешь...
Обмен подобными остротами входил в давний ритуал, и тем не менее Жан-Лу
был весьма далек от мысли, что они могут называться друзьями. За едким
юмором скрывалась невозможность понять истинную сущность Роберта Бикжало.
Наверное, это умный человек, но определенно еще и хитрый. Умный человек
порой дает миру намного больше, чем получает, а хитрый старается взять как
можно больше, а дать взамен минимум. Жан-Лу хорошо знал, по каким правилам
танцуют в мире вообще и на радио тем более: он был диджеем, который вел
"Голоса", передачу имевшую огромный успех, а расположение таких людей, как
Бикжало, зависело исключительно от количества слушателей.
-- Мне хотелось только высказать все, что я думаю о тебе и о твоей
передаче, прежде чем безжалостно вышвырнуть тебя на мостовую...
Бикжало откинулся на спинку кресла и притушил, наконец, папиросу в
пепельнице, полной трупов. Выдержал паузу, как при игре в покер. Потом
заговорил тоном человека, который восклицает "Есть!", выкладывая покер на
игорный стол.
-- Сегодня был звонок по поводу твоей программы. Звонил человек,
близкий к княжеской фамилии. Не спрашивай, кто, ибо могу назвать тебе только
грех, но не грешника...
Тон директора внезапно изменился. Улыбка до ушей просияла на его лице,
как только он оказался на королевской лестнице.
-- Князь лично выразил свое удовлетворение по поводу успеха передачи!
Жан-Лу поднялся с кресла с точно такой же улыбкой, пожал протянутую ему
руку и снова сел. Бикжало продолжил свой полет на крыльях восторга.
-- Монте-Карло все всегда считали раем для тех, кто устал платить
налоги. В последнее время, учитывая неприятности, какие произошли в Америке,
и практически повсеместный экономический кризис, наш образ несколько
поблек...
Бикжало произнес "наш" как любезную уступку миру, но выглядел при этом
как человек, который мало причастен к чужим проблемам. Он достал из пачки
новую папироску, смял пальцами фильтр, взял со стола зажигалку и закурил.
-- Еще несколько лет назад в это время года на площади Казино
собиралось две тысячи человек. Теперь же в иные вечера там пусто, как
похмельным утром, что, конечно же, не может не пугать. Обращаясь к
социальным проблемам, ты сумел поднять "Голоса" на новую высоту. Теперь
многие считают, что в Монте-Карло возможно не только отдыхать, но и решать
какие-то проблемы, можно позвонить и попросить о помощи. И для радио, не
скрою, это оказалось большой удачей. На горизонте появилась уйма спонсоров,
так что сам можешь судить, насколько велик успех программы.
Жан-Лу невольно приподнял бровь и улыбнулся. Роберт был менеджером, и
для него успех в конечном счете означал возможность облегченно вздохнуть и
порадоваться при подведении баланса. Времена героев, когда на радио работали
Йоселин и Ауанагана и Герберт Пагани, если упомянуть лишь самых ярких,
прошли. Настали времена бухгалтеров.
-- Надо сказать, что мы действительно молодцы. Особенно ты. Мало того,
что нашел убедительную форму передачи и сумел развить ее, ты можешь вести ее
на двух языках одновременно -- по-французски и по-итальянски. Это и
обеспечивает успех в первую очередь. Я же только сделал свою работу...
Легким жестом Бикжало обозначил отнюдь не свойственную ему скромность.
Так или иначе, он имел в виду свою тонкую интуицию менеджера. Успех
программы и талант ее двуязычного ведущего подсказали ему ход, который он
провел с искусством опытного дипломата. Опираясь на приобретенную репутацию,
он создал нечто вроде совместного предприятия с парижской "Европа-2", чьи
программы были очень похожи на передачи "Радио Монте-Карло".
И теперь "Голоса" выходили на волне, покрывавшей немалую часть
итальянской и французской территории.
Роберт Бикжало положил ноги на стол и выпустил дым в потолок. Жан-Лу
подумал, что подобная поза выглядит весьма аллегорично, но президент скорее
всего был бы иного мнения.
Бикжало между тем торжествовал:
-- В конце июня тут состоится вручение премий. До меня дошли слухи, что
они думают пригласить тебя ведущим. А еще ожидается фестиваль кино и
телевидения. Растешь, Жан-Лу. Многие на твоем месте оказались бы в немалом
затруднении при переходе на видео. При твоей-то внешности, да если к тому же
сумеешь хорошо повести партию... Боюсь, радио и телевидение скоро будут
весьма серьезно бороться за тебя.
Жан-Лу улыбнулся и, взглянув на часы, поднялся.
-- Думаю, Лорану, напротив, уже сейчас приходится сражаться со своей
печенью. Мы ведь еще не переговорили с ним, а надо пройтись по всей
программе сегодняшнего вечера.
-- Скажи этому горе-режиссеру, что его ждет та же мостовая, что и тебя.
Жан-Лу направился к двери, но Роберт остановил его. Он сидел в кресле
и, покачиваясь, смотрел на Жан-Лу, словно кот Сильвестр из мультфильма,
которому удалось, наконец, съесть канарейку.
-- Само собой, что если всю эту телевизионную тягомотину доведут до
конца, твоим менеджером буду я...
Жан-Лу подумал, что Бикжало уж слишком много берет на себя, и решил,
что дорого продаст свою шкуру.
-- Я мучился, терпя некий процент дыма от твоих папирос. Тебе, чтобы
получить проценты с моих денег, придется помучиться по крайней мере столько
же.
Когда он закрывал за собой дверь, Роберт Бикжало с мечтательным видом
смотрел в потолок. У Жан-Лу создалось впечатление, будто босс уже считает
еще не заработанные деньги.
2
Стоя у окна в студии, Жан-Лу смотрел на город, на игру огней,
отражавшихся в спокойных водах порта. Над гаванью возвышалась, вытянувшись,
словно на посту, окутанная мраком вершина Ажель, а над ней горели красные
сигнальные огни радиопередатчика, позволявшего транслировать программы на
Италию.
За спиной прозвучал из динамика голос Лорана:
-- Пауза окончилась, поехали дальше.
Жан-Лу отошел от окна и, сев к микрофону, надел наушники. Лоран показал
из-за стекла режиссерской аппаратной раскрытую ладонь, давая понять, что до
конца спортивной рекламы осталось пять секунд.
Лоран выдал в эфир короткую музыкальную заставку "Голосов", обозначив
тем самым, что передача продолжается. До сих пор шла совершенно спокойная
программа, местами даже весьма развлекательная, без неприятных заминок,
какие случаются порой.
-- С вами снова Жан-Лу Вердье. Вы снова слушаете "Голоса" на "Радио
Монте-Карло", и мы надеемся, что этой прекрасной майской ночью нет никого,
кто нуждался бы в нашей помощи, и всем нужна только наша музыка. Мне
сообщают, что есть звонок.
И в самом деле, подтверждая его слова, перед ним загорелась красная
лампочка. Жан-Лу оперся локтями на стол и обратился к микрофону:
-- Алло?
Послышались короткие щелчки, и наступила тишина. Он вопросительно
посмотрел на Лорана. Режиссер пожал плечами, давая понять, что он тут не при
чем.
-- Да. Алло?
Наконец из эфира долетел ответ, отчетливо слышный всем -- и тем, кто
находился в аппаратной, и тем, кто слушал приемники. С этого момента мрак
надолго станет еще мрачнее, и понадобится очень много шума, чтобы взорвать
тишину, которая наступит потом.
-- Привет, Жан-Лу.
Было что-то неестественное в звуке этого голоса. Казалось, он доносился
из какого-то рупора и был чересчур ровным, лишенным всякого выражения и
чувства. Слова будто вторили некоему приглушенному эхо, словно где-то очень
далеко взлетал самолет.
Жан-Лу опять вопросительно взглянул на Лорана, и тот пальцем начертил
ему в воздухе небольшие круги, давая понять, что помехи зависят только от
связи.
-- Привет. Кто ты?
На другом конце провода молчали. Потом прошелестел ответ с таким же
неестественным искажением:
-- Это не имеет значения. Я -- некто и никто.
-- Твой голос звучит не совсем ясно, тебя плохо слышно. Откуда звонишь?
В ответ -- молчание. Затем снова донесся далекий звук улетающего
самолета, и собеседник повторил:
-- Это тоже не имеет значения. Важно только одно -- настало время нам с
тобой поговорить, даже если после нашего разговора ни ты, ни я уже не будем
прежними.
-- В каком смысле?
-- Я вскоре стану человеком, которого будут преследовать, а ты
окажешься на стороне ищеек, которые начнут с лаем гонятся за тенью. И это
досадно, потому что сейчас, именно сейчас, мы с тобой одинаковы, мы с тобой
одно и то же.
-- В чем же мы одинаковы?
-- Для всего мира каждый из нас -- лишь голос без лица, голос, который
можно слушать с закрытыми глазами, представляя себе кого угодно. Там, на
улице, полно людей, озабоченных тем, как бы приобрести лицо, непохожее на
другие, которое можно было бы с гордостью показывать и ни о чем больше не
беспокоиться. Пришла пора выйти и посмотреть, что за всем этим стоит...
-- Не понимаю, что ты хочешь сказать.
И снова молчание, настолько долгое, что казалось, будто связь
прервалась. Потом опять зазвучал голос, говоривший словно бы улыбался.
-- Поймешь, со временем.
-- Не совсем понимаю, о чем ты.
Он опять замолчал, на этот раз ненадолго, казалось, подыскивал нужные
слова.
-- Не ломай голову. Иногда мне и самому трудно понять.
-- Тогда почему звонишь? Почему разговариваешь со мной?
-- Потому что я одинок.
Жан-Лу опустил голову и стиснул ее руками.
-- Ты говоришь так, будто находишься в заключении.
-- Мы все пребываем в заключении. Свою тюрьму я построил себе сам, но
это не значит, что из нее легче выйти.
-- Сочувствую тебе. Мне кажется, я догадываюсь: ты не любишь людей.
-- А ты любишь?
-- Не всегда. Иногда пытаюсь понять их, а если не удается, стараюсь
хотя бы не судить.
-- И в этом мы тоже одинаковы. Единственное различие -- ты после нашего
разговора можешь почувствовать себя усталым. Можешь отправиться домой и дать
отдых своему мозгу, справиться со своим недомоганием. А я -- нет. Я не могу
уснуть по ночам, потому что моя боль не затихает никогда.
-- И что же ты делаешь по ночам, чтобы справиться со своей болью?
Ответ прозвучал не сразу. Он словно проявился из тишины. .
-- Я убиваю...
-- Как это пони...
Голос Жан-Лу прервала музыка, донесшаяся из колонок. Певучая,
печальная, волнующая мелодия после его слов звучала еще и грозно. Она была
слышна всего секунд десять, а потом умолкла так же внезапно, как возникла.
В напряженной тишине, последовавшей затем, все услышали резкий щелчок:
связь прервалась. Жан-Лу вскинул голову и посмотрел на окружающих. Шелестел
кондиционер, но мысли у всех словно заледенели, и показалось, как если бы
все сразу обернулись к окну и увидели пламенеющее зарево над Содомом и
Гоморрой.
Передачу кое-как удалось дотянуть до музыкальной заставки. Слушатели
больше не звонили. Вернее, после странного разговора коммутатор едва не
раскалился от множества звонков, но ни один из них не был выдан в эфир.
Жан-Лу снял наушники и положил их на стол рядом с микрофоном. Он
заметил, что в этот вечер, несмотря на кондиционер, волосы у него оказались
влажными, как после легкой пробежки.
Ни ты, ни я уже не будем прежними...
Все остальное время Жан-Лу только ставил диски, долго распространяясь
по поводу странного сходства Тома Уэйтса и итальянца Паоло Конте[6] -- оба
совершенно нетипичных как исполнители и чрезвычайно выразительных как
авторы, -- затем перевел и прокомментировал тексты двух их песен. К счастью,
на радио были разные другие способы выйти из трудного положения в неудачные
вечера, а этот, несомненно, выдался именно таким. В запасе имелось несколько
телефонных номеров, по которым всегда можно было позвонить знакомым артистам
и попросить их принять участие в передаче, если она почему-либо не
складывалась. На этот раз тоже обратились к ним, и четверть часа слушали в
их исполнении стихи и юмористические истории Франсиса Кабреля.[7]
Дверь в студию приоткрылась, и показалась голова Лорана.
-- Все в порядке?
Жан-Лу посмотрел на него, словно не видя.
-- Да, все в порядке.
Он поднялся, и они вместе вышли из студии, встретив растерянные взгляды
Барбары и Жака, звукорежиссера. Девушка была в голубой кофточке, и Жан-Лу
заметил расплывшиеся под мышками темные пятна пота.
-- С ума сойти, сколько было звонков. Двое спрашивали, не детектив ли
это и когда будет продолжение, еще по меньшей мере человек двадцать
возмущались недостойными методами привлечения слушателей. Директор тоже
звонил и уже прилетел сюда, словно орел. Ждет нас в кабинете президента. Он
тоже нагрянул и поинтересовался, не сошли ли мы с ума. Похоже, ему сразу
позвонил кто-то их спонсоров, и не думаю, чтобы с поздравлениями.
Жан-Лу представил кабинет еще более прокуренным, если такое вообще
возможно, и объяснение с Бикжало, куда менее восторженное, чем разговор до
передачи.
-- Почему коммутатор пропустил этот звонок?
-- Пусть меня разразит гром, если я понимаю, что произошло. Ракель
говорит, что звонок не проходил через нее. Она не может объяснить, каким
образом он попал прямо в эфирную студию. Тут должен быть какой-то контакт
или... Откуда мне знать, что там творится. По мне, так виноват новый
электронный коммутатор, он явно начинает войну за независимость. Вот
увидишь, в один прекрасный день нам всем придется сражаться с такими же
машинами, как в "Терминаторе".[8]
Они вышли из режиссерской аппаратной и направились в кабинет Бикжало,
не решаясь взглянуть друга на друга. Между ними стояли эти два слова.
Я убиваю...
В полной растерянности прошли мимо компьютеров. Тревожное звучание
этого голоса, казалось, все еще витало тут.
-- А музыка в конце? Мне кажется, я знаю ее...
-- Я тоже. Если не ошибаюсь, фонограмма какого-то фильма. По-моему, это
"Мужчина и женщина", старый фильм Лелуша[9], года шестьдесят шестого года
или пораньше.
-- И что это означает?
-- Ты меня спрашиваешь?
Жан-Лу, казалось, растерялся. Они столкнулись с чем-то совершенно новым
-- такого еще никогда не было в их работе. Прежде всего в эмоциональном
плане.
-- Что ты об этом думаешь?
-- Глупости все это.
Лоран сопроводил свои слова небрежным жестом, казалось, из желания
убедить скорее самого себя, нежели Жан-Лу.
-- Ты так считаешь?
-- Ну, конечно, если не принимать во внимание коммутатор, то это просто
гадкая шутка какого-то придурка.
Они остановились у двери в кабинет Бикжало, и Жан-Лу взялся за ручку.
Тут они посмотрели друг на друга. Лоран завершил свою мысль:
-- Всего-навсего странный случай. Можно рассказать о нем в спортклубе,
и все посмеются.
Тем не менее по лицу его было видно, что он не так уж уверен в
собственных словах. Жан-Лу толкнул дверь и, входя в кабинет начальника
полиции, задумался: звонок этот -- обещание или ставка?
3
Йохан Вельдер включил электрическую лебедку и держал кнопку, пока цепь
не опустилась на самое дно. Убедившись, что "Вечность" встала на якорь, он
выключил мотор. Яхта -- великолепная, двухмачтовая, длиной в двадцать два
метра, построенная по чертежам его друга Майка Фарра на верфях в Бенето, --
начала медленно разворачиваться. Движимая легким бризом со стороны берега,
она встала по течению, носом в открытое море. Эриджейн, наблюдавшая, как
спускается якорь, легко прошла по палубе к мостику, придерживаясь за поручни
из-за легкой качки. Йохан смотрел на нее, прищурившись, и в тысячный раз
восхищался ее стройной спортивной, чуть грубоватой фигурой. Глядя на крепкое
тело Эриджейн, он ощутил жар где-то у солнечного сплетения, почувствовал,
как возникает, подобно тихой боли, желание, и с благодарностью подумал о
судьбе, сотворившей эту женщину столь близкой к совершенству -- так, словно
он сам задумал ее и создал.
Йохан еще не решился сказать ей, что любит ее.
Эриджейн подошла к штурвалу, возле которого он стоял, обвила Йохана
руками за шею и звонко поцеловала в щеку. Он ощутил теплое дыхание и запах
ее тела и снова подумал, что нет в мире нет лучшего аромата. В нем
сочетались морская свежесть и что-то еще, что предстояло постепенно познать.
Улыбка Эриджейн сияла в контражуре заката, и Йохан скорее представил, нежели
увидел, отражение, блеснувшее в ее глазах.
-- Я, пожалуй, спущусь и приму душ. Потом, если хочешь, прими и ты, а
если после душа пожелаешь еще и сбрить бороду, то я, может быть, соглашусь
на любое предложение, как провести время после ужина...
Йохан ответил ей улыбкой и столь же понимающим взглядом, и провел рукой
по щеке, поросшей двухдневной щетиной.
-- Странно, я думал, вам, женщинам, нравятся несколько обросшие
мужчины...
Он пародировал афишу приключенческого фильма пятидесятых годов.
-- Одной рукой он обнимает вас, а другой ведет свою лодку к горизонту.
Эриджейн подыграла Йохану, высвободилась из объятия и направилась на
нижнюю палубу, двигаясь, как звезда немого кино.
-- Мне совсем нетрудно представить себе это путешествие к горизонту
вместе с тобой, мой герой, но вряд ли что-то изменится, если ты не обдерешь
мне щеки.
Она исчезла за порогом, словно актриса со сцены после эффектной
реплики.
-- Эриджейн Паркер, твои противники думают, будто ты шахматистка, но
только я знаю, кто ты на самом деле...
Эриджейн на мгновение с любопытством выглянула из-за двери.
-- Кто же?
-- Самый прекрасный клоун, какого я когда-либо видел.
-- Конечно! Я потому так хорошо играю в шахматы, что отношусь к ним
совершенно несерьезно.
И она опять исчезла. Йохан увидел, что внизу зажегся свет, и вскоре
услышал шум воды в душе.
Улыбка не сходила с его лица.
Они познакомились несколько месяцев назад, когда по случаю Гран-при
Бразилии Йохана пригласили на прием, устроенный спонсором соревнований --
транснациональной компанией по производству спортивной одежды. Обычно он
старался уклоняться от подобных обязанностей, особенно перед соревнованиями,
но на этот раз был благотворительный светский раут со сборами в пользу
ЮНИСЕФ[10], так что отказаться было неудобно.
Он бродил без особого удовольствия по заполненным людьми гостиным, в
превосходного покроя смокинге -- сразу видно, что сшит на заказ, а не взят
напрокат. В руках он держал бокал с недопитым шампанским, и явно скучал.
-- Вы всегда так весело развлекаетесь или сегодня особенно стараетесь?
Он обернулся на голос и увидел перед собой улыбку и зеленые глаза
Эриджейн. На ней был мужской смокинг с расстегнутой рубашкой, без
классической "бабочки", и белые теннисные туфли. Такой наряд и коротко
постриженные черные волосы делали ее похожей на очаровательную копию Питера
Пэна.[11] Он не раз встречал ее фотографию в газетах и сразу же узнал
Эриджейн Паркер, странную девушку из Бостона, известную своими выступлениями
на самых крупных чемпионатах мира по шахматам. Она обратилась к нему
по-немецки, Йохан ответил на том же языке.
-- Мне предложили в качестве альтернативы расстрел, но так как в конце
недели у меня важные дела, я вынужден был принять это приглашение...
Он кивнул в сторону гостиной, заполненной публикой. Улыбка и веселое
лицо девушки подтверждали: экзамен он выдержал. Она протянула ему руку.
-- Эриджейн Паркер.
-- Йохан Вельдер.
Он со значением пожал ее ладонь и тотчас понял, что этот жест имеет
особое значение и что глаза их, встретившись, уже ведут разговор не
переводимый в слова. Они вышли на открытый воздух, на просторную террасу,
словно повисшую среди молчаливого дыхания бразильской ночи.
-- Как случилось, что вы так хорошо говорите по-немецки?
-- Вторая жена моего отца, она же случайно и моя мать, родом из
Берлина. К счастью, она оставалась замужем довольно долго, чтобы обучить
меня этому языку.
-- Почему обладательница такой красивой головки часами склоняет ее над
шахматной доской?
Эриджейн подняла бровь и парировала вопросом:
-- Почему мужчина с такой интересной головой, прячет ее в горшке,
который вы, гонщики, называете шлемом?
Тут подошел Леон Уриц, представитель ЮНИСЕФ, организатор праздника, и
попросил Йохана пройти в большой зал. Йохан неохотно покинул Эриджейн и
последовал за ним, решив как можно скорее ответить на поставленный вопрос. У
дверей зала он обернулся и посмотрел на девушку. Она стояла у балюстрады и
смотрела на него с улыбкой, держа одну руку в кармане, а другую, с бокалом
шампанского, протянув в его сторону, словно чокаясь.
На другой день после тренировок, какие обычно проходят по четвергам,
Йохан отправился повидать Эриджейн на шахматном турнире. Его появление
вызвало немалое оживление публики и журналистов. Было очевидно, что
присутствие Йохана Вельдера, дважды чемпиона мира в "Формуле-1", на партии
Эриджейн Паркер было отнюдь не случайно и несомненно далеким от его
шахматных интересов, о которых ничего не было слышно раньше. Она сидела за
шахматным столом, отгороженным деревянной стойкой от судей и публики, и
услышав оживление в зале, повернулась, а когда увидела его, как бы не узнала
и снова устремила взгляд на шахматную доску.
Йохан любовался Эриджейн -- склонившись к доске, она сосредоточенно
изучала позицию -- и подумал, как странно выглядит эта хрупкая женская
фигура в зале, где обычно собираются только мужчины.
И тут Эриджейн сделала несколько совершенно необъяснимых неверных
ходов. Йохан ничего не понимал в шахматах, но догадался об этом по
замечаниям болельщиков, заполнявших зал. Вдруг она поднялась, опрокинула
своего короля в знак поражения, и ни на кого не глядя, опустив голову,
направилась к двери в глубине зала. Йохан пытался догнать ее, но Эриджейн
бесследно исчезла.
Хронометрические испытания и другие заботы, связанные с началом
соревнований, не позволили ему заняться дальнейшими поисками. И вдруг она
появилась в боксе утром, сразу после брифинга пилотов, перед самым стартом
на Гран-при. Он проверял, как механики после разминки выполнили его
указания, и голос Эриджейн прозвучал так же неожиданно, как и при первой
встрече.
-- Что ж, должна сказать, комбинезон не так красит тебя, как смокинг,
зато выглядит повеселее.
Йохан обернулся, и она оказалась перед ним -- огромные, сияющие зеленые
глаза. Волосы спрятаны под шапочку с логотипом какого-то спонсора. Легкая
блузка, под которой угадывалась ничем не стесненная грудь, и пестрые
"бермуды", какие носили почти все вокруг. На шее висел пропуск Фока[12] и
темные очки на пластиковой тесемке. От неожиданности он настолько оторопел,
что Альберто Регоза, его инженер по треку, даже пошутил:
-- Эй, Йохан, закрой рот, а то шлем не застегнешь!
Он приобнял Эриджейн за плечи и ответил сразу и ей, и другу:
-- Ладно, пойдем отсюда. Я мог бы, конечно, познакомить тебя кое с кем,
но нет смысла, потому что уже завтра ему придется искать себе другую работу,
и мы его больше не увидим.
Он вывел девушку из бокса, и в ответ на шутку инженера показал ему
из-за спины поднятый вверх средний палец -- ведь тот нагло рассматривал ее
красивые, обнаженные в коротких "бермудах" ноги.
-- Честно говоря, в смокинге ты тоже выглядела весьма недурно, но так
мне больше нравится. Девушки в брюках всегда вызывают некоторые подозрения.
Они посмеялись. Эриджейн не имела ни малейшего представления об
автомобильных гонках, и Йохан, громким голосом перекрывая шум двигателей,
вкратце объяснил, кто есть кто и что есть что. Когда настало время старта,
он посоветовал ей смотреть гонки из бокса.
-- Думаю, мне пора уже надевать на голову горшок, как ты говоришь.
Увидимся.
Он помахал ей, препоручив Грете Рингерт, отвечающей в команде за связи
с общественностью. Сел в болид и, пока механики пристегивали ремни, смотрел
сквозь щель в шлеме на Эриджейн. Взгляды их встретились и вновь заговорили,
и разговор этот взволновал его неизмеримо сильнее, нежели предстоящее
соревнование.
На оптимальную траекторию он вышел почти сразу, примерно после десяти
кругов. Он хорошо стартовал, но потом, когда был на четвертой позиции,
задняя подвеска -- слабое звено его машины -- внезапно отказала, и на крутом
левом повороте его развернуло на сто восемьдесят градусов. Он крепко
врезался в ограждение, отлетел на середину трека и несколько раз
перевернулся на своем полуразбитом "Кловере".
Сообщив по радио команде, что все в порядке, он пешком вернулся в бокс,
но не нашел Эриджейн. Объяснив менеджеру команды и техникам причину
происшествия, он отправился на поиски и обнаружил ее в моторном боксе рядом
с Гретой, скромно удалившейся при его появлении. Эриджейн поднялась и обвила
руками его шею.
-- Я еще могу смириться с тем, что из-за твоего появления вылетела в
полуфинале страшно важного турнира, но думаю, мне будет очень трудно терять
частицу жизни каждый раз, когда ты будешь рисковать своей. А теперь можешь
поцеловать меня, если хочешь...
С этого дня они больше не расставались.
Йохан закурил сигарету и остался сидеть в полумраке, глядя на береговые
огни. Он поставил яхту недалеко от мыса Мартин, напротив французского
городка Рокбрюн, чуть правее огромной голубой буквы "V" -- эмблемы гостиницы
"Виста-палас-отель", построенной на вершине утеса. Слева сиял огнями
Монте-Карло -- красивый и фальшивый, как зубной протез -- погруженный в море
света, которого не заслуживал, и денег, которые ему не принадлежали.
Минуло три дня после Гран-при Монако, восторженная толпа, собравшаяся в
конце недели посмотреть на гонки, схлынула, и город быстро возвращался к
обычной жизни. Там, где еще недавно царили гоночные машины с их немыслимой
скоростью, движение вновь стало ленивым и правильным, под майским солнцем, в
преддверии лета, которое уже никогда не будет таким, как прежде, -- ни для
него, ни для других.
Йохан Вельдер в свои тридцать четыре года чувствовал себя стариком и
испытывал страх.
Страх, привычный спутник пилота "Формулы-1", был хорошо знаком ему. Вот
уже столько лет каждую субботу перед соревнованиями он ложился спать вместе
с ним, и неважно, кто из женщин делил с ним постель. Он даже научился
различать его запах в своих пропитанных потом комбинезонах, сохнущих в
боксах. Он так долго нивелировал и одолевал этот страх, что в конце концов
даже научился забывать о нем, когда надевал шлем, садясь в машину,
пристегивая ремни безопасности, ожидая мощного выброса адреналина. Теперь
все стало по-другому, теперь он боялся самого страха -- страха, который
подменяет рассудок инстинктом, вынуждающим тебя снять ногу с акселератора
мгновением раньше, чем нужно, и мгновением прежде необходимого искать педаль
тормоза. Он боялся страха, который внезапно лишает тебя дара речи и общается
с тобой только через хронометр, объясняя, сколь быстра секунда для обычного
человека и насколько длинна она -- для пилота.
Зазвонил мобильный телефон. Йохан был уверен, что выключил его, и хотел
было сделать это сейчас, но все же ответил.
-- Куда ты, черт возьми, запропастился?
Голос Роланда Шатца, его менеджера, зазвучал в трубке подобно возгласу
ведущего телевикторины с той, правда, разницей, что ведущие не злятся на
участников передачи. Йохан ожидал этого звонка, но был совершенно не готов к
нему.
-- Да так, гуляю... -- уклончиво ответил он.
-- Он, видите ли, гуляет! А ты знаешь, что тут творится?
Он не знал, но вполне мог представить. В конце концов пилот,
прохлопавший на последних поворотах уже практически выигранную гонку, всегда
занимал много черного места на белых страницах спортивной печати во всем
мире. Роланд даже не дал ему ответить и продолжал свое:
-- Команда всеми силами пыталась прикрыть тебя от журналистов. Но
Фергюсон взъелся, словно гиена. В этих соревнованиях ты ни разу никого не
обогнал, ты оказался впереди только потому, что другие вышли из игры или
сломались! И все равно упустил победуСамый снисходительный заголовок в
газетах, знаешь, какой? "Йохан Вельдер в Монте-Карло проигрывает гонку и
теряет лицо".
Йохан попытался было возразить, не очень веря этим словам.
-- Я же говорил вам, что машина была недостаточно...
Менеджер не дал ему закончить фразу:
-- Выдумки! Показания телеметрии -- вот они, здесь, и поют лучше
Паваротти. Машина была в отличном состоянии, и пока у Мало не отказал
двигатель, он обставил тебя за милую душу, хотя и стартовал позже.
Франсуа Мало был вторым пилотом в команде, молодой гонщик, еще, что
называется, незрелый талант, но Фергюсон, тренер команды "Кловер Ф-1
Рейсинг", уже давно растил и холил его. Мало еще не хватало опыта, но он
оказался отличным испытателем, к тому же воли к победе и отваги ему было не
занимать. Не случайно во всех "конюшнях" пристально следили за ним с тех
пор, как он участвовал в "Формуле-3", пока Фергюсон не перехватил парня
окончательно, заключив с ним контракт на два года. В свою очередь Шатц тоже
немало постарался, чтобы стать поверенным Йохана в делах. Таков были законы
спорта и, в частности, "Формулы-1" -- крохотной планеты, где солнце всходит
и заходит с безжалостной быстротой.
Роланд внезапно изменил тон и заговорил с ним по-человечески --
как-никак давние друзья. И все равно оставалось впечатление, будто он ведет
допрос и за хорошего полицейского и за плохого сразу.
-- Йохан, есть проблемы. На будущей неделе намечена серия тестовых
испытаний в Сильверстоуне, с командами "Уильямс" и "Джордан". Если я
правильно понял, они хотят, чтобы новую подвеску тестировали Мало и
Барендсон, испытатель. Ты понимаешь, надеюсь, что все это означает?
Конечно, он понимал. Он слишком хорошо знал мир автогонок, чтобы не
понимать. Если пилота даже не ставят в известность о последних технических
новинках в его же собственной команде, выходит, опасаются, что он может
передать ценную информацию, соперникам. А потому ни о каком возобновлении
контракта говорить не приходится.
-- Что ты хочешь от меня услышать, Роланд?
-- Ничего. Я ничего и не жду от тебя. Я только хотел бы, чтобы ты,
садясь за руль, использовал голову и ноги. А они у тебя есть, ты не раз
доказывал это.
Они помолчали.
-- Ты все с той самой, да?
Йохан невольно улыбнулся.
Роланд не питал ни малейшей симпатии к Эриджейн, которую называл в
разговоре не иначе как "та самая".
С другой стороны ни один менеджер не питает симпатий к женщине, из-за
которой, по его мнению, пилот сдает позиции. Прежде у Йохана были десятки
женщин, и Шатц расценивал их совершенно верно -- как неизбежное приложение к
объекту всеобщего внимания, множество прекрасных лун, отражающих солнечное
сияние чемпиона. А вот когда в жизни Йохана появилась Эриджейн, он как-то
насторожился и занял оборону. Наверное, пора уже объяснить ему, что Эриджейн
-- не болезнь, разве что симптом. Йохан говорил тоном человека, желающего
убедить упрямого ребенка, что за ушами тоже надо мыть.
-- Роланд, тебе не приходит в голову, что у любого фильма есть конец?
Мне тридцать четыре года, многие пилоты в моем возрасте уже ушли. А кто еще
работает, выглядит карикатурой на самого себя в молодости.
Он сознательно не упомянул погибших. Это были люди, каждый со своим
именем, собственным характером, он помнил их глаза, смех, а потом они
внезапно превращались в мертвые тела, изуродованные вместе с кузовом болида:
яркий шлем свернут набок, "скорая помощь", как всегда, опаздывает, вертолет,
как всегда, не поспевает вовремя, врач, как всегда, оказывается бестолковым.
Роланд шумно возразил.
-- Да что ты несешь, Йохан? Мы же с тобой прекрасно знаем, что такое
"Формула-1", но у меня масса предложений из Америки... У тебя еще уйма
времени, чтобы развлечься и заработать кучу денег без всякого риска.
У Йохана не хватило мужества остудить менеджерский пыл Роланда. Деньги,
конечно же, не тот стимул, который мог изменить состояние его души. Денег у
него хватит на два поколения вперед. Он зарабатывал их, все эти годы рискуя
жизнью, и не поддался искушению, как многие его коллеги, приобрести
персональный самолет или вертолет и покупать дома во всех концах света. Он
не смог сказать Шатцу, что проблема в другом -- гонки перестали доставлять
ему удовольствие. Нить почему-то оборвалась и, к счастью, это произошло не в
тот момент, когда он мог потерять равновесие.
-- Ладно, еще поговорим.
Шатц понял, что сейчас лучше не настаивать.
-- Хорошо, постарайся быть в форме для Испании. До конца чемпионата еще
далеко, два хороших результата, и все выправится. А пока развлекайся,
красавец-мужчина!
Роланд отключился, а Йохан смотрел на мобильник, словно видя в нем
озабоченное лицо своего менеджера.
-- Молодец. Ждешь, пока отойду, и тут же хватаешься за телефон. Мне,
что же, надо думать, будто у тебя есть другая женщина?
Эриджейн вышла из душа и поднялась к нему на палубу, вытирая волосы
полотенцем.
-- Нет, это был Роланд.
-- А!
Этот возглас вместил в себя все.
-- Я не нравлюсь ему, не так ли?
Йохан привлек ее к себе, обнял за талию, прижался щекой к ее животу и
заговорил, не глядя на нее.
-- Не в этом дело. У Роланда свои проблемы, как у всех, но он мой друг,
и я полностью доверяю ему.
Эриджейн ласково погладила его по голове.
-- Ты сказал ему?
-- Нет, решил, что по телефону не стоит. Думаю, скажу -- и ему, и
Фергюсону -- в Барселоне. На будущей неделе. В любом случае официально
сообщу об уходе только на финише сезона. Не хочу, чтобы журналисты еще злее
кусали меня.
Их любовная история была необычайно лакомым кусочком для репортеров
всего мира. Лица гонщика и шахматистки месяцами не сходили с журнальных
обложек, а светские хроникеры изощрялись, строча всяческие небылицы.
Йохан поднял голову, заглянул ей в глаза и с волнением прошептал:
-- Я люблю тебя, Эриджейн. Я любил тебя еще до нашего знакомства, но не
знал этого.
Она не ответила. Только посмотрела на его лицо в бликах света,
отраженных от палубы. Йохан слегка растерялся, но он уже сказал то, что
хотел, и не собирался возвращаться назад.
ВТОРОЙ КАРНАВАЛ
Его голова в подводной маске появляется на поверхности воды около носа
яхты. Он отыскивает глазами якорную цепь, и колыхнув ластами, медленно
подплывает к ней. Ухватившись за борт, осматривает яхту. Корпус из
стеклопластика отражает яркий свет полной луны. Он дышит в трубку ровно и
спокойно.
Пятилитровый баллон у него за спиной не пригоден для длительного
погружения, зато легкий, удобный и не стесняет движений. Черный
легководолазный костюм -- без всяких надписей или цветных вставок,
достаточно плотный, чтобы хорошо защищать от холода в воде. Включить фонарь
он не может, но из-за яркого света полной луны ему не приходится сожалеть об
этом. Всячески стараясь ни малейшим всплеском не нарушить тишину, он под
водой подплывает к корме, где с палубы свисает неубранная лестница.
Хорошо.
Можно легко подняться на борт. Он снимает обмотанный вокруг пояса линь,
цепляет к лестнице карабин и подвешивает на него герметичную коробку,
отстегнув ее от пояса. Собирается снять также баллон, ласты и свинцовый пояс
и, подвязав все это к лестнице, оставить под водой.
Ему нужна полная свобода движений, хотя неожиданность, с какой он
возникнет перед двумя спящими людьми, и поможет ему выполнить задачу.
Он уже собирается снять ласты, как вдруг слышит шаги на палубе.
Соскальзывает с лестницы, отплыв в сторону, прячется под бортом. Оттуда, из
затененного укрытия, видит, как на палубу выходит девушка и останавливается,
зачарованная лунной дорожкой на тихой, спокойной воде. Белый халат на ней --
еще один светлый блик, но вот она легким движением сбрасывает его и
предстает обнаженной в лунном свете.
Он видит ее сбоку и любуется сильным телом, превосходным контуром
небольшой и крепкой груди, очертаниями бедер, длинными, тонкими ногами.
Двигаясь в серебристом свете луны, молодая женщина подходит к лестнице
и пробует ногой воду.
Он улыбается -- это острозубая акулья улыбка.
Он не верит, что так повезло. И горячо надеется, что девушка не боится
холодной воды и любит купаться в море в полнолуние. Словно уловив его мысль,
она спускается по лестнице и легко соскальзывает в воду. От ее прохлады у
нее бегут по телу мурашки и слегка твердеют соски.
Она отплывает от яхты в открытое море, удаляясь от затаившегося в
засаде аквалангиста в черном костюме. Он неслышные ускользает под воду с той
зловещей осторожностью, что отличает хищника, в погоне за ничего не
подозревающей жертвой, где ставкой всегда является жизнь.
Он выпускает из легких весь воздух в трубку, чтобы быстрее опуститься
на глубину, и направляется к девушке. Оказавшись ниже нее, он видит над
собой движениях ее рук и ног. Еле дыша, чтобы бульканье пузырьков не выдало
его присутствия, он медленно поднимется к девушке, хватает ее за лодыжки и с
силой увлекает вниз.
Эриджейн с изумлением обнаруживает, что кто-то держит ее и тянет под
воду. От неожиданности она не успевает глотнуть воздуха. Внезапно оказавшись
глубоко под водой, вдруг чувствует, что ноги опять свободны. Она
инстинктивно отталкивается ими, желая всплыть, но в тот же момент кто-то
хватает ее сзади за плечи, наваливается всей тяжестью и погружает еще
глубже, ближе к якорю и все дальше от поверхности воды, сверкающей над ее
головой издевательским обещанием воздуха и света. Она чувствует, как чьи-то
быстрые руки сжимают ее, словно обручем, сцепившись на груди, скользкая
ткань костюма липнет к ее обнаженной спине, чье-то незнакомое тело
прижимается к ней и обхватывает ногами бедра, не давая вырваться.
Ужас леденит ее разум. Она отчаянно пытается высвободиться и стонет, но
в легких у нее уже почти нет кислорода. Эриджейн чувствует, что силы
покидают ее, что кто-то смертельной хваткой обвил ее тело и неумолимо
увлекает в темную бездну.
Она чувствует, что умирает: кто-то убивает ее, даже не дав понять, за
что. Из глаз льются горькие соленые слезы, смешиваясь с миллионами капель
безучастного моря, принявшего ее. Она ощущает, как расползается мрак этого
объятия -- подобно капле чернил в тазике с чистой водой. Словно холодная и
безжалостная рука лихорадочно шарит по всему ее телу и внутри и снаружи,
стремясь погасить любую крохотную искорку жизни, где бы та ни таилась, пока
не добирается до ее молодого сердца и не останавливает его навсегда.
В тот момент, когда жизнь покидает Эриджейн, он чувствует, как внезапно
сникает ее теперь уже безвольное тело. Чуть помедлив, он поворачивает труп
девушки к себе лицом, берет его под мышки и, двигая ластами, устремляется на
поверхность. По мере приближения к лунному свету, лицо девушки светлеет, и
постепенно проявляются его черты. Он видит нежный овал, тонкий нос,
полураскрытый рот, из которого поднимаются, словно в насмешку, последние
пузырьки воздуха. Вот он уже может рассмотреть широко раскрытые дивные
зеленые глаза, безжизненные из-за неумолимого удара смерти. Он смотрит на
выплывающее из воды лицо убитой им девушки, словно фотограф на проявляемый
снимок, который ему особенно нужен. Окончательно убеждается в том, что она и
вправду прекрасна, и на его лице вновь появляется акулья улыбка.
Наконец, он всплывает на поверхность, вместе с трупом приближается к
лестнице и заранее приготовленным шнуром привязывает девушку за шею к
ступеньке, чтобы, пока он снимает баллон и трубку, ее не отнесло в сторону.
Труп опускается под воду, а разметавшиеся волосы колышутся у борта яхты в
лунном свете, словно щупальца медузы.
Он бесшумно снимает ласты, маску, грузы и аккуратно складывает все на
палубе. Потом подтягивает труп за веревку и без особых усилий поднимается по
короткой лестнице, неся на себе тело жертвы. Медленно опускает его,
укладывая поперек палубы, какое-то время рассматривает, затем поднимает
халат, сброшенный девушкой перед ночным купанием.
Как бы в знак запоздалой жалости, он накрывает ее, будто хочет защитить
тело от ночной прохлады, которая окутала ее теперь уже навечно.
-- Эриджейн? -- неожиданно доносится с нижней палубы.
Он невольно смотрит в ту сторону. Наверное друг девушки проснулся,
почувствовав ее отсутствие. Возможно, вытянул в постели ногу, желая
прикоснуться к возлюбленной, а потом не обнаружил ее в освещенной ярким
лунным светом каюте.
Не услышав ответа, он, конечно, выйдет сейчас искать ее.
В своем черном костюме он темнее всех прочих теней, какие отбрасывает
луна. Он прячется за креплением мачты и гика.
Со своего наблюдательного поста он видит, как снизу поднимается
мужчина, ищущий женщину. Совершенно обнаженный. Едва поднявшись, окинув
взглядом палубу, сразу находит ее. Она лежит на корме возле румпеля, у
лестницы. Лица не видно, оно повернуто, и кажется, будто девушка спит,
укрывшись белым халатом. Мужчина приближается к ней, чувствует влагу под
ногами и замечает мокрые следы на деревянном полу. Купалась, думает он, и
его переполняет нежность к подруге, которая в лунном свете кажется спящей.
Пожалуй, он даже представляет себе, как она плавала в тишине, представляет
ее влажное, сверкающее, словно фольга, тело, когда она выходит из воды и
тщательно вытирается. Он хочет разбудить поцелуем, отвести в каюту и
заняться с нею любовью. Йохан опускается рядом с ней, трогает за плечо,
виднеющееся из-под халата.
Он же, в своем черном костюме, слышит, как тот произносит:
-- Любимая...
Девушка никак не реагирует, словно не слышит. Кожа у нее ледяная.
-- Любимая, здесь же холодно...
И опять никакого ответа. Йохан ощущает, как странная тревога судорогой
сводит ему желудок. Он осторожно поворачивает к себе голову Эриджейн и
встречает безжизненный взгляд. От легкого движения из полураскрытого рта
льется вода. Йохан тотчас понимает, что она мертва и сотрясается в
безмолвном вопле. Он резко встает, и в тот же миг чей-то влажный локоть
обхватывает его горло, сдавливает его и отгибает назад.
Йохан ростом выше среднего, отличный, превосходно натренированный
спортсмен, он многие часы проводит в гимнастическом зале и бегает трусцой,
чтобы выдерживать чудовищные физические нагрузки, каких требует гонка
Гран-при. Однако нападающий выше него и так же силен. На его стороне эффект
неожиданности и потрясение, только что испытанное Йоханом при виде мертвой
девушки. Пилот невольно хватает руку человека в водолазном костюме,
сжимающую ему горло, всеми силами старается ослабить захват, и краем глаза
видит, как что-то сверкает совсем близко. Мгновение -- и острый, как бритва,
нож в руке нападающего с легким свистом рассекает воздух по короткой
нисходящей дуге.
Лезвие вонзается между ребрами -- прямо в сердце. По телу спортсмена
пробегает дрожь и наступает смертельная агония. Йохан чувствует во рту вкус
собственной крови и умирает в холодном свете луны.
Человек в черном костюме всаживает нож все глубже, пока тело Йохана не
обвисает на его руках бездыханным грузом. Только тогда он извлекает нож,
придерживая труп своим телом, легко укладывает его на палубу рядом с
девушкой, некоторое время смотрит на безжизненные тела у своих ног, и
переводит дух. Потом берет труп мужчины за руки и тащит вниз, в каюту.
У него мало времени, и до восхода солнца еще многое нужно сделать.
Единственное, чего ему недостает сейчас, -- это музыки.
4
Роджер вышел на палубу бальетто[13] и вдохнул свежий утренний воздух.
Была половина восьмого, и день обещает быть великолепным. Спустя неделю
после Гран-при владельцы яхты, на которую он нанялся матросом, уехали и
оставили судно на его попечение в ожидании летнего круиза, который обычно
длится месяца два. Так что он будет теперь преспокойно жить в порту
Монте-Карло еще по меньшей мере месяц или полтора без утомительного общения
с судовладельцем и его женой, жуткой занудой, так обвешанной
драгоценностями, что при солнце на нее невозможно смотреть без темных очков.
Донателла, официантка портового ресторана, накрывала столы на открытом
воздухе -- на причале. Скоро придут завтракать служащие из офисов и портовых
магазинов. Роджер молча наблюдал за ней, пока она его не заметила. Донателла
улыбнулась ему и неуловимым движением слегка выпятила грудь.
-- Как жизнь, ничего?
Роджер продолжил шутливую болтовню, какая с некоторых пор вошла у них в
обычай, и теперь изобразил глубокую печаль.
-- Ничего, только можно бы и получше...
Донателла прошла от столиков к корме его яхты и остановилась. Открытая
кофточка позволяла рассмотреть завлекательную ложбинку между грудями, и
Роджер заглянул туда сверху, словно запустил удочку. Девушка заметила это,
но не выразила ни малейшего неудовольствия.
-- Знаешь, если бы ты поменьше глазел, а побольше говорил да к тому же
с толком... Эй, что делает этот дурень?
Роджер повернулся в ту сторону, куда смотрела девушка, и увидел
двухмачтовый бенето[14], который на всей скорости шел прямо к яхтам у
причала. На палубе -- никого.
-- Проклятые идиоты.
Он оставил Донателлу, бросился на нос бальетто, яростно заорал и
замахал руками.
-- Эй вы, там, на двухмачтовой, осторожней!
На яхте не подавали никаких признаков жизни Она неслась прямо к
причалу, не сбавляя скорости. Оставалось уже несколько метров, и
столкновение было неизбежно.
-- Эй вы...
Роджер отчаянно закричал и в ожидании удара схватился за поручни. С
сухим треском нос бенето вспорол левый бок бальетто и, соскользнув с него,
застрял, слегка наклонившись, между его бортом и соседней яхтой. По счастью,
двигатель был не настолько мощным, чтобы нанести серьезный ущерб, к тому же
кранцы смягчили удар, и все же на боку яхты осталась заметная вмятина.
Роджер был вне себя от ярости и заорал, исходя злобой.
-- Да вы что, совсем с ума сошли, идиоты долбаные?
С двухмачтовой яхты никто не ответил. С носа бальетто Роджер спрыгнул
прямо на корму бенето. На берегу между тем уже собрались любопытствующие.
Оказавшись на корме, Роджер пришел в замешательство. Румпель штурвала был
блокирован. Кто-то вставил в него багор и привязал линем. Бурый след на
палубе вел к лестнице в каюту. Все выглядело так странно и мрачно, что
Роджеру стало весьма не по себе. Он медленно спустился по лестнице и увидел,
что странный след заканчивается возле стола большой темной лужей. Волосы у
Роджера встали дыбом: ясное дело, кровь. На ватных ногах он шагнул вперед.
Кто-то кровью написал на столешнице два слова:
Я убиваю...
Многоточие наводило леденящий ужас. Роджеру было двадцать восемь лет и
он вовсе не был героем, но тем не менее что-то побудило его подойти к двери,
ведущей по-видимому в каюту. Он чуть помедлил, ощутив сухость во рту, и
толкнул дверь.
Его окатила такая волна сладковатого зловония, что он едва не
задохнулся от тошноты. Даже не хватило сил закричать. До конца дней
увиденное будет повторяться каждую ночь в его кошмарных снах.
Полицейский, поднимавшийся на яхту, и люди на набережной видели, как
Роджер выскочил на палубу и перегнувшись через борт, скорчился в рвотных
спазмах.
5
Фрэнк Оттобре проснулся и понял, что у него есть тело, лежащее под
простыней в чужой кровати, в чужом доме, в чужом городе.
И тотчас его пронзило воспоминание, будто луч солнца сквозь жалюзи, и
снова охватила, как накануне вечером, печаль. Если и существовал еще мир за
окном, а в нем -- какой-то способ забыться, то его ум отказывался признавать
и то, и другое. Зазвонил телефон на столике у кровати. Он повернулся в
постели и потянулся к мигающей лампочке на аппарате.
-- Алло?
-- Привет, Фрэнк.
Он закрыл глаза, и перед ним сразу же возникло лицо человека на другом
конце линии. Плоский нос, русые волосы, пристальный взгляд, запах крема
после бритья, ленивая походка, темные очки и серый костюм, который
превратился едва ли не в униформу.
-- Привет, Купер.
-- Знаю, для тебя это рано, но я был уверен, что ты уже проснулся.
-- Ну да... Что случилось?
-- Да всякого хватает! Полный бред. Работаем сутками без перерыва, а
толку мало. Чтобы выкрутиться, нужно бы вчетверо больше людей. Все стараются
делать вид, будто ничего не случилось, но боятся. И в общем-то они неправы,
потому что мы сами тоже боимся.
Он помолчал.
-- Ну, а ты-то как там?
Да, я-то как?
Фрэнк задал этот вопрос сам себе, словно только сейчас вспомнил, что
жив.
-- Вроде все в порядке... Сижу тут, в Монте-Карло, коротаю время с
денежными мешками. Единственная опасность -- рискую тоже почувствовать себя
богачом среди всех этих миллиардеров. Вот если захочется вдруг купить
сорокаметровую яхту и это не покажется мне безумием, значит, пора сваливать
отсюда.
Он поднялся с кровати, держа телефон возле уха, и не одеваясь,
направился в ванную комнату. Сел в полумраке на унитаз.
-- Если удастся купить, расскажешь, как это делается, я тоже попробую.
Купер уловил в голосе Фрэнка горькую иронию и решил подыграть.
Фрэнк представил, как тот сидит в своем кабинете у телефона, слегка
улыбаясь, и на лице написано огорчение за него. В общем такой, как всегда. А
он, Фрэнк, напротив, определенно шел ко дну, и оба это знали.
Немного помолчали, потом Фрэнк отчетливо услышал тяжелый вздох -- Купер
перестал притворяться. Голос его зазвучал тверже и тревожнее.
-- Фрэнк, не кажется ли тебе...
Он знал, что услышит, и сразу же прервал.
-- Нет, Купер. Нет кажется. Я не собираюсь возвращаться. Пока слишком
рано.
-- Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк! Прошел уже почти год. Сколько, по-твоему,
нужно, чтобы...
Слова друга не достигли сознания Фрэнка, затерявшись в огромном
пространстве между ним, Америкой и космическим вакуумом. Он услышал только
собственные мысли.
И действительно, сколько времени, Купер? Год, столетие, миллион лет?
Сколько нужно человеку, чтобы забыть, что он разбил две жизни?
-- К тому же Гомер ясно сказал: можешь вернуться на службу, когда
захочешь, если тебе нужно. Ты здесь был бы нужен, в любом случае. Только
небу известно, как необходимы здесь такие, как ты. Не находишь ли , что быть
тут и почувствовать себя частью чего-то, когда все закончится...
Голос Фрэнка был подобен удару острейшего клинка. Он отсекал любую
попытку достучаться к нему.
-- Купер, когда все это кончится, останется только одно...
Купер молчал, как человек, у которого рвется наружу вопрос, но он не
решается задать его даже шепотом. Потом его голос долетел до Фрэнка, и все
пространство между Монте-Карло и Америкой не сравнить было с расстоянием,
разделявшем их.
-- В чем дело, Фрэнк, ради бога?
-- Бог тут не при чем. Это касается только меня. Меня и только меня. И
ты знаешь, что на этой войне в плен не берут.
Он отодвинул трубку от уха и посмотрел в полутьме на свой палец,
прерывающий связь.
Перевел взгляд на отражение своего обнаженного тела в зеркале ванной:
босые ступни на холодном мраморном полу, мускулистые ноги, потухшие глаза,
иссеченный красноватыми шрамами торс.
Рука медленно, словно сама собой, поднялась и коснулась шрамов, а
услужливая память воспроизвела то, что он постоянно носил в себе.
Очнувшись, Фрэнк прежде всего увидел лицо Гарриет. Потом из тумана
медленно выплыло лицо Купера. А когда удалось рассмотреть комнату, он
обнаружил невозмутимого Гомера Вудса, сидевшего в кресле у стены напротив
кровати: волосы зачесаны назад, очки в золотой оправе, голубые глаза смотрят
на него без всякого выражения.
Он повернул голову к жене и понял, как во сне, что это больничная
палата. Зеленоватый свет, проникавший сквозь жалюзи, букет цветов на
столике, трубки, прикрепленные к руке, монотонное тиканье аппарата
наблюдения за больным -- все вокруг поплыло... Он хотел заговорить, но не
смог вымолвить ни слова.
Гарриет приблизилась и, близко наклонившись к его лицу, положила руку
ему на лоб. Он почувствовал прикосновение, но не услышал ее слов, потому что
опять провалился туда, откуда только что вернулся.
Когда же он снова пришел в сознание и смог заговорить, Гомер Вудс стоял
тут же, рядом с Гарриет.
Купера не было.
Освещение в комнате изменилось, свет был дневной -- того же дня или
другого, он не знал. Сколько времени, стал соображать он, могло пройти с его
последнего пробуждения и оставался ли Гомер все это время здесь? Одет он был
так же, и выражение лица -- то же. Фрэнк вспомнил, что никогда не видел на
нем другой одежды и иного выражения на лице. Наверное, у Гомера дома был
шкаф полный совершенно одинаковых костюмов. В офисе его звали "Мистер
Эскимос" -- за голубые глаза, такие же стекловидные, как у собак в
эскимосских санных упряжках.
Гарриет все так же держала руку у него на его голове, и по щеке ее
текла слеза. По глазам можно было понять, что слеза тут с незапамятных
времен.
-- Привет, любимый, с возвращением!
Она поднялась со стула рядом с кроватью и легко поцеловала его в губы.
Фрэнк ощутил ее дыхание, как моряк вдыхает воздух, несущий запах берега,
воздух дома.
Гомер скромно отступил на шаг.
-- Что случилось? Где я? -- спросил Фрэнк еле слышно, почти не узнавая
собственного голоса.
Как-то странно болело горло, и он ничего не помнил. Последнее, что
оставалось в памяти, -- дверь, которую он выбивал ногой, и собственные руки,
державшие пистолет, когда переступал порог. Потом молния, гром и ощущение,
будто какая-то огромная рука швыряет его куда-то вверх, во мрак без боли.
-- Ты в больнице. Целую неделю был в коме. Так перепугал нас.
Слеза, казалось, приклеилась к лицу его жены, словно превратившись в
складку на коже. И сверкала, как его боль.
Гарриет посторонилась и взглянула на Гомера, молча приглашая объяснить
остальное. Он подошел и посмотрел на Фрэнка поверх очков.
-- Ларкины пустили слух, будто у них со связными состоится крупный
обмен товарами и деньгами на том складе. Много товара и много денег. Они
очень искусно сделали все, чтобы Харвей Льюп и его приспешники решили
завладеть ими. Мало того, навели их на мысль захватить склад и забрать все
-- и товар, и деньги. Здание было начинено взрывчаткой. Одним фейерверком
Ларкины избавились бы от любой конкуренции на рынке. Но вместо Льюпа явились
вы с Купером. Он оставался снаружи, с южной стороны склада, когда ты вошел
со стороны офиса. Взрыв пришелся в основном на опорные конструкции, внутри
склада, поэтому Купер отделался легко -- лицо в известке и несколько
синяков. А на тебя обрушился главный взрывной удар, но на твое счастье,
Ларкины, хоть и крупные наркоторговцы, зато плохие пиротехники. Ты остался
жив просто чудом. И я не могу упрекнуть тебя, что ты не дождался остальных.
Если бы вы вошли туда все вместе, была бы настоящая мясорубка.
Теперь он знал все, но еще ничего не вспомнил. Он подумал только, что
вот уже два года, как они с Купером старались взять Ларкиных, а получилось
наоборот -- те одолели их.
Точнее говоря -- его.
-- Что со мной? -- спросил Фрэнк, чувствуя странное онемение во всем
теле и с недоумением, словно на чужую, глядя на собственною ногу в гипсе.
Ему ответил вошедший в палату врач: голова убелена ранней сединой, но
по лицу и манере держаться -- молодой человек. Он улыбнулся Фрэнку и
церемонно склонил голову набок.
-- Добрый день, дорогой мистер Оттобре. Я -- доктор Фостер, один из
тех, кто несет ответственность за ваше присутствие на этом свете. Надеюсь,
вы не в обиде на меня за это? Если угодно, расскажу, что с вами случилось. У
вас сломано несколько ребер, разорвана плевра, сломана нога в двух местах,
повсюду немало отверстий различной величины, серьезные ранения туловища,
черепно-мозговая травма. И красочные синяки по всему телу, отчего вас вполне
можно считать цветным. Был еще железный осколок, который остановился в
миллиметре от сердца и который заставил нас немало попотеть, дабы извлечь
его прежде, чем он извлек бы вас из этого мира.
Говоря так, врач взял медицинскую карту, висевшую на спинке в ногах
кровати, прошел к монитору у изголовья и нажал какую-то кнопку. На Фрэнка
повеяло свежим запахом его рубашки.
-- А теперь, с позволения присутствующих, думаю, пора посмотреть, что
же нам удалось сделать во избежание беды.
Гарриет и Гомер Вудс направились к двери, им навстречу вошла темнокожая
медсестра, вкатив тележку с лекарствами и инструментами. На фоне белого
халата кожа девушки казалась еще темнее. Гарриет, выходя, как-то странно
посмотрела на монитор, отражавший ритм сердца ее мужа, словно считала, что
для его работы необходимо ее присутствие.
Врач и медсестра занялись его телом, обмотанным бинтами и трубками, и
Фрэнк попросил зеркало. Медсестра только улыбнулась и, сняв со стены, подала
ему.
Он увидел -- как ни странно, без всякого волнения -- бледное лицо и
страдальческие глаза Фрэнка Оттобре, специального агента ФБР, еще живого.
Зеркало в зеркало, глаза в глаза.
Воспоминание сменилось настоящим: в зеркале ванной комнаты Фрэнк
смотрел в свои глаза, спрашивая себя, а стоило ли на самом деле всем этим
медикам так стараться, чтобы сохранить ему жизнь.
Он вернулся в спальню, зажег свет и, нажав кнопку, открыл жалюзи. С
тихим гудением штора начала подниматься, и дневной свет смешался с
электрическим. Фрэнк распахнул стеклянную дверь и вышел на террасу.
У его ног раскинулся Монте-Карло, весь вымощенный золотом и
равнодушием. А дальше, до самого края земли простиралось голубое море,
озаренное восходящим солнцем. Он мысленно вернулся к разговору с Купером. На
его родине, далеко по другую сторону этого моря, шла война. Война, которая
имела прямое отношение к нему и к другим таким же людям, как он. Война,
которая касалась всех, кто хотел жить при солнечном свете, без теней и без
страха. И он должен был бы находиться там, должен защищать этот мир и этих
людей.
Прежде он так и поступил бы, прежде он сражался бы в первых рядах, как
Купер, Гомер Вудс и все остальные. Но те времена прошли. Он едва не отдал
жизнь за свою родину, и шрамы на теле -- тому свидетельство.
И Гарриет...
Дуновение свежего бриза коснулось его, он содрогнулся и вдруг понял,
что еще не одет. Возвращаясь в комнату, он спросил себя, нужен ли еще этому
миру Фрэнк Оттобре, специальный агент ФБР, если даже он сам не знает, что с
собой делать.
6
Выходя из машины, комиссар Никола Юло из Службы безопасности Княжества
Монако увидел слегка наклоненную парусную лодку, застрявшую между двумя
другими.
Он направился на пристань. Инспектор Морелли стал спускаться ему
навстречу по трапу бальетто, протараненного двухмачтовой яхтой. Когда они
встретились, комиссар удивился, какой у инспектора убитый вид. Морелли был
отличным полицейским. Он даже прошел курсы усовершенствования в "Моссаде",
израильской секретной службе. Ему всякое довелось повидать. И все же он был
бледен и, разговаривая с комиссаром, старался не смотреть ему в глаза, будто
во всем происходившем был виноват сам.
-- Так в чем дело, Морелли?
-- Комиссар, это жуть. Я никогда не видел ничего подобного...
Он тяжело вздохнул, и Юло даже показалось, что того тошнит.
-- Клод, успокойся и объясни толком. Что ты имеешь в виду, говоря
"жуть"? Мне сказали, было убийство.
-- Два, комиссар. Там тела мужчины и женщины или во всяком случае то,
что от них осталось.
Комиссар Юло посмотрел на толпу любопытных, собравшуюся у ограждения,
выставленного рядом. У него возникло ужасное предчувствие. Княжество Монако
было все же не тем местом, где происходят подобные вещи. Полиция тут одна из
лучших в мире, и уровень преступности такой низкий, о каком может только
мечтать любой министр внутренних дел. Один полицейский приходится на каждых
шестьдесят жителей. Повсюду телекамеры. Все под контролем. Люди здесь
обогащались или разорялись, но их не убивали. Не было тут ни грабежей, ни
убийств, ни преступного мира.
В Монте-Карло по определению никогда ничего не случалось.
-- Кто-нибудь хоть что-то видел?
Морелли указал на мужчину лет тридцати, сидевшего за столиком возле
бара между агентом и помощником врача. Заведение, обычно в переполненное в
этот час, пустовало. Все, кто мог послужить свидетелями, были задержаны, для
остальных вход закрыли. Владелец стоял рядом с пышногрудой официанткой и
нервно сжимал руки.
-- Матрос с бальетто, в который врезалась двухмачтовая яхта. Его зовут
Роджер Куалькоза. После столкновения он поднялся на борт, чтобы потребовать
объяснений. Никого не нашел на палубе, спустился в салон и обнаружил их там.
Он в шоке, сейчас из него пытаются выудить что-нибудь. Агент Делорм, а он
новичок, поднялся на борт следом за матросом. Сейчас сидит в машине, и
далеко не в лучшем состоянии.
Комиссар снова посмотрел на зевак за ограждением, и на бульвар Альберта
Первого, где рабочие заканчивали разборку боксов и трибун после автогонок.
Он со вздохом вспомнил о толчее во время соревнований и о легких
недоразумениях, какие случались иногда.
-- Пойдем посмотрим.
Они поднялись по шаткому трапу бальетто и оттуда по другому трапу,
положенному между лодками, перешли на бенето. Спускаясь, Юло увидел
заблокированный багром руль и кровавый, уже подсохший след, тянущийся по
тиковой палубе в полумрак салона. И хотя солнце уже весьма припекало,
комиссар почувствовал, как у него холодеют кончики пальцев.
Да что же, черт возьми, произошло на этой яхте?
Морелли указал на ступени, ведущие вниз.
-- Если не возражаете, комиссар, я подожду здесь. Одного раза с
избытком хватит на все утро.
Спускаясь по деревянным ступеням с покрытием против скольжения,
комиссар Юло едва не столкнулся с судебным врачом Лассалем, поднимавшимся
навстречу. Его должность в Княжестве была синекурой, а профессиональный опыт
более чем скромен. Юло нисколько не уважал его ни как человека, ни как
специалиста. Он получил свою должность, благодаря знакомствам и общественным
связям жены и наслаждался жизнью и жалованьем, совершенно не занимаясь
работой, за которую ему платили. Видимо, он оказался единственным, кого
смогли сразу же найти.
-- Здравствуйте, доктор Лассаль.
-- Здравствуйте, комиссар.
Врач, казалось, обрадовался его появлению. Было ясно, что он не владеет
ситуацией.
-- Где тела?
-- Там, идите посмотрите.
Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что кровавый след
ведет в открытую дверь. Справа стоял обеденный стол, на котором было что-то
написано кровью.
Я убиваю...
Юло почувствовал, как ладони его превратились в ледышки. Он заставил
себя глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться, и почувствовал сладковатый запах
крови и смерти, вслед за которым всегда появляются тревога и мухи.
Он подошел к дверям в каюту и, остановившись на пороге, увидев то, что
было за ними. Холод от ладоней холод мгновенно передался всему телу,
превратив его в глыбу льда.
На кровати лежали рядом два трупа -- мужчина и женщина, совершенно
нагие. У женщины не было на теле никаких ран, тогда как у мужчины на груди в
области сердца было обширное красное пятно. Кровь заливала простыню. Кровь
была повсюду. На стенах, на подушках, на полу. Казалось невероятным, что в
этих несчастных телах могло быть столько крови.
Комиссар не смог долго смотреть на лица трупов. У них не было лиц.
Убийца полностью срезал кожу с голов, вместе с волосами, точно так, как
снимают шкуру с животного, чтобы изготовить из нее мех.
Замерев от ужаса, Юло видел только широко открытые глаза, слепо
устремленные в потолок, и старался не смотреть на красноватую от запекшейся
крови мускулатуру лица, на зубы, обнаженные в страшной безгубой, теперь уже
вечной улыбке.
Юло показалось, будто его жизнь сейчас остановится тут, пороге каюты,
навсегда приковав его к этой чудовищной картине смерти. Он взмолил небо о
том, чтобы в человеке, который был способен сотворить такое, хотя бы нашлось
жалости сначала убить этих несчастных, а уж потом подвергнуть изуверскому
истязанию.
Он с трудом пришел в себя и вернулся на камбуз, где его ожидал Лассаль.
Морелли, взяв себя в руки, тоже спустился к ним. Он смотрел на комиссара,
стараясь понять его реакцию.
Тот обратился к врачу:
-- Что скажете, доктор?
Лассаль пожал плечами.
-- Смерть наступила несколько часов назад. Rigor mortis -- трупное
окоченение -- только что началось. Гипостатические пятна, похоже,
подтверждают это. Мужчина, судя по всему, был убит точным ударом режущего
оружия в сердце. Что касается женщины, то помимо... -- Врач замолчал, чтобы
сглотнуть слюну. -- Помимо изуродования нет других признаков, во всяком
случае спереди. Я не стал трогать тела -- мы ждем экспертов-криминалистов.
Конечно, вскрытие многое прояснит.
-- Известно, кто были эти двое?
На этот вопрос ответил Морелли.
-- Из судового паспорта следует, что яхта принадлежит одной
средиземноморской кампании. Мы еще не провели тщательного расследования...
-- Криминалисты устроят нам хорошую нахлобучку. При том, сколько народу
уже побывало на яхте, все загрязнено, и кто знает, сколько улик утрачено.
Юло посмотрел на пол, на кровавый след. Повсюду виднелись отпечатки
чьих-то подошв, которые он прежде не заметил. Взглянув на стол, он понял,
что питал нелепую надежду не увидеть там безумной надписи.
С палубы донеслись возбужденные голоса. Юло поднялся не несколько
ступенек и внезапно оказался совсем в другом мире: яркое солнце, свежий
морской воздух и никакого запаха смерти.
На палубе агент пытался удержать какого-то человека лет сорока пяти:
тот кричал по-французски с сильным немецким акцентом и пытался пройти за
ограждение, установленное полицейскими.
-- Пустите, говорю я вам!
-- Нельзя. Запрещено! Никому нельзя.
Человек отчаянно вырывался из рук агента, не пускавшего его. Лицо его
налилось кровью, он был чрезвычайно возбужден.
-- Говорю вам, мне нужно туда пройти. Я должен знать, что случи...
Увидев комиссара, агент облегченно вздохнул.
-- Комиссар, простите, но нам не удалось удержать его.
Юло жестом дал понять, что все в порядке, и агент отпустил человека.
Тот отряхнул свою одежду и направился к комиссару с видом человека, который
может наконец-то поговорить с равным себе. Остановившись перед Юло, он снял
темные очки и посмотрел ему прямо в глаза.
-- Здравствуйте, комиссар. Могу я узнать, что происходит на этой яхте?
-- А я могу узнать, с кем разговариваю?
-- Меня зовут Роланд Шатц, и уверяю вас, мое имя много значит. Я --
друг владельца этой яхты. И требую ответа.
-- Месье Роланд Шатц, меня зовут Юло и, возможно, мое имя значит меньше
вашего, но я -- комиссар полиции. Это означает, что пока никто не доказал
обратного, на этой яхте задаю вопросы и требую ответов я.
Юло отчетливо увидел как вспыхнули яростью глаза Шатца. Он шагнул к
нему, и голос его зазвучал чуть тише.
-- Месье комиссар... -- прошипел он, вплотную приблизив к нему лицо. В
тоне его голоса чувствовалось бесконечное презрение. -- Эта яхта принадлежит
Йохану Вельдеру, дважды чемпиону мира в "Формуле-1", и я -- его менеджер и
личный друг. А кроме того я -- личный друг его высочества князя Альберта,
поэтому вы сейчас изложите мне во всех подробностях, что произошло на этой
яхте и что случилось с теми, кто здесь находился...
Юло помолчал, а потом внезапно ухватил Шатца за галстук и выкрутил его
так, что тот едва не задохнулся, лицо побагровело.
-- Ах, ты хочешь знать... Тогда вот тебе, получай, иди и смотри, что
произошло на этой яхте, гадкий засранец!
Вне себя от гнева, он рванул менеджера за рукав и потащил за собой на
нижнюю палубу.
-- Иди, личный друг князя Альберта, иди и посмотри сам, что произошло
на этой яхте!
Он остановился у двери в каюту и наконец отпустил Ролана Шатца, указав
на тела, распростертые на постели.
-- Смотри!
Роланд Шатц глотнул воздуха и тут же едва не задохнулся. Когда
увиденное дошло до его сознания, глаза его сверкнули, он вдруг смертельно
побледнел и рухнул без чувств.
7
Спускаясь пешком в порт, Фрэнк увидел толпу людей, глазевших на
полицейские машины и на людей в форме, которые суетились между парусными
лодками у причала. Услышав за спиной далекий звук сирены, он замедлил шаги.
Подобное скопление полиции означало, что произошло что-то посерьезнее
столкновения двух лодок.
И потом сюда уже слетелись журналисты. Наметанный глаз Фрэнка сразу их
вычислил. Они сновали повсюду, с таким упорством выискивая информацию, что
было ясно -- случилось нечто из ряда вон выходящее. Сирена, звучавшая прежде
далеко, словно легкое предчувствие, теперь выла на полную мощь.
Две полицейские машины вылетели с рю Раскас, промчались вдоль
набережной и затормозили перед ограждением. Агент поспешил отодвинуть его,
пропуская их. Машины остановились возле "скорой помощи", стоявшей у причала
с открытыми задними дверцами.
Фрэнк подумал, что они похожи на распахнутую пасть хищника, готового
проглотить свою жертву.
Из машин вышли люди, одни в форме, другие в штатском, и направились на
корму большой яхты, стоявшей чуть поодаль. У сходней Фрэнк увидел комиссара
Юло. Вновь прибывшие остановились и поговорили с ним, потом все поднялись на
судно и перешли на застрявшую яхту.
Фрэнк не спеша обошел собравшуюся толпу с правой стороны бара, и
оказался в таком месте, откуда все было хорошо видно. Из салона двухмачтовой
яхты санитары с трудом вынесли пластиковые мешки с широкой
застежкой-молнией, и Франк узнал мешки для трупов.
Он постоял, со странным равнодушием наблюдая, как их переносят в
"скорую помощь". Когда-то место преступления было его habitat naturale[15].
Теперь же он смотрел на эту картину равнодушно, без гнева, какой испытывает
в подобном случае каждый полицейский, и без сожаления, свойственного обычным
людям. Пока закрывали дверцы "скорой помощи", комиссар Юло и его спутники
цепочкой сошли вниз по трапу бальетто.
Юло направился прямо к толпе журналистов, которых полицейские едва
удерживали. Его ожидали газетные репортеры, сотрудники служб новостей на
радио, представители телевидения. Комиссар налетел на них, как ветер на
тростник. Фрэнк издали представил, как его засыпают вопросами, лезут с
микрофонами в лицо, лишь бы вырвать хоть какую-то новость, просто несколько
слов, на которые можно накрутить потом сколько угодно других слов и тем
вызвать интерес у публики. Когда журналисты не могут сообщить правду, они
довольствуются тем, что разжигают любопытство.
Выдерживая натиск прессы, Юло посмотрел в сторону Фрэнка, и тот понял,
что комиссар заметил его. Юло ушел от журналистов, ничего не сообщив им и
только все время повторяя "без комментариев". Он удалился, а вслед ему все
еще неслись вопросы, на которые он не мог или не хотел ответить. Юло
задержался у ограждения и жестом велел Фрэнку подойти. Тот неохотно
протиснулся сквозь толпу и остановился у ограждения.
Они посмотрели друг на друга. Комиссар, возможно, недавно проснулся, но
уже выглядел таким усталым, словно не спал двое суток.
-- Привет, Фрэнк. Пошли со мной.
Он сделал знак агенту, стоявшему рядом, и тот, отодвинув ограждение,
пропустил Фрэнка. Они сели за столик бара под зонтом на тротуаре. Юло
рассеянно осмотрелся, будто плохо соображая, что происходит вокруг. Фрэнк
снял очки и подождал, пока тот опять посмотрит в его сторону.
-- Что случилось?
-- Два покойника, Фрэнк. Убитые, -- ответил Юло, не глядя на него.
Помолчал, потом посмотрел на него и добавил:
-- И не какие-нибудь случайные люди. Йохан Вельдер, пилот "Формулы-1".
Его девушка, Эриджейн Паркер, чемпионка по шахматам, тоже знаменитость.
Фрэнк промолчал. Он знал, сам не ведая, почему, что на этом дело не
закончится.
-- У них нет лиц. Убийца снял кожу, как с животных. Жуткое зрелище. В
жизни не видел столько крови.
Тем временем, печальный отъезд "скорой помощи" и фургона криминалистов
послужил сигналом -- смотреть больше не на что. Любопытные стали понемногу
расходиться. Журналисты, собрав все, что могли заполучить, тоже
разъезжались.
Юло помолчал еще, посмотрел Фрэнку в глаза и негромко спросил:
-- Хочешь взглянуть?
Фрэнку хотелось сказать: "нет". Все в нем говорило: "нет!". Он больше
никогда не желал отел видеть ни следы крови, ни перевернутую мебель, не
желал щупать горло лежащего на земле человека, чтобы понять, мертв тот или
жив. Он больше не был полицейским, он не был теперь даже человеком. Он был
никем.
-- Нет, Никола. Это уже не для меня.
-- Я прошу не для тебя. А для себя.
Фрэнк Оттобре посмотрел на Никола Юло так, словно увидел его впервые,
хотя знал уже давно. Когда-то они оба участвовали в совместном расследовании
ФБР и Службы безопасности Монако, по поводу терроризма и отмывания денег
наркодельцов. Полиция Княжества всегда поддерживала контакт с коллегами из
других стран, в том числе из ФБР. Фрэнка пригласили в Монако участвовать в
том расследовании, потому что он прекрасно владел французским и итальянским
языками. Ему хорошо работалось с Юло, и они сразу же крепко подружились, а
потом постоянно поддерживали контакты, и однажды Фрэнк с Гарриет приехали в
Европу и гостили у Юло и его жены. В свою очередь комиссар с женой тоже
собирался побывать в Америке, как вдруг случилась это несчастье с Гарриет...
Фрэнк подумал, что так и не сумел найти определения тому, что тогда
произошло. Как будто если не назовешь ночь ночью, не стемнеет. То, что
случилось, в его сознании, все еще оставалось делом Гарриет.
Юло, узнав обо всем, нескольких месяцев подряд звонил ему почти
ежедневно и наконец убедил выйти из добровольного одиночества и приехать
сюда, в Монте-Карло. С поистине дружеской заботой он нашел Фрэнку квартиру,
где тот мог спокойно пожить, -- квартиру Андре Феррана, менеджера, на время
уехавшего в Японию.
И сейчас комиссар смотрел на друга, как утопающий -- на спасательный
круг. Фрэнк не мог не задаться вопросом, кто из них утопающий, а кто
спасательный круг? Два одиноких человека противостояли безжалостной фантазии
смерти.
Фрэнк надел темные очки и решительно поднялся, поборов желание
повернуться и убежать.
-- Пойдем.
Словно автомат, следовал он за другом до самого бенето, чувствуя, как
сердце стучит все сильнее и сильнее. Комиссар указал ему на ступени, ведущие
на нижнюю палубу двухмачтовой яхты, и пропустил вперед. Юло заметил, что
Фрэнк обратил внимание на заблокированный руль, но промолчал. Когда
спустились вниз, Фрэнк окинул все взглядом, не снимая темных очков.
-- Гм... Роскошная яхта, мне кажется. Все компьютеризировано. Яхта для
одинокого путешественника.
-- Да уж, денег владелец точно не считал. И подумать только, ведь
заработал их, годами рискуя жизнью в болиде, а потом все кончилось вот
так...
Фрэнк различил следы, оставленные убийцей и криминалистами, которые
пытались найти скрытые приметы преступления, снимали отпечатки пальцев,
что-то измеряли, тщательно обыскивали помещение. И хотя все иллюминаторы
были открыты, в каюте по-прежнему держался стойкий запах смерти.
-- Их нашли вон там, в спальне, лежали рядом. Вот это следы от
резиновых подошв. Возможно, от водолазного костюма. Следы рук есть, но без
отпечатков пальцев. Убийца был в перчатках и не снимал их.
Фрэнк прошел по коридору, заглянул в кабинет, остановился на пороге.
Внешне он выглядел совершенно спокойным, но в душе у него творился ад. Он
часто видел подобные сцены, видел забрызганные кровью потолки, видел
чудовищную резню. Настоящие побоища. Но то совершали люди, которые боролись
с другим людьми, боролись безжалостно, боролись за то, чем желали завладеть,
-- за власть, деньги, женщину... То были преступники, которые сражались с
другими преступниками. Во всяком случае, люди с людьми.
Здесь же была иная борьба -- человек боролся со своими собственными
демонами, пожиравшими его мозг, подобно тому, как ржавчина разъедает железо.
Никто лучше Фрэнка не мог понять этого.
Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и вышел. Юло подождал
немного и продолжил рассказ.
-- В порту Фонтвьей, где швартовалась яхта, нам сказали, что Йохан
Вельдер и Эриджейн Паркер вышли в море вчера утром. Они не вернулись, и там
решили, что яхта стала на якорь у побережья, где-то поблизости, если учесть,
что у них было мало топлива. Как произошло убийство, еще до конца неясно, но
вот одна из наиболее вероятных гипотез. Мы нашли на палубе халат. Наверное,
девушка вышла подышать воздухом. Может быть, купалась. Убийца, очевидно,
добрался сюда с суши вплавь. Так или иначе, он застал ее врасплох, сбросил в
воду и утопил. На ее теле не было ран. Потом он напал на Йохана, здесь, на
палубе, и зарезал. Перетащил тела в каюту и спокойно проделал... свою
работу, да поразит его господь. Потом отвел яхту в порт, заблокировал руль
так, чтобы она двигалась прямо к причалу, и ушел так же, как пришел.
Фрэнк молчал. Несмотря на полумрак, он не снимал очки. Стоя с опущенной
головой, он, казалось, рассматривал кровавый след на полу, который
протянулся между ними, словно рельсовый путь.
-- Что скажешь?
-- Что человек, который проделал все это так, как ты говоришь, должен
обладать удивительным хладнокровием.
Фрэнку хотелось уйти отсюда, хотелось вернуться домой. Он не хотел
видеть то, что увидел, не хотел говорить то, что сказал. Ему хотелось
вернуться на набережную и спокойно продолжить свою прогулку в никуда.
Хотелось дышать, не замечая, что дышишь. И все же он закончил свою мысль.
-- Если он добрался сюда с суши, значит, совершил это не в припадке
безумия, а тщательно продумал все и заранее старательно подготовил. Он знал,
где находятся двое, и по всей вероятности, намеревался убить именно их.
Юло кивнул, как бы подтверждая, что разделяет соображения друга.
-- Но это не все, Фрэнк. Он оставил некое пояснение к сделанному.
Юло посторонился, чтобы виднее стал деревянный стол с безумной
надписью, которая, казалось, начертанной самим Сатаной.
Я убиваю...
Фрэнк снял очки, будто в каюте недоставало света, чтобы понять смысл
этих слов.
-- Если все обстояло так, то надпись означает только одно, Никола. Это
не просто пояснение к сделанному. Это значит, что он будет убивать и дальше.
ТРЕТИЙ КАРНАВАЛ
Он закрывает за собой тяжелую герметичную дверь.
Створка прислоняется тихо, вплотную стыкуясь с металлическим косяком и
превращаясь в единое целое со стеной. Запорный штурвал, подобный тому, что
установлен в рубках подлодок, легко поворачивается в его руках. Он силен, но
очевидно, что механизм часто смазывают, и тот в отличном состоянии. Он очень
скрупулезен и дотошен во всем, что делает. Здесь, где он находится, царят
идеальный порядок и чистота.
Он тут один, замкнувшийся в своем тайном укрытии, откуда изгнаны люди,
дневной свет и жизнь. В его повадках сочетаются вороватая спешка животного,
возвращающегося в свою берлогу, и спокойная сосредоточенность хищника,
настигшего свою жертву.
Помещение довольно просторное, прямоугольной формы. Вдоль стены слева
тянется стеллаж, заставленный электронной аппаратурой. Здесь полный набор
звукозаписывающих устройств: два восьмидорожечных "алесиса", подключенные к
компьютеру "макинтош". Установка дополнена пультами для обработки звука,
которые смонтированы один над другим на стене справа. Еще имеются
компрессоры, фильтры "фокусрайт" и "про-тулс", синтезаторы "корг" и
"роланд". Есть также тюнер, с помощью которого можно слушать радио на всех
частотах, в том числе и на полицейской.
Ему нравится слушать голоса из эфира. Они звучат повсюду в
пространстве, принадлежат людям, не имеющим лиц и тел, будоражат фантазию и
дают свободу воображению, как и его собственный голос -- тот, что на
магнитной ленте, и тот, что звучит в его голове.
Он поднимает герметичную коробку, которую поставил на пол, запирая
дверь. Справа, напротив металлической стены, находится деревянный стол на
кòзлах. Он кладет на него коробку. Садится на стул с колесиками, позволяющий
легко переместиться к противоположной стене, где размещена звукозаписывающая
аппаратура. Зажигает настольную лампу в дополнение к неоновому освещению,
льющемуся с потолка.
Он чувствует, как нарастает волнение, как все сильнее бьется сердце по
мере того, как одно за другим открывает шарнирные соединения коробки.
Ночь прошла не зря. Он улыбается. За пределами этой комнаты в этот
день, похожий на тысячи других, люди разыскивают его.
Плюшевые собаки со стеклянными глазами, неподвижные в блестящей витрине
своего мира. Голоса в эфире пересекаются совершенно напрасно, как тщетны и
все их усилия.
Тут, в благодатном полумраке, дом снова становится домом,
справедливость обретает свою сущность, шаги -- свое эхо. Зеркало, не
разлетевшееся на куски, отражает напрасно брошенный камень. Он улыбается все
шире, глаза его сияют, словно звезды, возвещающие об исполнении древнего
пророчества. Когда он медленно в полнейшей тишине открывает крышку коробки,
в его сознании звучит торжественная музыка.
В тесноте его тайного убежища возникает запах крови и моря. Он ощущает,
как тревога судорогой сводит желудок. Ликующее биение сердца внезапно
превращается в удары колокола, несущего скорбную весть.
Он быстро поднимается, запускает руки в коробку и осторожно, словно
коллекционер, старающийся не повредить драгоценный раритет, извлекает из нее
то, что осталось от лица Йохана Вельдера. На стол капают кровь и морская
вода. Контейнер оказался не герметичным, соленая вода проникла внутрь.
Осматривая скальп, поворачивая его в руках, он выясняет, насколько сильно
повредила его влага. Там, куда она проникла, кожа словно скукожилась и пошла
белыми пятнами. Безжизненные волосы сделались жесткими и спутанными.
Он роняет свой трофей в коробку так, будто только в эту минуту
почувствовал к нему отвращение. Падает в кресло и сжимает голову обеими
руками, испачканными кровью и морской солью. Сам того не замечая, запускает
их в волосы, и голова его сникает на грудь от горечи поражения.
Все напрасно. Он чувствует, как издали подступает гнев: -- словно
шелест высокой травы, когда по ней бегут, запыхавшись, словно раскаты грома
над крышей.
Он взрывается гневом. Вскакивает, хватает контейнер и, высоко подняв
его, со злостью швыряет в металлическую стену. Стена отвечает звоном в той
же тональности, что и мрачный колокол, звучащий в его сознании. Коробка
отскакивает от стены и летит на середину комнаты, подскакивает несколько раз
и падает на бок с полу оторванной от сильного удара крышкой. Жалкие останки
Йохана Вельдера и Эриджейн Паркер вываливаются на пол. Он смотрит на них с
презрением, как смотрят на случайно опрокинутое мусорное ведро.
Злость длится недолго. Постепенно его дыхание становится ровным. Сердце
успокаивается. Руки безвольно повисают вдоль туловища. Взгляд вновь
становится подобен взору священника, внимающего в тишине пророческим
голосам, которые дано услышать только ему.
Будет другая ночь. И еще много других ночей. И тысячи лиц, стереть
улыбку с которых так же просто, как погасить свечу, горящую в дурацкой
пустой тыкве.
Он опускается на стул и перемещается к стеллажу, заставленному
электронным оборудованием. Роется в шкафу с виниловыми пластинками и
компакт-дисками. Выбрав, торопливо ставит запись на проигрыватель, включает
его, и из динамиков звучит скрипичная музыка.
Это печальная мелодия, напоминающая о холодном осеннем ветре, что
стелется по земле, заставляя кружиться в легком танце опавшие листья.
Он откидывается на спинку стула. Опять улыбается. Неудача уже забыта,
сглажена нежностью музыки.
Будет другая ночь. И еще много других ночей.
Ласковый, подобно воздуху, витающему в комнате, голос долетает вместе с
музыкой.
Это ты, Вибо?
8
-- Черт подери!
Никола Юло швырнул газету на кучу других, которыми был завален его
стол. Все они, французские и итальянские, сообщали на первых полосах о
двойном убийстве. Как ни старались удержать некоторую информацию, она все же
просочилась. Одни только обстоятельства убийства становились лакомым куском,
способным пробудить алчность репортеров -- этих пираний, с жадностью
набрасывающихся на кинутый им кусок бычьей туши. А тот факт, что жертвы были
известными личностями, превратил газетные заголовки в апофеоз
изобретательности. Чемпион мира в "Формуле-1" и его девушка, которая, надо
же, оказалась прославленной шахматисткой.
Короче, золотая жила, и каждый журналист готов был копать ее голыми
руками.
Кое-кто особо талантливый сумел воспроизвести последовательность
событий, очевидно, благодаря щедро вознагражденному матросу, обнаружившему
тела. По поводу надписи, оставленной на столе, фантазия хроникеров
буйствовала как никогда. Каждый давал ей собственное толкование, умело
оставляя простор и для воображения читателя.
Я убиваю...
Комиссар зажмурился, но картина, стоявшая перед глазами, не изменилась.
Он не мог забыть эти слова, написанные кровью на столе. Такого не бывает в
жизни. Такое придумывают писатели, чтобы продать книги. Такое показывают в
фильмах, сценарии которых иные преуспевающие авторы успешно сочиняют,
потягивая спиртное где-нибудь на своей вилле в Малибу. Этим расследованием
по праву должны были бы заниматься американские сыщики с лицами Брюса
Уиллиса или Джона Траволты, атлетического сложения, виртуозно владеющие
пистолетом, а не какой-то комиссар, который гораздо ближе к пенсионному
возрасту, нежели к славе.
Юло поднялся из-за стола и прошел к окну как человек, уставший от
долгого путешествия.
Ему звонили все чины полицейской иерархии, снизу доверху. И он всем
давал один и тот же ответ, поскольку все задавали одинаковые вопросы.
Он взглянул на часы. Вскоре должно было начаться совещание по
координации следственных действий. Помимо Люка Ронкая, начальника сыскной
полиции, в нем примут участие Ален Дюран, генеральный прокурор, решивший
взять дело в свои руки как главный следователь, и похоже, советник
Министерства внутренних дел. Не хватало только князя, который, согласно
внутреннему распорядку, являлся высшим руководителем сил полиции, но еще
никто не сказал...
В общении с любым из них комиссар будет руководствоваться простым
правилом: минимум информации и максимум дипломатии.
В дверь постучали, и он обернулся.
-- Войдите.
Вошел Фрэнк, он выглядел как человек, который хоть и оказался в этом
месте, явно предпочел бы находиться где угодно, только не тут.
Юло очень удивился, увидев его, и все же невольно вздохнул с
облегчением. Он понимал, что со стороны Фрэнка это проявление благодарности
и скромной жест сочувствия к французскому комиссару, барахтающемуся в море
неприятностей. Вот он, Фрэнк Оттобре -- прежний Фрэнк -- был бы сейчас самым
подходящим детективом для такого расследования, хотя ясно же, что его друг
больше не хочет заниматься этим. Никогда.
-- Привет, Фрэнк.
-- Привет, Никола, как дела?
Юло показалось, что Фрэнк спросил это только, лишь бы самому не
услышать такой же вопрос.
-- Как дела? Сам, наверное, догадываешься, как. На меня обрушился
метеорит, сейчас, когда я с трудом могу удержать и камешек. Сижу в полном
дерьме. Все набросились на меня, словно собаки, перепутавшие мою задницу с
лисьей.
Фрэнк промолчал и прошел к креслу у письменного стола.
-- Ждем результатов вскрытия и сообщения криминалистов, хотя те,
похоже, мало что дадут. Эксперты обследовали яхту сантиметр за сантиметром,
и ничего не откопали. Мы заказали графологическую экспертизу надписи и тоже
ждем результатов. Вот и молимся, сложив руки, чтобы не оказалось правдой то,
что кажется...
Он наделся увидеть на лице американца хотя бы тень интереса к своим
словам. Он знал его историю. И понимал, сколь нелегко жить с таким багажом.
Никому нелегко. После утраты жены при тех обстоятельствах, какие послужили
тому причиной, Фрэнк жил только с одним упрямым желанием -- поскорее
покончить с этой жизнью, словно считал себя ответственным за все беды в
мире.
Юло встречал разных людей: одни губили себя алкоголем, другие кое-чем
похуже, третьи кончали с собой, не в силах избавиться от угрызений совести.
Фрэнк, напротив, оставался ясным, цельным, не позволял себе ничего забыть и
день за днем отбывал наказание, не прося никакого снисхождения. Приговор был
вынесен, и Фрэнк был одновременно и судьей самому себе, и осужденным.
Юло сел за стол и оперся на него локтями. Фрэнк молчал, и сидел в
кресле, закинув ногу на ногу. Лицо его ничего не выражало.
Никола продолжал и казалось, это стоит ему огромного труда:
-- И у нас нет ничего. Ну, совершенно ничего. Наш человек, наверное,
все это время был в водолазном костюме, включая обувь, перчатки и капюшон.
Это значит, нет отпечатков пальцев и никаких органических остатков, то есть
ни кожи, ни волос. Следы ног и рук, говорят о столь обычном строении тела,
какое может быть у миллионов людей.
Юло помолчал. Фрэнка смотрел на него глубокими, черными, как уголь
глазами.
-- Мы начали собирать материал о жертвах. Они часто бывали повсюду,
встречались с кучей народу, много разъезжали...
Внезапно он умолк, потом заговорил другим тоном.
-- Послушай, Фрэнк, почему бы тебе не помочь мне? Я могу позвонить
твоему начальству, могу пустить в ход все средства, чтобы тебя подключили к
следствию как опытного, человека, который уже в курсе дела. А кроме того,
одна из жертв -- американская гражданка... Ты очень подходишь для такого
дела. Прекрасно говоришь по-итальянски и по-французски, знаком с методами
европейской полиции, знаешь наших сотрудников, уже работал тут. Ты нужный
человек в нужном месте.
Его голос долетел до сознания Франка подобно ветру, предвещающему
грозу, но тучи принесла совсем другая буря.
-- Нет, Никола. У нас с тобой уже не одинаковые воспоминания. Я не тот,
каким был прежде. И никогда уже не буду таким.
Комиссар поднялся с кресла, обошел стол и остановился перед Фрэнком,
слегка наклонившись к нему, будто тем самым хотел придать больше
убедительности своим словам.
-- Тебе никогда не приходило в голову, что ты не виноват в том, что
случилось с Гарриет? Во всяком случае не только ты.
Фрэнк отвернулся, глядя в окно, желвак на его щеке дрогнул, словно он
старался сдержать свой ответ, который давал самому себе слишком часто. Его
молчание разозлило Юло, и тот заговорил громче.
-- Господи, Фрэнк! Ты же видел, что произошло. Ты же видел все
собственными глазами. Тут где-то ходит убийца, убивший уже двух человек и
готовый убивать еще. Не знаю, о чем только ты думаешь! Неужели не понимаешь,
что если бы ты помог остановить этого маньяка, то сразу почувствовал бы себя
лучше? Ты не находишь, что помогая другим, поможешь и себе самому? И
поможешь себе вернуться домой.
Фрэнк перевел взгляд на друга. Он смотрел на него как человек, которого
ничто ни с кем не связывает.
-- Нет.
Это короткое односложное слово, произнесенное спокойным голосом, встало
между ними стеной. На какой-то миг оно остановило обоих. Словно кадр,
выхваченный из фильма, конец которого им был неведом.
В дверь постучали и, не ожидая ответа, вошел Клод Морелли.
-- Комиссар...
-- Да, Морелли?
-- Там пришел один человек из "Радио Монте-Карло"...
-- Скажи ему, что я не разговариваю с журналистами. Сейчас. Потом будет
пресс-конференция, а когда именно, решит начальник полиции.
-- Нет, комиссар. Это не журналист. Это диджей, который ведет ночную
передачу. Он пришел вместе с директором радио. Они читали газеты и говорят,
что, возможно, у них есть информация по этому делу о двойном убийстве в
порту.
Юло не знал, как отнестись к такой новости. Любые полезные сведения
сейчас -- просто манна небесная. Он опасался только, чтобы не потянулись
мифоманы, убежденные, что им все известно об убийце, или даже готовые
признаться в убийстве. Однако ничем нельзя пренебрегать.
Он вернулся за стол.
-- Пусть войдут.
Морелли вышел, Фрэнк тоже поднялся и направился к двери, но тут она
отворилась, и опять появился Морелли, сопровождая двух человек. Один был
молод, лет тридцати, с длинными черными волосами, другой постарше -- лет
сорока пяти. Фрэнк мельком взглянул на них, посторонился, пропуская, и
направился в еще открытую дверь. Однако на пороге его остановил голос Никола
Юло.
-- Фрэнк, ты в самом деле уверен, что не хочешь задержаться?
Ни слова не говоря, Фрэнк Оттобре вышел из кабинета.
9
Покинув полицейское управление, Фрэнк свернул на рю Сюффрен Раймон и,
пройдя несколько десятков метров, оказался на бульваре Альберта Первого,
который тянулся вдоль порта. Подъемный кран неторопливо перемещался на фоне
голубого неба. Бригада рабочих еще разбирала боксы и грузила их на машины.
Все вокруг выглядело вполне нормально.
Он перешел дорогу и остановился на портовой эспланаде -- посмотреть на
пришвартованные яхты. На набережной не осталось никаких следов происшествия.
Бенето был отбуксирован отсюда в распоряжение полиции для продолжения
следствия. Бальетто и другая пострадавшая яхта все еще покачивались у
причала, слегка соприкасаясь кранцами. Ограждение было снято. Смотреть
больше было не на что.
Портовый бар вернулся к обычной жизни. Возможно, случившееся даже
прибавило ему клиентуры -- любопытных, которым хотелось побывать там, где
произошло то, что произошло. Может быть, молодой моряк, обнаруживший трупы,
еще сидел в баре, радуясь минутной известности и рассказывая об увиденном. А
может, сидел молча перед рюмкой, старясь забыть все на свете.
Фрэнк опустился на каменную скамью.
Мимо быстро прокатил на роликовых коньках мальчик, за ним спешила
девочка помладше, она еще плохо держалась на роликах и жалобно просила его
подождать. Невдалеке какой-то мужчина терпеливо ожидал пока его собака --
черный лабрадор -- закончит свои дела, потом достал из кармана пластиковый
мешок и лопатку и собрал с земли продукт собачьего "преступления", чтобы
потом, как положено, отправить его в мусорный бак.
Нормальные люди. Люди, которые жили, как множество других, как все.
Возможно, у них было больше денег, возможно, больше счастья или иллюзий, что
они могут получить все, что хотят. Быть может, это была только видимость и
ничего более. Клетка, пусть и позолоченная, все равно оставалась клеткой, и
каждый сам вершил свою судьбу. Каждый сам строил свою жизнь или разрушал ее
соответственно правилам, какие устанавливал для себя. Или правилам, какие
отказывался принять.
Иного выхода ни у кого не было.
Порт покидала чья-то яхта, на корме светловолосая женщина в голубом
костюме махала рукой, прощаясь с кем-то на берегу. Издали она походила на
Гарриет.
Фрэнк почувствовал, как нервный ком подкатил горлу, скользнул выше и
взорвался у него в голове. В тот же миг одно море сменилось другим, одни
солнечные блики другими, и память распахнула картину былого.
Когда он вышел из больницы, они с Гарриет сняли коттедж на побережье, в
тихом уголке штата Джорджия. Это был деревянный дом с крышей из красной
канадской черепицы, он стоял между дюнами в сотне метров от моря. На море
выходила веранда с огромными раздвижными стеклами, которые летом можно было
открыть, превратив помещение в нечто вроде внутреннего дворика.
По ночам они слушали ветер, гулявший среди скудной растительности, и
шум океанских волн, разливавшихся по пляжу. Они лежали в постели, и Фрэнк
чувствовал, как жена крепко прижимается к нему, прежде чем уснуть, словно ей
отчаянно нужно убедиться, что он рядом, будто все еще не может поверить, что
он действительно тут, рядом с ней, живой.
Днем они проводили время на берегу, загорали и плавали. Побережье было
почти пустынным. Те, кому кроме моря нужен был шумный людный пляж,
отправлялись на модные курорты, глазеть на тренировки культуристов или на
девушек с силиконовой грудью, вилявших бедрами, словно проходили пробы для
съемок в сериале "Пляжный патруль".
Здесь, лежа на полотенце, Фрэнк мог, не стыдясь, спокойно подставить
солнцу свое исхудавшее тело со множеством красноватых шрамов на нем и
удручающий след от операции на сердце, когда извлекали осколок, едва не
сразивший его.
Порой Гарриет, лежавшая рядом, проводила рукой по болезненным рубцам, и
на глаза ее навертывались слезы. Они не говорили о том, что случилось.
Подолгу молчали, думая об одном и том же, но по-разному, или вспоминая
переживания последних месяцев и чего это им стоило.
В такие минуты им не хватало мужества посмотреть друг другу в глаза.
Оба отворачивались к морю, пока один из них, все так же молча, не находил в
себе сил повернуться и обнять другого.
Время от времени они спускались за покупками в Хонести, рыбацкий
поселок, ближайший населенный пункт, больше походивший на Шотландию, чем на
Америку. Мирное местечко, нисколько не потревоженное туристами, с
одинаковыми домами из камня и дерева вдоль дороги, которая тянулась
параллельно пляжу.
Они обедали в ресторане на сваях, с большим и деревянным полом -- шаги
официантов отдавались громким стуком. Пили белое вино, такое холодное, что
запотевали рюмки, и ели свежевыловленных омаров, пачкая руки и обрызгиваясь,
когда брались за клешни. Часто смеялись, как дети, и Гарриет, казалось, ни о
чем таком не думала, а Фрэнк тем более.
Они не говорили об этом, пока не зазвонил телефон.
Фрэнк резал зелень для салата, они собирались обедать. Из духовки
аппетитно пахло рыбой, запеченной с картошкой. За окном ветер срывал песок с
верхушек дюн, и море было покрыто белыми пенистыми гребешками. Два одиноких
серфера скользили по волнам под парусами, напротив них на пляже стоял джип.
Гарриет была на веранде и из-за свиста ветра не слышала звонка. Он
выглянул из кухни с крупным красным перцем в руке.
-- Гарриет, телефон. Ответь, пожалуйста, у меня руки грязные.
Жена пошла на допотопный звонок к старому аппарату, висевшему на стене.
Она сняла трубку, а он стоял и смотрел на нее.
-- Алло?
Едва услышав ответ, она переменилась в лице, как бывает, когда человек
узнает плохое известие. Улыбка ее исчезла. Гарриет помолчала и повесила
трубку рядом с аппаратом, посмотрев на Фрэнка напряженным взглядом, который
он еще долго будет вспоминать по ночам.
-- Тебя. Это Гомер.
Она повернулась и вышла на веранду, ничего больше не сказав. Он взял
трубку, еще хранившую тепло руки Гарриет.
-- Да?
-- Фрэнк, это я, Гомер Вудс. Как поживаешь?
-- Хорошо.
-- Правда, хорошо?
-- Да.
Если Гомер и уловил крайнюю сухость в ответах Фрэнка, то притворился,
будто не понял, и продолжал так, словно они говорили последний раз минут
десять назад.
-- Мы взяли их.
-- Кого?
-- Ларкинов, я имею в виду. Загребли с поличным. Без всяких бомб. Была
перестрелка, и Джеф Ларкин погиб. Там оказалась целая гора товара и еще выше
гора долларов. а уж всевозможных улик -- и не счесть. Если повезет, нам
хватит материала, чтобы усадить в лужу кучу народу.
-- Хорошо.
Он произнес это слово точно так же, как прежде -- тем же тоном, но шеф
и на этот раз не понял намека.
Фрэнк представил себе Гомера Вудса в кабинете, отделанном темным
деревом, за письменным столом, с трубкой в руке, его голубые глаза за
золочеными дужками очков, неизменные, как и серый костюм с жилетом и голубой
рубашкой из ткани "оксфорд[16]".
-- Фрэнк, это ведь благодаря тебе и Куперу мы добрались до Ларкинов.
Тут все это понимают, даже не сомневайся, и мне хотелось сказать тебе об
этом. Когда думаешь вернуться?
-- Честно говоря, не знаю. Скоро, наверное.
-- Хорошо, не буду больше напрягать тебя. Однако помни, что я сказал.
-- Хорошо, Гомер. Благодарю.
Он повесил трубку и пошел искать Гарриет. Она сидела на веранде и
смотрела на двух парней, которые вышли на берег и грузили свои доски на
крышу джипа.
Фрэнк молча присел рядом на двухместную деревянную скамью. Некоторые
время они молча смотрели на на море, пока машина с парнями не уехала, будто
чужое присутствие, хоть и далекое, было единственным, что мешало их общению.
Молчание прервала Гарриет.
-- Он спросил тебя, когда вернешься, не так ли?
-- Да.
Они никогда не лгали друг другу, и сейчас Фрэнк тоже не собирался
лукавить.
-- И ты хочешь?
Фрэнк повернулся к ней, но Гарриет старательно избегала его взгляда. И
тогда он тоже уставился в море, где, гонимые ветром, набегали друг на друга
белые пенистые волны.
-- Гарриет, я -- полицейский. Я выбрал эту жизнь не по необходимости, а
потому что она нравилась мне. Мне всегда хотелось делать то, что делаю, и не
знаю, смог ли бы я заниматься чем-то другим. Даже не представляю, способен
или нет. Есть итальянская пословица, которую мне часто повторяла бабушка:
кто родился квадратным, не умрет круглым...
Он поднялся, положил руку на плечо жены и почувствовал, как она
напряглась.
-- Не знаю, Гарриет, какой я -- круглый или квадратный, но точно знаю,
что меняться не хочу.
Он вернулся в дом, а когда снова вышел, обнаружил, что она пропала. На
песке возле дома остались следы, они вели к дюнам. Фрэнк издали видел, как
она бредет по кромке воды: крохотная фигурка, волосы развеваются на ветру.
Он проследил за женой взглядом, пока дюны не скрыли ее из виду, и подумал,
что ей, наверное, захотелось побыть одной и что в сущности это вполне
понятно. Он вернулся в дом и сел за накрытый к обеду стол, но есть уже не
хотелось.
И тут пришла мысль: ведь он вовсе не так уверен в своих словах. Может,
все-таки они могли бы жить как-то иначе? Может, это и верно, что рожденный
квадратным не станет круглым, но ведь можно, наверное, как-то сгладить углы,
округлить, чтобы они никого не поранить.
Особенно тех, кого он любит.
Он отвел себе ночь на размышления. Наутро он поговорит с ней. Вместе,
он был уверен, они найдут какое-то решение.
Но никакого утра больше не было -- для них вместе.
Он ожидал возвращения Гарриет до самого вечера. Когда солнце стало
клониться к закату и тени от дюн легли, словно темные пальцы, на пляж, Фрэнк
заметил, как две фигуры не спеша двигаются вдоль кромки прибоя. Он
сощурился, защищая глаза от пылающего закатного солнца. Те двое были еще
слишком далеко, чтобы хорошо рассмотреть их. В открытое окно Фрэнк наблюдал,
как за спинами приближающихся людей на горизонте, оставались как бы размытые
силуэты. Одежды их развевались на ветру, а фигуры колыхались, словно в
мареве над горячим асфальтом. Когда они подошли так близко, что их можно
было рассмотреть, Фрэнк узнал шерифа из Хонести.
И тотчас возникло и стало нарастать мрачное предчувствие. Человек рядом
с шерифом набольшее напоминал бухгалтера, чем на полицейского, и волнение
переросло в леденящую тревогу. Держа фуражку в руках, стараясь не смотреть
Фрэнку в глаза, шериф сообщил о том, что произошло.
Часа два назад рыбаки, которые плыли метрах в двухстах от берега,
заметили женщину, которая, судя по описанию похожую на Гарриет. Она стояла
на вершине скалы, возвышавшейся над бесконечной грядой дюн побережья неким
геологическим казусом. Стояла одна и смотрела в море. Когда они проплывали
мимо нее, женщина бросилась вниз. Моряки не видели, чтобы она всплыла,
поэтому тут же изменили курс и поспешили ей на помощь. Один из них нырнул в
воду там, куда она прыгнула, но сколько ни искали ее, так и не нашли. Рыбаки
сообщили в полицию, и начались поиски, до сих пор тщетные.
Море вернуло тело Гарриет только два дня спустя, выбросив его на
песчаный берег в бухте тремя милями южнее дома.
Пока велось опознание, Фрэнк чувствовал себя убийцей возле трупа своей
жертвы. Он посмотрел на лицо жены, лежащей на топчане в морге, и кивком
подтвердил и то, что это она, Гарриет, и собственный приговор. Показания
моряков освободили Фрэнка от допросов. Но не от мучительных угрызений
совести.
Он был так поглощен заботами о себе самом, что не заметил, в каком
сильнейшем расстройстве пребывает Гарриет. Никто ничего не заметил, но это
не смягчало вины Фрэнка. Он мог бы понять, что мучило его жену. Он ДОЛЖЕН
был понять, что с ней творится неладное. Признаков тому хватало, но в
бредовом сострадании к самому себе он умудрился их не заметить. Так что
разговор после звонка Гомера был лишь последним ударом.
Нет, он оказался ни круглым, ни квадратным -- только слепым.
Он уехал, увозя тело своей жены в гробу, и даже не заглянул в коттедж
за вещами.
И с тех пор не пролил ни единой слезы.
-- Мама, смотри, дядя плачет.
Детский голос вывел Фрэнка из забытья. Рядом стояла светловолосая
девочка в синем платье. Она притихла, когда мать одернула ее. Женщина,
смущенно улыбнулась и поспешила удалиться, держа девочку за руку.
Фрэнк не заметил, что он плакал. И не представлял, как долго.
Слезы явились откуда-то издалека. Они не были ни спасением, ни
забвением, просто облегчением. По сути -- лишь небольшая передышка, чтобы
вздохнуть, хоть на миг почувствовать солнечное тепло, увидеть подлинный цвет
моря, и хоть раз услышать биение собственного сердца в груди без звуков
смертельного барабана.
Он расплачивался за свое безумие.
Весь мир расплачивался за свое безумие.
Он часами повторял себе это, после смерти Гарриет, сидя на скамейке в
саду клиники Сент-Джеймс, куда его поместили уже на грани помешательства. Он
окончательно понял это несколькими месяцами позже, когда случилась трагедия
с башнями Всемирного торгового центра, и он увидел по телевидению, как
падают огромные здания -- так могут рушиться только иллюзии. Одни люди на
самолетах атаковали небоскребы во имя бога, а другие в то же самое время,
удобно расположившись в креслах, уже точно знали, как использовать их
безумие на бирже. Эти другие люди зарабатывали деньги тем, что изготовляли и
продавали мины, а в Рождество приносили своим детям подарки, заработав на
убийствах и увечьях других детей. Совесть превратилась в аксессуар,
стоимость которого зависела от цены барреля нефти. И не стоило удивляться,
что время от времени кто-то сам, в одиночку, писал кровью свою судьбу.
Я убиваю...
Угрызение совести из-за смерти Гарриет навсегда останется его
постоянным, весьма жестоким спутником и будет достаточным наказанием до
конца его дней. Фрэнк не забудет смерти Гарриет, даже если ему суждено будет
жить вечно. И не сможет простить себя, даже если бы ему отпустят двойную
вечность.
Он не мог положить конец безумию мира. Он мог положить конец только
своему собственному безумию и надеяться, что те, у кого хватит сил,
последуют его примеру. И смогут навсегда стереть подобные надписи. Он сидел
на каменной скамье и плакал, не обращая внимания на любопытных прохожих,
пока не понял, что слезы иссякли.
Тогда он поднялся и медленно направился в полицейское управление.
10
-- Я убиваю...
На какой-то момент голос, казалось, завис в машине глухой шум двигателя
словно прибавил ему сил, и он продолжал отдаваться эхом.
Комиссар Юло нажал кнопку автомобильного радио, и запись прервалась на
словах Жан-Лу Вердье, с трудом продолжавшего передачу. После разговора с
диджеем и Робертом Бикжало, директором "Радио Монте-Карло", крохотная
упрямая надежда выглянула из-- за вершины, которую тщетно штурмовали
следователи.
Может быть, звонок, прозвучавший в "Голосах", был просто шуткой
какого-нибудь любителя розыгрышей, невероятной случайностью, подобно
расположению планет, какое случается раз в миллион лет. Однако именно эти
угрожающие слова "Я убиваю...", произнесенные в конце передачи, были
выведены кровью невинных жертв на столе каюты.
Юло затормозил на красный свет. Женщина с коляской переходила дорогу.
Справа молодой человек в голубой майке, на желтом велосипеде прислонился к
столбу светофора, чтобы не вынимать ноги из зажима педалей.
Вокруг сияли яркие краски, было тепло. Лето начиналось обещанием
радостей. И везде, в барах на открытом воздухе, на улицах, заполненных
народом, на оживленной набережной мужчины, женщины и дети хотели только
одного, чтобы их мечты сбылись.
Все было как всегда.
И только в этой машине у пылавшего, будто кровь, светофора, витала
некая сущность, которая способна была омрачить весь свет и превратить все
краски мира в одну -- серую.
-- У криминалистов есть что-нибудь? -- спросил Фрэнк.
Красный свет сменился зеленым. Юло тронулся, а велосипедист быстро
умчался вперед. Педали позволяли ему ехать с куда большей скоростью, чем
могли себе позволить колонны машин, медленно двигавшиеся вдоль берега.
-- Пришел отчет патологоанатома. Они провели вскрытие в рекордные
сроки. Очевидно кто-то очень важный оборвал им все телефоны, желая как можно
быстрее получить результат. Все подтверждается. Девушка умерла от удушья, от
утопления, однако в ее легких не было морской воды. Это значит, умерла, не
имея возможности подняться на поверхность. Обычно легкие заполняются водой,
когда тонущий несколько раз пытается всплыть, прежде чем пойти ко дну. В
этом случае убийца, очевидно, схватил ее под водой, утянул вниз и утопил.
Труп тщательно обследовали. Никаких следов насилия на теле нет. Его изучали
всеми возможными способами при помощи самых различных инструментов,
имеющихся в лаборатории.
-- А он?
Юло помрачнел.
-- Тут разговор другой. Он был убит холодным оружием, очень точным
ударом сверху вниз. Лезвие вошло между пятым и шестым ребром и проникло
прямо в сердце. Смерть почти мгновенная. Убийца напал на него сзади, на
палубе: там остались пятна крови. Скорее всего неожиданно, потому что Йохан
Вельдер был весьма и весьма силен. Для пилота он был довольно высокого
роста. И хорошо тренирован: бег трусцой и спортивный зал... Нападавший,
видимо, тоже был весьма крепок и ловок.
-- Трупы были изнасилованы? Я имею в виду половое насилие.
Юло покачал головой.
-- Нет. Вернее, убийца точно не насиловал. У девушки незадолго до
смерти был половой контакт. Во влагалище обнаружены остатки семенной
жидкости, но она, видимо, принадлежала Вельдеру. Думаю, анализ ДНК
подтвердит это с вероятностью в девяносто процентов.
-- Ну, тогда по крайней мере исключен сексуальный мотив преступления.
Фрэнк сказал это, как человек, который обнаруживает, что после пожара в
его доме уцелела салфетка.
-- Что же касается отпечатков и других органических следов, ты же
понимаешь, на яхте их нашли уйму. Тоже отправим на анализ ДНК, но думаю, это
не даст нам ровным счетом ничего.
Они проехали Болье[17], миновали роскошные гостиницы на берегу с
тенистыми парковками для сверкающих машин, пахнущих кожей и дорогим деревом.
Множество цветочных клумб в ослепительном свете дня переливались тысячами
оттенков. Фрэнк засмотрелся на красные цветы гибискуса в саду какой-то
виллы.
Опять красный. Опять кровь.
Он передвинул ручку вентилятора, направлявшего холодный воздух ему в
лицо.
-- Выходит, у нас нет ничего.
-- Ровным счетом ничего.
-- Антропометрические измерения отпечатков?
-- И тут ничего существенного. Речь может идти о человеке ростом
примерно метр восемьдесят, плюс -- минус пять сантиметров, весом примерно
семьдесят пять килограммов. Физический тип -- обычный, присущий многим
тысячам людей.
-- Атлет, короче.
-- Да, атлет... Атлет с очень ловкими руками.
У Фрэнка было несколько вопросов, которые не терпелось задать, но он не
хотел мешать размышлениям друга. Он промолчал.
-- Сотворить такое с трупами непросто. Умелый черт... Наверняка не
впервые делает. Может, имеет какое-то отношение к медицине...
Фрэнку жаль было разбивать надежды друга.
-- Все может быть. Но так было бы слишком просто. Я бы даже сказал --
банально. Увы, с точки зрения анатомии мы не слишком отличаемся от животных.
Нашему человеку достаточно было потренироваться на кроликов, чтобы потом
сделать такое и с человеком.
-- Кролики, да? Люди, как кролики...
-- Он хитер, Никола. Это буйно помешанный, однако он хитер и холоден
как лед. У человека в жилах должен течь фреон, чтобы совершить подобное:
направить яхту на пристань и спокойно удалиться тем же путем, каким пришел.
И к тому же с явным намерением бросить нам вызов, посмеяться над нами.
-- Ты имеешь в виду, музыку?
-- Да. Он завершил свой телефонный разговор фонограммой из фильма
"Мужчина и женщина".
Юло припомнил фильм Лелуша, он видел его много лет назад, когда
встретился с Селин, своей женой. Он отлично помнил эту красивую любовную
историю, которую они восприняли тогда как хорошее предзнаменование их
будущего.
Фрэнк продолжал, напомнив деталь, на которую Юло поначалу не обратил
внимания.
-- Герой фильма -- автогонщик.
-- А ты прав, в самом деле. Йохан Вельдер тоже ведь болиды водил. Но в
таком случае...
-- Совершенно верно. Он не только объявил по радио о намерении убить,
но и оставил некое указание, кого именно собирается убить. Но это, по-моему
не все. Он убил и хочет повторить. И мы должны помешать ему. Не знаю, как,
но мы должны во что бы то ни стало...
Машина снова остановилась у красного светофора возле короткого спуска в
конце бульвара Карно. Перед ними была Ницца, обычный приморский город,
невыразительный, далекий от глянцевой чистоты Монте-Карло и его бьющей в
глаза роскоши.
Ведя машину к площади Массена, Юло обернулся и взглянул на Фрэнка,
сидевшего на заднем сиденье. Тот сосредоточено смотрел в пространство перед
собой. Так, наверное, выглядел Одиссей, ожидавший услышать пение сирен.
11
Никола Юло остановил свой "Пежо-206" у ограды Управления полиции в Овар
на рю Рокбийер.
Агент в форме, дежуривший на пропускном пункте, с недовольным видом
направился к нему, чтобы выпроводить отсюда этих двоих, подальше от входа,
предназначенного только для сотрудников полиции. Никола показал ему из окна
машины значок.
-- Комиссар Юло. Служба безопасности Монако. У меня встреча с
комиссаром Фробеном.
-- Извините, комиссар. Не узнал вас. В вашем распоряжении.
-- Сообщите ему, пожалуйста, что я здесь.
-- Сию минуту, комиссар.
-- Спасибо, агент.
Юло проехал несколько метров и припарковал машину на тенистой стороне
улицы. Фрэнк выбрался из машины и осмотрелся. Казарма в Оваре представляла
собой комплекс серых двухэтажных строений с красными черепичными крышами, с
дверными и оконными рамами из темного дерева. Несколько прямоугольных
зданий, расположенных в шахматном порядке без всяких переходов между ними.
На обращенной к улице торцевой стороне каждой постройки имелась лестница на
верхний этаж.
Интересно, подумал комиссар, какой Ницца видится американцу. Наверное,
городом совсем из другого мира. Может быть, даже с другой планеты. Невысокие
дома, маленькие кафе, простые люди. Никакой тебе американской мечты, никаких
небоскребов, которые можно рушить, только скромные мечтания, порой выцветшие
от морского воздуха, как и стены домов. Скромные мечтания, но если вдруг они
оказывались несбыточными, тогда тоже оборачивались настоящей бедой.
На стене напротив дверей управления кто-то приклеил антиглобалистский
плакат. Люди, которые боролись за то, чтобы сделать весь мир одинаковым,
выступали против других людей, которые боролись за то, чтобы не утратить
собственного лица. Европа, Америка, Китай, Азия... Всего лишь раскрашенные
пространства на географических картах, сокращенные обозначения на таблицах
обмена валют, слова в словарях... Признаки наших дней: интернет, средства
массовой информации, новости в режиме реального времени. Приметы
расширяющегося или, напротив, сжимающегося мира, в зависимости от того, с
какой точки смотреть.
Действительно сокращало расстояния только зло, вездесущее, говорившее
всегда на одном единственном языке и неизменно писавшее свои послания одними
и теми же чернилами.
Фрэнк закрыл дверцу машины и повернулся к другу.
Перед Юло стоял человек тридцати восьми лет со стариковским взглядом,
которому, похоже, изначально не свойственно было благоразумие. Смуглый,
угрюмый южанин, темные глаза, черные волосы, заросшие щеки. Человек могучего
сложения, и ему уже приходилось убивать людей под защитой полицейского
значка, действуя во имя справедливости. Наверное зло неизлечимо, против него
нет противоядия. Зато были такие люди, как Фрэнк. В далекие времена, во
время эпидемий чумы, именно такие, как он, занимались перевозкой больных и
трупов -- немного чокнутые и получившие иммунитет против болезни.
Войне не было конца.
Юло запер машину, и тут подошел комиссар Фробен из отдела убийств,
помогавший следствию.
Фробен широко улыбнулся Юло, обнажив крупные ровные зубы, словно
осветившие его характерное лицо. У него была массивная фигура, отчего костюм
из "Галереи Лафайет" едва не трещал на его массивной фигуре, сломанный нос
говорил о боксерском прошлом. Легкие шрамы над бровями подтверждали это
предположение.
Фробен пожал Юло руку. Улыбка стала еще шире, а серые глаза
превратились в щелочки, отчего шрамы смешались с сетью морщинок.
-- Привет, Никола. Как поживаешь?
-- Это ты мне скажешь, как я поживаю. Барахтаюсь в этом море дерьма,
где того и гляди разразиться буря, мне нужна помощь всех друзей.
Фробен перевел взгляд на Фрэнка. Юло представил их.
-- Фрэнк Оттобре, специальный агент ФБР. Очень специальный.
Американское командование подключило его к нашему расследованию.
Фробен ничего не сказал, но посмотрел на Фрэнка с явным уважением,
одарив его такой же открытой улыбкой, и протянул руку с крупными и сильными
пальцами.
-- Клод Фробен, скромный комиссар из отдела по расследованию убийств.
Отвечая на крепкое рукопожатие Фробена, Фрэнк подумал, что при желании
тот запросто мог бы сломать ему пальцы. Этот человек ему сразу понравился --
сильный и осторожный одновременно. Фрэнк не удивился бы, если б увидел, как
тот после работы собирает с детьми модели корабликов, причем с поразительной
ловкостью монтируя самые хрупкие детали.
Юло сразу перешел к делу.
-- Какие новости на пленке?
-- Я поручил это Клаверу, нашему лучшему технику, волшебнику, можно
сказать. Я только что от него, он изучает пленку с помощью своих приборов.
Пойдемте, я проведу вас.
Они прошли в здание и направились по недлинному коридору, освещенному
рассеянным светом из окна за их спиной. Юло и Фрэнк шли за Фробеном, глядя
на его затылок с волосами цвета соли с перцем, на короткую шею и широкую
спину, пока тот снова не повернулся к ним лицом, остановившись возле
лестницы, ведущей вниз.
-- Прошу, -- жестом указал он.
Они спустились на два лестничных пролета в просторное помещение,
заполненное электронной аппаратурой, залитое холодным светом неоновых
трубок, дополнявшим слабое дневное освещение, в полуподвале.
За стойкой сидел худой парень с наголо остриженной головой, очевидно
чтобы скрыть начинающуюся лысину. Он был в клетчатой рубашке поверх джинсов,
и в расстегнутом белом халате. Но носу -- кривые очки с желтыми стеклами.
Все трое остановились у него за спиной, парень сосредоточенно
манипулировал потенциометрами. Наконец он обернулся к вошедшим. Да он,
пожалуй, слепнуть должен, когда выходит на солнце в таких очках.
Фробен не стал никого представлять парню, и молодой человек, похоже, не
нуждался в этом. Видимо, он полагал, что если эти люди тут, значит, так
надо.
-- Ну, Клавер, что скажешь о записи?
Техник пожал плечами.
-- Мало чего скажу, комиссар... Новости не слишком хорошие. Я
исследовал запись всеми доступными мне способами. Ничего. Голос поддельный и
никак не может быть идентифицирован.
-- То есть?
Клавер начал издалека, понимая, что не все присутствующие располагают
нужными техническими познаниями.
-- Каждый человеческий голос раскладывается на свой уникальный набор
частот. Их можно идентифицировать точно так же, как сетчатку глаза или
отпечатки пальцев. Это определенное количество верхних, низких и средних
звуков, и они не меняются, даже при попытке изменить голос, перейдя,
например, на фальцет. С помощью специальной аппаратуры эти частоты можно
представить в виде диаграммы. Речь идет о довольно простых приборах, без
которых не обходится ни одна студия звукозаписи. Они необходимы, чтобы
равномерно распределять частоты и чтобы в том или ином музыкальном фрагменте
не оказывалось слишком много высоких или низких частот.
Клавер обратился к клавиатуре "макинтоша" и взялся за "мышку".
Несколько щелчков -- и появилось белое окно, пересеченное параллельными
горизонтальными полосами. В середине находились две крупные -- зеленая и
фиолетовая, неровные, как бахрома.
Техник указал курсором на зеленую линию.
-- Вот эта линия -- голос Жан-Лу Вердье, диджея "Радио Монте-Карло". Я
проанализировал его, и вот звуковая диаграмма.
Он опять кликнул "мышью", и схема превратилась в график. На экране
возникла желтая линия, двигавшаяся на темном фоне между двумя голубыми.
Клавер указал не экран.
-- Горизонтальные голубые линии -- это частоты. Желтая показывает, на
какой из них движется изучаемый голос. Взяв голос Вердье из разных точек
записи и наложив их друг на друга, можно убедиться, что они полностью
совпадают.
Клавер вернулся к предыдущей картинке и кликнул фиолетовую линию.
-- Это другой голос.
Снова появился график, теперь желтая линия двигалась рваными толчками и
лишь в немногих местах.
-- В этом случае человек, говоривший по телефону, пропустил свой голос
через несколько фильтров и перемешал входные частоты, полностью исказив их.
Достаточно лишь слегка изменять значение одного из фильтров, чтобы получать
каждый раз совершенно иной график.
Тут вмешался Юло. Он спросил:
-- Может ли по записи понять, какой именно прибор тут был использован?
Или хотя бы узнать, кому он был продан?
Техник выразил явное сомнение.
-- Не думаю. Такие приборы приобрести совсем несложно. К тому же
существуют множество модификаций и типов с различными характеристиками в
зависимости от цены и фирмы-изготовителя, но для такой простой цели, как
эта, годится практически любой прибор. Кроме того, электроника ведь
постоянно развивается, поэтому существует довольно обширный рынок бэушной
аппаратуры. Она как правило попадает в руки любителей домашних записей, и
почти всегда без выписки счета. Честно говоря, не думаю, что это нас
куда-нибудь приведет.
Фробен, похоже, не совсем разделял пораженческое настроение Клавера.
-- В любом случае посмотрим еще, что можно сделать. У нас так мало
материала в руках, что ничем нельзя пренебрегать.
Юло обернулся к Фрэнку. Тот явно думал о чем-то своем, будто уже во
всем разобрался. И все же комиссар был уверен -- ничто из сказанного не
ускользнуло от него, и он все запомнил.
Он снова обратился к Клаверу.
-- А что вы скажете по поводу телефонного звонка, который не прошел
через коммутатор?
-- Ну, тут я не могу предположить ничего конкретного. По сути здесь
возможны только два варианта. Все коммутаторы вообще-то имеют проходные
номера. Если знать их, то можно звонить, минуя телефониста. "Радио
Монте-Карло", конечно же, не НАСА[18] в смысле секретности, поэтому вполне
вероятно, что кто-то разузнал их. Второй вариант немного сложнее, хотя и не
такой уж фантастический. Мне он кажется более вероятным...
-- Что же это?
Клавер откинулся на спинку стула.
-- Я выяснял. Коммутатор "Радио Монте-Карло" управляется компьютерной
программой и имеет определитель номера, который позволяет в режиме реального
времени увидеть на дисплее номер звонящего. Цель очевидна...
Он осмотрелся, желая убедиться, что она очевидна и всем присутствующим.
-- Однако при этом звонке номер на дисплее не появился, это значит,
звонивший присоединил к телефону электронное устройство, которое
нейтрализовало определитель номера.
-- Это трудно сделать?
-- Довольно легко для специалистов-электронщиков или телефонистов. Тут
не надо быть гением телекоммуникации. Побродив по Интернету, такое установит
любой приличный хакер.
Юло чувствовал себя, как заключенный на прогулке. Куда ни посмотришь,
всюду натыкаешься на стену.
-- Можно узнать, откуда поступил звонок, со стационарного телефона или
с мобильного?
-- Нет. Но я исключил бы мобильник. Он работает намного медленнее и не
всегда точно соединяет. Тот, кто звонил, слишком хитер, чтобы не учитывать
этого.
-- Можно ли еще как-то проанализировать магнитную ленту?
-- С моей аппаратурой нет. Я думаю, послать копию в научную лабораторию
в Лион, может, им удастся раскопать что-нибудь.
Юло положил руку на плечо Клавера.
-- Хорошо. Сделайте это как можно скорее. Если в Лионе начнут
выступать, мы найдем к ним подход.
Клавер решил, что вопрос закрыт. Он достал из карманчика халата
жевательную резинку, развернул ее и положил в рот.
Какое-то время все молчали. Каждый по-своему обдумывал услышанное.
-- Пойдемте, угощу вас кофе, -- предложил Фробен.
Он снова повел их по лестницам, на площадке свернул влево, и вскоре они
оказались перед автоматом, стоявшем в нише. Фробен достал магнитную
карточку.
-- Все будут?
Они кивнули. Комиссар сунул карточку в автомат, нажал кнопку и машина,
поурчав, выдала первый пластиковый стаканчик с кофе.
-- Что скажешь, Фрэнк? -- спросил Юло.
Фрэнк решил поделиться соображениями.
-- У нас мало путей. Куда ни ткнись, всюду тупик. Я уже говорил тебе,
Никола, мы имеем дело с очень, очень хитрым человеком. Слишком много
совпадений, чтобы можно было просто предположить, будто судьба поцеловала
его в лоб. Сейчас, единственное, что нас связывает с этим мерзавцем,
телефонный звонок. Если нам хоть немного везет, а ему слишком нравится
любоваться собой, он позвонит еще. Если нам очень повезет, он позвонит тому
же диджею. А если уж нам совсем повезет, то он допустит какую-нибудь ошибку.
Это единственная надежда, какая у нас есть, чтобы найти его и остановить
прежде, чем он убьет еще кого-нибудь.
Он допил свой кофе и выбросил стаканчик в корзину для мусора.
-- Думаю, теперь пора серьезно поговорить с Жан-Лу Вердье и
сотрудниками "Радио Монте-Карло". Досадно, но мы сейчас зависим от них.
Все направились к выходу.
-- Представляю, какое там сейчас, в Княжестве... как бы это сказать...
волнение, -- обратился Фробен к Юло.
-- Ну, назвать это "волнением" все равно что назвать Майка Тайсона
нервным типом. У нас там едва ли не коллапс. Монте-Карло -- это открытка, ты
же знаешь. У нас имидж -- это все. Мы потратили тонны денег, чтобы
обеспечить главное: красоту и безопасность. И вдруг появляется откуда ни
возьмись этот тип и премило сажает нас в лужу. Если эта история не получит
завершения в самые кратчайшие сроки, я наверняка услышу, как заскрипят
многие кресла...
Юло помолчал. И вздохнул.
-- В том числе и мое.
У ворот они распрощались. Фробен постоял, глядя им вслед. По его
боксерскому лицу было видно, что он весьма сочувствует им, но заметно было и
удовлетворение, что он не на их месте.
Юло и Фрэнк направились к машине. Уже стемнело, подошло время ужина, и
комиссар почувствовал, что проголодался. Включив зажигание, он взглянул на
Фрэнка.
-- "Кафе де Турин"?
"Кафе де Турин" на площади Гарибальди было весьма спартанским
заведением -- грубые столы и скамейки. Здесь можно было отведать отличных
устриц, лучше всего с бутылкой охлажденного муската. Юло привозил сюда
Фрэнка с женой, когда они посещали Европу, и они буквально сошли с ума,
увидев длиннющий прилавок с дарами моря и обслугу в перчатках, открывающую
раковины. Они восторженно смотрели как официанты разносят огромные подносы с
устрицами, морскими трюфелями и крупными красными раками, подаваемых с
майонезом. Они приезжали сюда еще дважды, и этот ресторанчик превратился для
них в гастрономическую святая святых.
Юло не сразу решился предложить Фрэнку "Кафе де Турин", опасаясь
потревожить его воспоминания. Однако американец, похоже, изменился или по
крайней мере был намерен измениться. Что ж, если он хотел вытащить голову из
песка, так это способ не хуже другого. Фрэнк кивнул, как бы принимая
одновременно и выбор, и добрые намерения Юло. О чем бы он там ни думал, на
лице его не отразилось ничего.
-- Поезжай в "Кафе де Турин".
Юло слегка расслабился.
-- Знаешь, мне порядком надоело действовать и разговаривать подобно
персонажу какого-нибудь телефильма. Мне кажется, я уже превратился в
карикатуру на лейтенанта Коломбо. Мне нужно полчаса спокойствия, нужно хоть
ненадолго отключиться, иначе я просто сойду с ума.
Наступил вечер, город осветился огнями. Фрэнк молча смотрел в окно на
людей, которые куда-то спешили, громко разговаривали. Тысячи безвестных
людей занимались своими привычными делами, сидели в барах, ресторанах,
офисах...
Оба понимали, что Юло говорит неправду. Ведь где-то среди этих
спокойных людей бродил убийца, и пока они не найдут его, ни о чем другом
Фрэнком с комиссаром думать не смогут.
12
За стеклом своей кабины Лоран Бедон, режиссер, вел обратный отсчет,
загибая один за другим пальцы поднятой руки и наконец выбросил Жан-Лу Вердье
указательный палец.
За его спиной зажглось красное табло, означавшее выход в эфир.
Диджей слегка приблизился в кресле к микрофону, стоявшему перед ним на
столе на невысокой подставке.
-- Привет всем, кто слушает нас сейчас, и всем, кто этим вечером еще
услышит наши голоса. Вас ждет музыка, ждут встречи с людьми, которые
расскажут о своей жизни, а она не всегда бывает в ладу с той музыкой, какую
нам хотелось бы слышать...
Он остановился и немного отодвинулся. Микшер выдал в эфир фрагмент
"Born to Be Wild" группы Steppenwolf.
Несколько секунд -- и на фоне затихающей музыки вновь звучит теплый и
проникновенный голос Жан-Лу Вердье.
-- Мы с вами, мы готовы помочь, если это в наших силах. Тому, кто
открыл свою душу, но не нашел отклика. Тому, кто ошибся и насыпал на рану
слишком много соли. Тому, кто не может успокоиться, пока не вспомнит, в
какую распроклятую банку он спрятал сахар. Тому, кто рискует утонуть в
собственных слезах. Мы с вами, и все мы живы, несмотря ни на что. Ждем ваших
звонков. Мы вам ответим. Меня зовут Жан-Лу Вердье. Говорит "Радио
Монте-Карло". Вы слушаете "Голоса".
Снова звучит "Born to Be Wild". Снова слышно, как летят по скалистому
спуску зафуззованные гитары, поднимая пыль и брызгая гравием.
-- Черт побери, какой же он молодец!
Фрэнк Оттобре, сидевший рядом с Лораном в режиссерской кабине, не смог
удержаться от восхищенного возгласа.
-- Верно? -- улыбнулся режиссер.
-- Неудивительно, что у него такой успех. Голос и манера говорить
доходят до самого сердца.
Барбара, звукооператор, сидевшая напротив режиссера за микшерским
пультом, знаком указала Фрэнку за его спину. Он повернулся на вращающемся
стуле и увидел за стеклом звуконепроницаемой двери Юло, который подавал ему
знаки.
Фрэнк поднялся и вышел из студии.
У комиссара было усталое лицо человека, который с некоторых пор спит
мало и плохо. Фрэнк посмотрел на темные мешки под глазами, на седые волосы,
которые следовало бы привести в порядок, на воротничок рубашки, влачивший
жалкое существование. Человек этот за последнее время видел и слышал столько
такого, без чего обошелся бы весьма охотно. Ему было пятьдесят пять, а
выглядел он на десять лет старше.
-- Как тут дела, Фрэнк?
-- Никак. Передача имеет бешеный успех. Диджей просто феноменальный. Он
рожден для этого. Не знаю, сколько ему платят, но уж точно, ни одного цента
он не получает напрасно. Что же касается нас, то ничего. Ничего. Полная
тишина.
-- Хочешь кока-колу?
-- Я американец, Никола, но родители моего отца приехали из Сицилии.
Поэтому я предпочитаю кофе, а не коку. Это наследственное.
-- Ладно, пусть будет кофе.
Они направились к автомату в конце коридора. Юло порылся в карманах в
поисках монетки. Фрэнк, улыбаясь, извлек карточку.
-- Тот факт, что я сотрудник ФБР, произвел глубокое впечатление на
директора. Так что мы -- гости радио, и если нас тут не кормят, то хотя бы
поят.
Он вставил карточку в аппарат и нажал кнопку. Когда кофе был готов, он
протянул стакан Юло. Комиссар отпил глоток. Подумал, что кофе уж очень
противный. Или, может, у него во рту такой вкус?
-- Да, забыл тебе сказать. Пришел отчет графологов...
-- И что же?
-- Зачем спрашиваешь, если уже знаешь ответ?
Фрэнк склонил голову.
-- Не знаю подробностей, но думаю, это примерно то, что собираешься
сообщить.
-- Ах, да, я же забыл, что ты из ФБР. У тебя мгновенная интуиция и
пропуск, действительный везде. Послание было написано не от руки.
-- Вот как?
-- Этот сукин сын использовал трафарет. Наклеил буквы на картон и
вырезал их. Принес с собой, и когда понадобилось, положил трафарет на стол и
смазал сверху кровью. Как ты догадался?
Фрэнк покачал головой.
-- Я же говорю тебе, что не знал этого. Но мне казалось странным, чтобы
человек, столь умело и старательно скрывший свои следы, допустил потом такую
грубую ошибку.
Юло с гримасой отвращения выбросил стаканчик с недопитым кофе в
мусорную корзину и, вздохнув, посмотрел на часы.
-- Отпусти меня ненадолго, а то я уже забыл, как выглядит моя жена. Две
машины на парковке, в каждой по два агента. И еще одна на всякий случай --
вдруг понадобится. Другие ребята тоже на своих постах. Если что, я дома.
-- Ладно, случится что-нибудь, позвоню.
-- Не надо бы мне этого говорить, но я рад, что сегодня вечером здесь
ты. И что ты вообще здесь. Пока, Фрэнк.
-- Пока, Никола. Привет жене.
-- Обязательно.
Фрэнк посмотрел вслед другу и заметил, что тот слегка сутулится.
Уже три дня дежурили они на "Радио Монте-Карло" в ожидании, каких-либо
событий после того, как договорились с директором. Когда детективы изложили
ему свои намерения, сидя у него в кабинете, Роберт Бикжало взглянул на них
сощурившись сквозь ядовитый дым своей странной сигареты. Он оценил все, что
сказал комиссар Юло, и стряхивая пепел с водолазки от Ральфа Лорена,
принялся буравить их своими глазами-щелочками, которые делали его похожим на
хорька.
-- По-вашему, этот человек может позвонить снова?
-- Мы не уверены. Это всего лишь оптимистическое предположение. Но если
он объявится, нам необходимо ваше сотрудничество.
Юло и Фрэнк сидели напротив друг друга в кожаных креслах. Фрэнк
отметил, что их высота была отрегулирована таким образом, чтобы сидевший за
письменным столом смотрел на собеседников сверху вниз.
Бикжало обратился к Жан-Лу Вердье, расположившемуся на таком же, как
кресла, диване слева от письменного стола.
Диджей провел рукой по темным, довольно длинным волосам. Он внимательно
и в то же время вопросительно посмотрел на Фрэнка зелеными глазами. Нервно
потер ладони друг о дружку.
-- Не знаю, смогу ли я сделать то, что вы просите. То есть не знаю, как
я должен держаться. Одно дело вести передачу, говорить по телефону с
нормальными людьми и другое говорить... говорить...
Фрэнк понял, что Жан-Лу не решается произнести слово "убийца", и пришел
ему на помощь.
-- Знаю, что нелегко. Нам тоже трудно предположить, что там в голове у
этого типа. Но мы будем здесь и дадим тебе необходимые указания при любом
развитии событий. Мы пригласили еще и эксперта.
Он обернулся и взглянул на Никола, до сих пор молчавшего.
-- Тебе будет помогать психопатолог, доктор Клюни, консультант полиции,
который обычно ведет переговоры с преступниками при захвате заложников.
-- Хорошо. Если объясните, что мне делать, то я готов.
Жан-Лу посмотрел на Бикжало, словно оставляя последнее слово за ним.
Директор рассматривал картонный фильтр русской сигареты и складывал его
по всем правилам. Он начал издалека.
-- Конечно, это немалая ответственность...
Фрэнк сразу понял, куда тот клонит и поднялся с кресла. Теперь он
смотрел на Бикжало сверху вниз.
-- Послушайте, я не знаю, понимаете ли вы всю серьезность положения.
Чтобы вам окончательно все стало ясно, наверное, стоит вам кое-что показать.
Он наклонился и достал из сумки Юло, лежавшей на полу возле кресла,
несколько фотографий размером двадцать на тридцать. И бросил их на
письменный стол.
-- Мы ловим человека, который способен сделать вот это.
На фотографиях были трупы Йохана и Эриджейн и их изуродованные головы
крупным планом. Взглянув на снимки, Бикжало побледнел.
Юло усмехнулся про себя.
Фрэнк снова опустился в кресло.
-- Этот человек еще на свободе, и мы считаем, что он способен повторить
подобное. Нужно остановить его, и сейчас мы рассчитываем только на вас. Тут
речь идет не о том, чтобы увеличить вашу аудиторию. Это охота на человека.
От нее зависит жизнь или смерть многих людей.
Фрэнк отвел взгляд от Бикжало подобно тому, как змея отводит на
мгновение свой гипнотический взгляд от жертвы, с которой хочет поиграть. Он
взял со стола пачку сигарет и принялся с интересом рассматривать ее.
-- Не говоря уже о том, что, если эта история разрешится с вашей
помощью, ваше радио и Жан-Лу получат такую известность, какой вы сами не
добились бы и за тысячу лет.
Бикжало немного расслабился. Он подтолкнул снимки к Фрэнку, коснувшись
их кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Потом с явным облегчением
откинулся на спинку кресла. Теперь можно было продолжить разговор.
-- Согласен, если нужно помочь закону, если от нес будет польза, "Радио
Монте-Карло" не откажет. А кроме того, ведь задача "Голосов" как раз в том,
чтобы помогать. Помогать людям, которые нуждаются в поддержке. Я только одно
хотел бы попросить у вас, если возможно...
Фрэнка молчал, и Бикжало решил, что можно продолжить.
-- Эксклюзивное интервью с вами. Мы хотим быть первыми. Его проведет
Жан-Лу, как только все будет закончено. Прямо тут у нас, на радио.
Фрэнк посмотрел на Юло, тот еле заметно кивнул.
-- Договорились.
Он снова поднялся.
-- Придут наши техники со своей аппаратурой, чтобы поставить телефоны
на контроль. И сделают еще кое-что, потом объяснят вам подробно. Начнем
сегодня же вечером.
-- Хорошо. Велю своим сотрудникам быть в вашем распоряжении и всячески
вам содействовать.
Совещание закончилось. Все поднялись. Фрэнк поймал растерянный взгляд
Жан-Лу Вердье. Он похлопал его по плечу, как бы ободряя.
-- Спасибо, Жан-Лу. У тебя отличная передача. Уверен, ты прекрасно
справишься. Боишься?
Диджей поднял на него чистейшие, зеленые, как морская вода, глаза.
-- Боюсь. Дò смерти.
13
Фрэнк взглянул на часы. Жан-Лу выпустил в эфир еще один рекламный блок.
Лоран подал Барбаре знак, и на последних словах диджея она ввела музыку.
Настал пятиминутный перерыв.
Фрэнк поднялся и слегка потянулся, желая расправить плечи.
-- Устал? -- спросил Лоран, закуривая. Дым поднялся вверх и улетел в
вентиляцию.
-- Не особенно. В каком-то смысле я привык ждать.
-- Счастливец! А я буквально умираю от волнения, -- сказала Барбара,
вставая и поправляя свои рыжие волосы. Инспектор Морелли, сидевший на стуле
у стены, оторвал взгляд от спортивной газеты. Похоже, его вдруг больше
заинтересовала фигура девушки в легком летнем платье, чем мировой чемпионат
по футболу.
Лоран повернулся вместе с креслом к Франку.
-- Возможно, это не мое дело, но мне хотелось бы спросить вас кое о
чем.
-- Так спрашивайте, а я скажу, ваше это дело или нет.
-- Что вы испытываете, занимаясь своей работой?
Фрэнк смотрел словно сквозь него. Лоран решил, что тот размышляет. Он
не мог знать, что сейчас у Фрэнка Оттобре перед глазами была женщина,
лежащая на мраморном столе в морге, та, которая и в радостную и в трудную
минуту была его женой. Та, которую уже не разбудит ничей голос.
-- Что испытываю, занимаясь своей работой? -- Фрэнк невольно повторил
вопрос, прежде чем ответить. -- Спустя какое-то время хочется только одного
-- забыть обо всем.
Лорен отвернулся к режиссерскому пульту, почувствовав себя неловко.
Наверное, он задал глупый вопрос. Ему не удавалось проникнуться симпатией к
этому американцу могучего сложения с холодными, как изморозь, глазами,
который будто отгородился от окружающего мира. Такая манера исключала любое
общение. Это был человек, который ничего не давал, именно потому, что ничего
не просил. И все же он сидел тут в ожидании, хотя, похоже, даже он, не знал,
чего именно.
-- Предпоследний блок, -- сказала Барбара, снова садясь за микшер.
Ее голос прервал неловкое молчание. Морелли вернулся к спортивной
хронике, продолжая, однако, посматривать на волосы девушки, спадавшие ниже
спинки кресла.
Лоран сделал знак Жаку, оператору у пульта управления. Тот вывел в эфир
эпическую музыку Вангелиса. В студии у Жан-Лу зажглось красное табло, и его
голос вновь зазвучал в аппаратной и в эфире.
-- Сейчас на "Радио Монте-Карло" одиннадцать сорок пять. Впереди целая
ночь. Мы ставим то, что вы хотите послушать, мы говорим то, что вы хотите
услышать. Никто вас не осуждает, и все слушают вас. В эфире передача
"Голоса". Звоните нам.
И снова режиссерская аппаратная заполнилась медленной ритмичной
музыкой, напоминавшей морской прибой. За стеклом в своей студии Жан-Лу был,
что называется, на своей территории и прекрасно знал, что и как делать. В
режиссерской аппаратной замигал световой сигнал телефона. Фрэнк почему-то
вздрогнул.
Лоран подал Жан-Лу знак, и диджей ответил ему кивком.
-- Кто-то звонит нам. Алло?
Несколько мгновений тишины, потом послышался какой-то странный шум.
Неожиданно звуковой фон сменился похоронной музыкой. Голос, раздавшийся из
колонок, был уже хорошо знаком всем, записан на пленку и запечатлен в
сознании.
-- Привет, Жан-Лу.
Фрэнк выпрямился на стуле, как от электрического разряда. Он щелкнул
пальцами в сторону Морелли. Инспектор сразу понял, что нужно сделать,
поднялся и взялся за рацию, висевшую на поясе.
-- Ребята, внимание. Есть контакт. Будьте начеку.
-- Привет, кто ты? -- спросил Жан-Лу.
Человек на другом конце провода, похоже, улыбался.
-- Ты знаешь, кто я, Жан-Лу. Я -- некто и никто.
-- Тот, кто уже звонил сюда однажды?
Морелли выбежал из аппаратной и тотчас вернулся с доктором Клюни,
полицейским психопатологом, который ожидал в коридоре. Он взял стул и сел
рядом с Фрэнком. Лоран включил микрофон, позволявший общаться с Жан-Лу через
наушники, минуя в эфир.
-- Постарайся потянуть разговор как можно дольше, -- попросил Клюни,
расслабляя узел галстука и расстегивая воротничок.
-- Да, друг мой. Я звонил однажды и еще позвоню. А эти ищейки там,
рядом с тобой?
Электронный голос будто привносил с собой пламя ада и холод мрамора.
Казалось, в помещении стало не хватать воздуха, словно кондиционеры не
нагнетали, а, напротитв, удаляли прохладу.
-- Какие ищейки?
Ответ прозвучал не сразу:
-- Те, что охотятся за мной. Они рядом с тобой?
Жан-Лу поднял голову и посмотрел сквозь стекло в режиссерскую кабину,
словно растерявшись. Клюни слега приблизился к микрофону.
-- Соглашайся, говори все, что ему хочется услышать, и постарайся,
только потяни подольше...
Жан-Лу продолжил разговор. Его голос звучал мрачно.
-- Зачем этот вопрос? Ты ведь знаешь, что здесь.
-- Мне нет до них никакого дела. Они -- пустое место. Меня интересуешь
ты.
-- Почему я? Почему именно я?
Опять молчание.
-- Я уже сказал тебе: потому что ты такой же, как я, -- голос без лица.
Но тебе повезло -- из нас двоих только ты можешь подняться утром и выйти на
солнечный свет.
-- А ты не можешь?
-- Нет.
-- В этом коротком односложном ответе заключалось абсолютное отрицание,
не допускающее никаких возражений, полный отказ.
-- Почему? -- спросил Жан-Лу.
-- Потому что кое-кто так решил. И я мало что могу сделать...
Молчание. Клюни повернулся к Фрэнку и в изумлении прошептал:
-- Он плачет...
Снова долгое молчание, наконец, неизвестный заговорил.
-- Я мало что могу сделать. Но есть только один способ устранить зло --
сразить его при помощи того же зла.
-- Зачем совершать зло, когда столько людей вокруг готовы помочь тебе?
Снова томительное молчание, и наконец голос произносит гневный
приговор.
-- Я просил помощи, но та единственная, которую я получил, убила меня.
Скажи это ищейкам. Скажи это всем. Жалости не будет, потому что ее нет,
прощения не будет, потому что и его нет, мира не будет, потому что его тоже
нет. Только кость для твоих ищеек...
-- Как это понимать?
Он замолчал и на этот раз надолго. Потом сумел, видимо, справиться со
своими чувствами, и его голос зазвучал, как дуновение легкого ветерка.
-- Ты ведь любишь музыку, Жан-Лу?
-- Люблю. А ты?
-- Музыка меня не предает, музыка -- цель жизни. Музыка -- сама жизнь.
Неожиданно, как и в прошлый раз, зазвучала музыка, медленная и
волнующая партия электрогитары. Всего несколько отдельных протяжных нот, --
музыкант словно разговаривал со своим инструментом.
Фрэнк узнал мелодию "Samba Pa Ti", слегка видоизмененную фантазией
исполнителя. Одинокая гитара, надрывный всплеск и сразу же гром
аплодисментов.
И так же внезапно, как зазвучала, музыка умолкла.
-- Вот она, кость, которую у тебя просили ищейки. А теперь мне пора
идти, Жан-Лу. Сегодня ночью у меня дела.
Диджей спросил его дрожащим голосом:
-- А что ты будешь делать сегодня ночью?
-- Ты знаешь, что я делаю по ночам, друг мой. Отлично знаешь.
-- Нет, не знаю. Прошу тебя, скажи.
Тишина.
-- Не моей рукой написаны те слова, но теперь уже все знают, что я
делаю по ночам...
Снова молчание, оглушившее всех, подобно барабанному бою.
-- Я убиваю...
Голос умолк, но продолжал звучать в ушах, словно карканье ворона на
телефонных проводах. Последние слова подействовали как вспышка магния. На
какой-то миг все застыли, будто на фотографии, не в силах даже перевести
дыхание.
Фрэнк очнулся первым.
-- Морелли, зови ребят и посмотри, что удалось сделать. Лоран, ты
уверен, что все записано?
Режиссер сидел за столом, обхватив голову руками. За него ответила
Барбара.
-- Конечно. Могу я теперь упасть в обморок?
Фрэнк посмотрел ан нее. Вместо лица -- белое пятно в окружении рыжих
волос, руки слегка дрожат.
-- Нет, Барбара, вы мне еще нужны. Перепишите разговор на кассету, она
потребуется мне через пять минут.
-- Уже сделано. Я приготовила второй магнитофон во время паузы и
включила его, как только начался разговор. Надо только перемотать пленку на
начало.
Морелли бросил на девушку восхищенный взгляд и постарался, чтобы она
его заметила.
-- Отлично. Молодец. Морелли?
Морелли оторвал взгляд от Барбары и покраснел, будто его застали на
месте преступления.
-- К нам уже идет техник. И насколько я понял, не с хорошими новостями.
В студию вошел молодой темнокожий человек явно африканского
происхождения. Фрэнк поднялся.
-- Ну что?
Техник пожал плечами. На его темном лице было написано сожаление.
-- Ничего. Мы не смогли определить телефон. Этот мерзавец использовал
какое-то весьма эффективное устройство...
-- Это был мобильник или стационар?
-- Не знаем. Наш пеленгатор работает через спутник. Но мы не получили
сигнала ни со стационара, ни с мобильника.
Фрэнк повернулся к психопатологу, в задумчивости сидевшему на своем
стуле.
-- Доктор Клюни?
-- Не знаю. Надо прослушать запись. Единственное, что могу сказать: мне
еще никогда в жизни не приходилось сталкиваться с подобным субъектом!
Фрэнк достал мобильник и набрал номер Юло. После короткого ожидания
комиссар ответил. Конечно же, он не спал.
-- Никола, так и есть. Наш друг объявился.
-- Знаю, я слушал передачу. Одеваюсь. Сейчас буду.
-- Хорошо.
-- Вы все еще на радио?
-- Да, здесь. Ждем тебя.
Фрэнк выключил телефон.
-- Морелли, как только приедет комиссар, собираем общее совещание.
Лоран, мне нужна ваша помощь тоже. Если не ошибаюсь, я видел зал для
заседаний рядом с кабинетом директора. Можем собраться там?
-- Конечно.
-- Хорошо. Барбара, в зале для заседаний можно послушать запись?
-- Да, там есть все необходимое.
-- Отлично. У нас мало времени. Нам надо лететь.
В суматохе совершенно забыли о Жан-Лу. Его голос прозвучал в колонках.
-- Ну что, теперь все?
Он сидел, откинувшись на спинку кресла, совершенно неподвижно, словно
бабочка, наколотая на бархат. Фрэнк нажал кнопку переговорника.
-- Нет, Жан-Лу. Это, к сожалению, отнюдь не все. Ты, во всяком случае,
вел себя молодцом.
В наступившей затем тишине Жан-Лу медленно опустил локти на стол и
обхватил голову руками.
14
Юло приехал очень быстро, одновременно с Бикжало. Директор выглядел
весьма расстроенным. Он вошел в радиостудию, следуя несколько поодаль от
комиссара, словно подчеркивая, что дистанцируется от всей этой истории.
Наверное только сейчас Бикжало осознал, что все это значит. По помещениям
радио расхаживали вооруженные люди, в атмосфере ощущалось какое-то новое,
непривычное напряжение. Прозвучал некий голос, и с ним пришло предвестие
смерти.
Фрэнк ожидал их у двери в зал совещаний, прислонившись к стене,
отделанной светлым деревом. Рядом стоял Морелли. Оба молчали. Затем вместе
вошли в зал, где все уже сидели в ожидании за длинным столом. Разговоры
вполголоса стихли. Шторы были подняты, окна открыты, и снаружи доносились
негромкие звуки спокойного ночного движения в Монте-Карло.
Юло сел справа от Фрэнка, предоставив тому место во главе стола и
поручив вести совещание. Он был в той же рубашке, и не заметно было, чтобы
он хоть немного отдохнул.
-- Сейчас собрались здесь все, кто был сегодня вечером в студии.
Комиссар и месье Бикжало слушали передачу дома. Мы все знаем, что произошло.
И располагаем весьма незначительной информацией. К сожалению, не удалось
определить место, откуда поступил звонок...
Фрэнк помолчал. Темнокожий молодой человек и его коллега, сидевшие за
столом с унылым видом, смущенно поерзали на стульях.
-- Никто в этом не виноват. Нет сомнения, что звонивший -- человек
весьма искушенный и знает, как сделать, чтобы его не засекли. Техника,
которую мы обычно используем, сегодня сработала против нас. Поэтому тут мы
бессильны. Может быть, запись телефонного разговора даст нам какую-нибудь
дополнительную информацию, поэтому предлагаю прослушать ее еще раз, прежде
чем строить предположения.
Доктор Клюни согласно кивнул и тем самым, похоже, выразил общее мнение.
Фрэнк обратился к Барбаре, стоявшей в другом конце зала возле
аппаратуры.
-- Барбара, можете включить запись?
Девушка нажала кнопку, и комната вновь заполнилась призраками. Они
снова услышали голос Жан-Лу из мира живых и голос человека, прятавшегося в
какой-то своей обители, полной теней. В абсолютной тишине запись прозвучала
до самых последних слов.
Я убиваю...
И тут у Бикжало с облегчением воскликнул:
-- Да это же сумасшедший!
Доктор Клюни воспринял замечание как обращение лично к нему. Его
близорукий взгляд был скрыт за очками в черепаховой с золотом оправе, тонкий
нос с горбинкой походил на клюв мудрой совы. Психопатолог ответил Бикжало,
но обращаясь ко всем.
-- В узком смысле слова, несомненно, речь идет о безумии. Имейте однако
в виду, что он же убил двух человек с леденящей душу легкостью, и это
говорит не только о внутреннем взрывном бешенстве, но и о ясности мышления,
какая редко встречается в момент совершения преступления. Он звонит по
телефону, и не дает засечь себя. Убивает и не оставляет никаких следов,
разве что самые незначительные. Это человек, которого нельзя недооценивать,
как впрочем и он не склонен недооценивать нас. Он бросает нам вызов.
Доктор Клюни снял очки, обнажив два красных пятна на переносице. Должно
быть, он никогда не носил контактных линз. И сразу же надел очки, словно
почувствовал себя неловко без них.
-- Он прекрасно знал, что мы будем тут, он знает, что охота началась, и
не случайно говорит об ищейках. Это умный человек, возможно, обладающей
высокой культурой. И он понимает, что мы мечемся в темноте, потому что нам
недостает ключевого элемента, какой необходим для понимания любого
преступления...
Он помолчал. Фрэнк заметил, что Клюни очень хорошо владеет аудиторией.
Наверное, то же самое подумал и Бикжало, потому что стал смотреть на него с
профессиональным интересом. Психопатолог продолжал.
-- Нам совершенно неясен мотив преступления. На неведома причина,
толкнувшая этого человека на убийство и остальные поступки. В них видится
некий ритуал, который имеет для него совершенно определенное значение, но
нам неизвестен. Его безумие само по себе не может дать нам никаких улик,
потому что оно никак не проявляется внешне. Этот человек живет среди нас,
выглядит вполне нормальным, во всем ведет себя, как обычные люди: пьет
аперитив, покупает газету, ходит в ресторан, слушает музыку. Самое
примечательное -- он слушает музыку. Вот мотив, вот причина, почему он
звонит нам сюда. Через передачу, нередко помогающую тем, кто оказался в
трудном положении, он ищет помощи. Но он не хочет получить ее там, где
звучит музыка, которую он любит слушать.
-- Почему вы говорите, что он не хочет получить помощь? -- спросил
Фрэнк.
-- Потому что его "Нет!" в ответ на предложение о помощи звучит
категорически. Он уверен, что никто не может ему помочь. Какая-то травма,
стоящая за этим, должно быть, провоцировала неслыханный комплекс, настолько
немыслимый, что таящееся в нем скрытое безумие, которым такого типа личности
страдают с самого рождения, буквально извергается наружу. Он ненавидит мир
и, возможно, считает его своим должником. Видимо, он пережил, какие-то
чудовищные унижения или, во всяком случае, так считает. Музыка, наверное,
была едва ли не единственным счастливым островком в его жизни. И он дает нам
подсказки только на языке музыки. Этот музыкальный фрагмент -- его послание.
А сегодня он дал нам еще одну примету, которую надо присоединить к той, что
прозвучала в первый раз. Это, несомненно, вызов, но в то же время и
невольная, неосознанная мольба. По сути он просит нас остановить его, если
сможем, потому что сам он не остановится никогда.
Комната словно превратилась в мир теней, плесени и паутины, в какое-то
место, куда никогда не проникал солнечный свет. В царство мышей.
-- Барбара, можно послушать эту музыку еще раз?
-- Конечно.
Девушка нажала кнопку, и комната почти тотчас заполнилась звуками
гитары, исполнявшей вариации на тему "Samba Pa Ti", менее шумной, чем
обычно, более откровенной, в иной трактовке. В самом начале слышна была
овация публики, такое случается, когда певец на концерте приступает к своему
коронному номеру, и слушатели тотчас узнают его.
Когда музыка умолкла, Фрэнк окинул взглядом присутствующих.
-- Напомню вам, что во время первого звонка музыкальный фрагмент как бы
намекал, кто окажется жертвой. Это была фонограмма фильма, рассказывающего о
любви автогонщика и его подруги. "Мужчина и женщина". Как Йохан Вельдер и
Эриджейн Паркер. Кто-нибудь имеет хоть малейшее представление, что может
означать теперь вот этот музыкальный фрагмент?
В другом конце зала Жак, звукорежиссер, слегка прокашлявшись, словно
ему было трудно говорить, произнес:
-- Ну, я бы сказал, что это мелодия, которую мы все знаем...
-- Не надо принимать это в расчет, -- вежливо заметил Юло. -- Допустим,
что никто здесь ничего не знает об этой музыке. Иногда подсказки приходят из
самых неожиданных мест.
-- Я только хотел сказать, что песня широко известна. Это "Samba Pa Ti"
Карлоса Сантаны[19]. И ясно, что запись сделана вживую, судя по шуму зала.
Много народу, похоже на стадион, хотя иногда концертные записи потом
усиливают в студии, накладывая записанные отдельно аплодисменты.
Лоран закурил сигарету. Дым покружил в воздухе, пританцовывая проплыл к
окну, и исчез в ночи. В воздухе остался легкий запах серы от спички.
-- Это все?
Жак покраснел и промолчал, не зная, что еще сказать. Юло с улыбкой
помог ему выйти из затруднения.
-- Хорошо. Спасибо, молодой человек, это уже отличное указание.
Кто-нибудь может добавить еще что-нибудь? Эта песня имеет какой-то особый
смысл? Была ли она когда-нибудь связана с каким-нибудь странным событием или
знаменитостью, может, с каким-то анекдотом?
Присутствующие переглянулись, как бы помогая друг другу припомнить.
Фрэнк предложил другой путь.
-- Кто-либо из вас узнает это исполнение? Если речь идет о записи
вживую, можете ли вы догадаться, где она была сделана? Или на каком диске
она имеется? Жан-Лу?
Диджей сидел рядом с Лораном, задумавшись, словно разговоры вокруг не
касались его. Казалось, он еще не пришел в себя от беседы с тем незнакомым
голосом по телефону. Он поднял лицо и отрицательно покачал головой.
-- А не пиратская и это запись? -- спросил Морелли.
Ответила Барбара.
-- Я бы не сказала. Звук мне кажется довольно четким. Запись старая,
бесспорно аналоговая, а не на цифровая. Кроме того, судя по фоновым шумам,
это винил, а не компакт-диск, старая пластинка на 33 оборота. Но качество
отличное. Непохоже, что запись сделана любителем на плохой аппаратуре, если
учесть технические возможности того времени. Поэтому речь может идти о
долгоиграющей пластинке, которую можно найти в магазине, если только это не
какой-нибудь "мастер", никогда не поступавший в продажу.
-- "Мастер?" -- переспросил Фрэнк, глядя на девушку.
Он не мог не разделить восхищение Морелли. Барбара определенно была
очень умна, и ее фигура тоже была вполне "очень". Если инспектор намеревался
найти к ней подход, то ему предстояло весьма постараться.
-- "Мастер" -- это пробная запись на пластинку, которая прежде делалась
при грамзаписи в студии, пока не изобрели компакт-диск, -- пояснил Бикжало.
-- Речь идет как правило о нескольких экземплярах из какого-нибудь
непрочного материала. Такие записи используют только для контроля качества.
Некоторые "мастера" очень ценятся коллекционерами. Так или иначе, "мастер"
отличается от обычных пластинок тем, что по мере прослушивания его качество
с каждым разом ухудшается в геометрической прогрессии. Но не думаю, что это
наш случай.
И снова наступило молчание, которое означало -- все, что можно было
сказать, уже сказано.
Юло поднялся, давая понять, что совещание заканчивается.
-- Месье, наверное, мне не нужно напоминать вам о том, как важна в этой
ситуации любая, самая крохотная зацепка. Убийца разгуливает на свободе. Он
играет с нами в "кошки-мышки", даже подсказывает, похоже, кого собирается
убить. Все, что вспомните, все, что придет на ум, сразу же сообщайте мне или
Фрэнку Оттобре, или инспектору Морелли в любое время дня и ночи, не
стесняйтесь. Вот номера наших телефонов.
Все поднялись и один за другим покинули комнату. Техники из полиции
ушли первыми, словно хотели избежать встречи с Юло. Остальные задержались,
чтобы взять у Морелли визитную карточку. Инспектор помедлил, передавая
визитку Барбаре, которая, похоже, не выразила недовольства такой
неторопливостью. В другой ситуации Фрэнк расценил бы подобное проявление
интереса к девушке как служебное упущение, но сейчас увидел в этом реванш
жизни над мраком этой ночи.
Фрэнк не стал вмешиваться, а подошел к Клюни, который о чем-то негромко
разговаривал с Юло. Они слегка расступились, приглашая его присоединиться к
беседе.
-- Я хотел обратить ваше внимание на то, что в телефонном звонке есть
важное указание, дабы мы не путались и не теряли напрасно времени...
-- То есть? -- удивился Юло.
-- Он доказал нам, что речь идет не о шутке и что он -- именно тот
человек, который убил этих двух несчастных на яхте.
Фрэнк кивнул, соглашаясь:
-- Не моей рукой написаны те слова...
Клюни посмотрел на него с одобрением.
-- Совершенно верно. Только настоящий преступник мог знать, что надпись
сделана по трафарету, а не от руки. Я не стал говорить об этом при всех,
потому что, мне кажется, это одна из немногих деталей расследования, которая
не должна стать достоянием публики.
-- Правильно. Спасибо, доктор Клюни. Отличная работа.
-- Не за что. Есть еще некоторые моменты, которые я должен изучить.
Лексика, интонация, синтаксис и кое-что другое. Буду изучать, пока не
обнаружу что-нибудь. Дайте мне, пожалуйста, копию записи.
-- Вы ее получите. До свиданья.
Психопатолог вышел из комнаты.
-- И что же дальше? -- спросил Бикжало.
-- Вы сделали все, что могли, -- ответил Фрэнк, -- теперь очередь за
нами.
Жан-Лу выглядел расстроенным. Несомненно, он охотно обошелся бы без
такого опыта. Может быть, случившееся было не столь возбуждающим, как он
себе представлял.
Смерть никогда не возбуждает, смерть -- это кровь и мухи, -- подумал
Фрэнк.
-- Ты вел себя молодцом, Жан-Лу. Я бы не сумел лучше. -- сказал ему
Фрэнк. -- Привычка не в счет. Когда сталкиваешься с убийцей, это всегда как
будто в первые. А теперь иди домой и постарайся не думать ни о чем какое-то
время...
Я убиваю...
Все понимали, что этой ночью им будет не до сна. Ведь как раз в это
время кто-то выходил из дома в поисках предлога для своей ярости и новой
пищи для своего безумия. Именно сейчас что-то бродившее в его голове рвалось
наружу, превращалось в мучительный вопль, который мог слиться с криками
ужаса его новой жертвы.
Жан-Лу опустил плечи, словно потерпел поражение.
-- Спасибо. Пойду, наверное, домой.
Он попрощался с Фрэнком и ушел, унося весьма тяжелое бремя, которое
могли не выдержать и куда более крепкие плечи. В сущности он был еще юношей,
который всего лишь выдавал в эфир музыку и слова.
Юло направился к дверям.
-- Ладно, мы тоже идем. Здесь мы больше не нужны, во всяком случае
сейчас.
-- Я провожу вас. Тоже ухожу. Поеду домой, хотя думаю, что вряд ли
удастся уснуть... -- сказал Бикжало, пропуская Фрэнка вперед.
У выхода они услышали, что снаружи кто-то набирает код доступа. Дверь
отворилась, и появился Лоран. Он выглядел очень взволнованным.
-- Слава богу! Я так надеялся застать вас тут. Мне пришла в голову одна
идея. Я знаю, кто нам может помочь!
-- С чем? -- спросил Юло.
-- С музыкой. Я знаю, кто может определить, что это за музыка.
-- Кто же?
-- Пьеро!
Бикжало просиял.
-- Ну, конечно, Мальчик дождя!
Юло и Фрэнк переглянулись.
-- Мальчик дождя?
-- Это парень, который помогает нам на радио и занимается архивом, --
объяснил директор. -- Ему двадцать два года, но по умственному развитию он
ребенок. Питомец Жан-Лу и обожает его. Готов за него в огонь броситься, если
только попросят. Его прозвали Мальчик дождя, потому что похож на Дастина
Хофмана[20] в фильме "Человек дождя". Способности у него довольно скромные,
зато когда речь идет о музыке, это настоящий компьютер. Единственное его
достоинство, но совершенно феноменальное.
Фрэнк посмотрел на часы.
-- Где живет этот Пьеро?
-- Точно не знаю. Его фамилия Корбет и живет он с матерью где-то
недалеко от Ментона[21], мне кажется. Муж ее, мерзавцем, бросил их на
произвол судьбы, узнав, что сын -- практически идиот.
-- Кто-нибудь знает адрес или телефон?
Лоран бросился к компьютеру на столе Ракели.
-- Вот телефонный секретарь. Тут домашний телефон и мобильник матери.
Комиссар Юло посмотрел на часы.
-- Очень сочувствую мадам Корбет и ее сыну, но думаю, что этой ночью
они проснуться в неурочное время.
15
Мать Пьеро -- серая женщина в серой одежде -- сидя на стуле в зале для
совещаний, растерянно смотрела на людей, собравшихся вокруг ее сына. Они
разбудили ее среди ночи, и она немало перепугалась, когда по домофону
сказали, что приехала полиция. Ей велели разбудить Пьеро, как можно быстрее
одеться и посадили в машину, помчавшуюся на сумасшедшей скорости, отчего
стало еще страшнее.
Автомобиль отъехал от дешевого многоквартирного дома. Женщина
беспокоилась из-за соседей. Хорошо бы, чтобы в этот ночной час они не
видели, как ее с сыном увозит, словно преступников, полицейская машина. Ей и
так нелегко приходилось из-за разной болтовни и сплетен о е прошлом, ни к
чему добавлять новые.
Комиссар, тот, что постарше и выглядит очень даже порядочным человеком,
заверил ее: бояться нечего, сын нужен им по очень важному делу. Теперь вот
они приехали сюда, и она все ломала голову, зачем им понадобился Пьеро, ее
сын, которого она любила, словно он был гением, и которого люди чаще всего
принимали за недоумка.
Она с тревогой посмотрела на Роберта Бикжало, директора "Радио
Монте-Карло". Он принял ее сына сюда на работу, в надежное место, где Пьеро
занимался тем, что любил больше всего на свете, -- музыкой. При чем тут
полиция? Она молила бога, чтобы Пьеро по своей наивности не совершил бы
какого-нибудь промаха. Она не переживет бы, если у нее почему-либо отнимут
сына. Сама мысль о том, что она может остаться одна, без него, а он может
оказаться где-то без нее, приводила ее в ужас. Она почувствовала, как
холодеют пальцы и тревога судорогой сжимает желудок. Лишь бы...
Бикжало приветливо улыбнулся ей, как бы подтверждая, что все будет
хорошо.
Она наблюдала за другим полицейским, помоложе, с суровым, заросшим
щетиной лицом, говорившим по-французски с легким акцентом. Он присел на
корточки перед сидевшим на стуле Пьеро, чтобы лучше видеть его лицо, а сын в
свою очередь с любопытством рассматривал полицейского.
-- Извини, что разбудили тебя в такой час, Пьеро, но нам нужна твоя
помощь в очень важном деле. И помочь можешь только ты.
Женщина немного успокоилась. Лицо этого человека внушало страх, но
голос был ровный и приятный. Пьеро слушал его без всякого испуга. Более
того, похоже, неожиданное ночное приключение, поездка на полицейской машине
и то, что он вдруг оказался в центре внимания, внушали ему гордость. Мать
вдруг ощутила прилив нежности и заботы к своему странному сыну, жившему в
своем абстрактном мире, заполненном музыкой и чистыми мыслями, где даже
грязные слова, как он называл их, имели невинный смысл детской игры.
Молодой полицейский продолжал говорить в своей спокойной дружелюбной
манере:
-- Сейчас мы дадим тебе послушать одну песню. Послушай ее. Послушай
внимательно. И скажи, знаешь ли ты ее и можешь ли сказать, что это за музыка
и на какой пластинке записана. Попробуешь?
Пьеро помолчал. Потом еле заметно кивнул.
Человек поднялся и нажал кнопку на магнитофоне. Звуки гитары внезапно
заполнили комнату. Женщина посмотрела на сына. Лицо его было напряженным и
сосредоточенным. Он внимательно слушал звуки, лившиеся из динамиков и
заполнявшие все вокруг. Прошло всего несколько секунд, и наступила тишина.
Полицейский снова присел возле Пьеро.
-- Хочешь еще послушать?
Все так же, ничего не говоря, парень отрицательно покачал головой.
-- Узнаешь?
Пьеро посмотрел на Бикжало, словно его ответ предназначался только ему.
-- Есть, -- тихо произнес он.
Директор подошел ближе.
-- Ты хочешь сказать, что у нас есть эта музыка?
И Пьеро снова кивнул, как бы подчеркивая все значение своих слов.
-- Есть. В комнате...
-- В какой комнате? -- спросил Юло, тоже подходя ближе.
-- Комната -- это архив. Внизу, в полуподвале. Там работает Пьеро. Там
тысячи пластинок и компакт-дисков, и он знает их все наперечет.
-- Если знаешь, где она лежит в комнате, не сходишь ли за ней? Принеси
ее сюда, -- вежливо попросил Фрэнк. Парень оказывал им неоценимую услугу, и
вовсе не хотелось испугать его.
Пьеро снова посмотрел на директора, как бы спрашивая разрешения.
-- Иди, Пьеро, принеси ее нам, пожалуйста.
Пьеро поднялся, прошел через комнату своей забавной, слегка
подпрыгивающей походкой и исчез за дверью, провожаемый изумленным и
тревожным взглядом матери.
Комиссар Юло подошел к женщине.
-- Мадам, простите еще раз, что мы позволили себе так невежливо
разбудить вас и привезти сюда. Надеюсь, вы не слишком встревожены. Вы даже
не представляете, как необходим нам сегодня ваш сын. Мы крайне признательны
вам за то, что позволили воспользоваться его помощью.
Гордясь за сына, мадам Корбет в смущении поплотнее запахнула на груди
дешевое платье, второпях надетое поверх ночной рубашки.
Вскоре Пьеро вернулся, такой же молчаливый, как прежде. Он держал под
мышкой несколько потрепанный конверт с пластинкой на 33 оборота. Подошел
ближе, положил на стол, и с религиозным трепетом, стараясь не коснуться
пальцами бороздок, извлек виниловую пластинку.
-- Вот эта. Тут записана эта музыка, -- произнес Пьеро.
-- Поставь ее, пожалуйста, -- приятным голосом попросил полицейский,
что помоложе.
Парень подошел к проигрывателю и принялся действовать, как человек,
который хорошо знает, как с ним обращаться. Нажал на какие-то кнопки, поднял
крышку и поставил пластинку, включил еще что-то, и она завертелась. Он
осторожно опустил головку тонарма.
Из колонок зазвучала та же мелодия, которую неизвестный недавно прислал
им по телефону, словно с издевкой бросив вызов, чтобы они остановили его
ночное путешествие.
Все дружно обрадовались, каждый старался подчеркнуть, что это личная
победа Пьеро, а тот оглядывался с простодушной улыбкой.
В глазах матери читалось самозабвенное восхищение, лишь отчасти
возмещавшее успех сына. Это был единственный случай, один-единственный,
когда мир, казалось, вспомнил о нем после долгого пренебрежения и признал
его заслугу.
Она расплакалась. Комиссар ласково тронул ее за плечо.
-- Спасибо, мадам. Ваш сын был великолепен. Теперь все в порядке. Я
велю сейчас же отвезти вас домой на нашей машине. Вы работаете завтра?
Женщина подняла залитое слезами лицо и смущенно улыбнулась, как бы
извиняясь за минутную слабость.
-- Да, я служу домработницей в итальянской семье, которая живет тут, в
Монте-Карло.
Комиссар ответил ей улыбкой.
-- Назовите фамилию этого месье вон тому человеку в коричневом пиджаке,
инспектору Морелли. Мы постараемся, чтобы вам дали два оплаченных выходных
дня за причиненное беспокойство сегодняшней ночью. И вы сможете побыть с
вашим сыном, если хотите...
Комиссар повернулся к Пьеро.
-- Что же касается тебя, молодой человек, то скажи-ка мне, хотел бы ты
провести день в нашей машине, поговорить по рации с полицейским управлением
и стать у нас почетным полицейским?[22]
Наверное Пьеро не знал, что значит стать почетным полицейским, но при
одной только мысли, что его будут возить в полицейской машине, глаза его
засияли.
-- И дадите мне наручники? И я смогу включать сирену?
-- Конечно, сколько хочешь. И получишь пару новеньких наручников в
подарок, если пообещаешь, что прежде чем арестовать кого-то, спросишь у нас
разрешения.
Юло сделал знак агенту, и тот взялся проводить Пьеро и его мать домой.
Когда они выходили, слышно было как парень сказал матери:
-- Теперь, когда я стал почетным полицейским, я арестую дочку мадам
Нарбонн, она все время смеется надо мной, отвезу ее в тюрьму и...
Они так никогда и не узнали, что ожидало несчастную дочку мадам
Нарбонн, потому что голос Пьеро из коридра до них не долетел.
Фрэнк облокотился на стол и задумчиво посмотрел на конверт пластинки,
которую парень принес из архива.
-- Карлос Сантана. "Lotus". Концертный альбом. Записан на в Японии в
семьдесят пятом году.
Морелли взял конверт и внимательно осмотрел с обеих сторон.
-- Почему этот человек дал нам прослушать мелодию с пластинки,
записанной в Японии почти тридцать лет тому назад? Что он хотел этим
сказать?
Юло, посмотрев в окно на машину, увозившую Пьеро и его мать, повернулся
и взглянул на часы. Была половина пятого утра.
-- Не знаю, но нам необходимо понять это как можно скорее.
Он помолчал, он не высказал вслух мысль, которая возникла в этот момент
у каждого: "Если только уже не поздно..."
16
Аллен Йосида подписал чек и протянул его сотруднику ресторана.
Для сегодняшней вечеринки доме он специально выписал из Парижа
шеф-повара своего любимого ресторана "Ле Пре Кателан" в Булонском лесу. Это
обошлось в целое состояние, но стоило того. Он до сих пор помнит изысканный
вкус супа из лягушек с фисташками -- из необыкновенного меню этого вечера.
-- Спасибо, Пьер. Все было великолепно, как всегда. Как вы заметите, я
добавил к сумме чека чаевые для вас.
-- Спасибо вам, мистер Йосида. Вы как всегда щедры. Не беспокойтесь, не
надо провожать меня, я знаю дорогу. Спокойной ночи.
-- Спокойной ночи, друг мой.
Пьер слегка поклонился, и Йосида ответил ему тем же. Человек неслышно
удалился за дверь из темного дерева. Подождав, пока заурчит стартер, Йосида
взял со стола пульт управления и направил его на деревянную панель на стене
слева. Панель бесшумно раздвинулась, обнаружив целый ряд экранов, на которые
поступали изображения с видеокамер, размещенных повсюду в доме. На одном из
них он увидел, как выезжает за ограду машина Пьеро и охранники, закрывают за
ней ворота.
Он был один.
В просторной гостиной повсюду заметны были следы вечеринки. Персонал
ресторана унес свой инвентарь и незаметно удалился, как было принято. На
следующий день придут уборщицы и наведут порядок. Аллен Йосида не любил,
чтобы в его доме находились посторонние. Люди, которые обслуживали его,
прибывали утром и вечером уходили. Если нужно было, он просил кого-нибудь из
них остаться, или же приглашал людей со стороны. Он предпочитал быть
единственным хозяином своих ночей, дабы не опасаться, что чьи-то нескромные
глаза и уши случайно обнаружат то, чем он желал располагать исключительно в
полнейшем одиночестве.
Он вышел в сад через огромные, распахнутые прямо в ночь стеклянные
двери. Снаружи, хитроумная цветная подсветка создавала теневые эффекты среди
деревьев, кустарников и цветочных клумб -- заслуга специалиста по ландшафту,
выписанного из Финляндии. Он отцепил галстук-"бабочку" с элегантного
смокинга от "Армани" и расстегнул белую рубашку. Не расшнуровывая, скинул,
придержав пятку носком, лакированные ботинки. Наклонившись, снял и шелковые
носки, бросив их тут же. Он любил ходить босиком по влажной траве. И теперь
направился к ярко освещенному бассейну с переливом, который днем, казалось,
соприкасался с морем, а сейчас сверкал, словно огромный аквамарин,
вставленный во мрак ночи.
Он опустился в шезлонг у края бассейна и вытянул ноги. Осмотрелся. Луна
была в ущербе этой ночью, на море мерцали редкие огни. Прямо перед ним за
высоким мысом в контражуре угадывались огни Монте-Карло, откуда сегодня
вечером приехало большинство гостей.
Слева находился дом.
Йосида обернулся к нему. Он любил этот дом, считал его просто подарком
судьбы. Здание в стиле ретро восхищало его сочетанием красоты со строгой
функциональностью. Талантливый архитектор построил некогда этот дом для
звезды былых лет -- Греты Гарбо. Когда Аллен приобрел это долго пустовавшее
здание, то поручил перестроить его одному знаменитому и тоже очень
талантливому архитектору, Фрэнку Гери[23], спроектировавшему музей
Гугенхейма в Бильбао.[24]
Он предоставил архитектору полную свободу действий, попросив только об
одном -- сохранить нетронутым сам дух дома. В результате получилось нечто
совершенно ошеломительное, к тому же в сочетании с самой передовой
технологией. Вилла, при виде которой люди буквально замирали, открыв от
изумления рты, -- что случилось и с ним самим, когда он впервые вошел сюда.
Ни минуты не задумываясь, он оплатил счет за услуги, где нулям, казалось не
было конца.
Он откинулся на спинку шезлонга, повертел головой, расслабляя шейные
позвонки. Затем достал из внутреннего кармана золотой флакончик. Отвинтил
крышку и высыпал на ладонь крохотную щепотку белого порошка. Поднес к носу и
втянул кокаин прямо с руки, отерев пальцем ноздри, чтобы вобрать остатки.
Все вокруг говорило о его успехе и силе. И все же Аллен Йосида не
строил иллюзий. Он очень хорошо помнил своего отца, который гнул спину,
выгружая из рефрижераторов ящики со свежей рыбой, поступавшей с побережья, и
развозя их потом на своем пикапе в японские рестораны. Он помнил, как тот
возвращался домой с работы, весь пропахнув рыбой, и сколько ни мылся, не мог
удалить запах с рук. Помнил их запущенный дом в столь же запущенном квартале
Нью-Йорка и бесконечные разговоры родителей, что нужно починить крышу и
исправить сантехнику. Он до сих пор слышит, как гудели старые трубы, стоило
открыть кран, из которого лилась желтая, ржавая вода, и приходилось долго
ждать, прежде чем она становилась прозрачной и можно было помыться.
Он, сын американки и японца, вырос на стыке двух культур. Он слыл
гайдзином, чужаком, из-за узколобости местных японцев и оставался "желтой
мордой" для белых американцев.
Для всех остальных -- негров, пуэрториканцев, итальянцев -- он был
всего лишь еще одним мальчишкой-полукровкой на улицах города.
Он почувствовал резкий толчок кокаина, проникавшего в кровь, и провел
рукой по густым и блестящим, как шелк, волосам.
Уже давно не строил он никаких иллюзий. Он никогда их не строил. Все
эти люди, что собрались нынешним вечером у него в гостях, пальцем не
шевельнули бы, не стань он тем, кем стал. Если бы не олицетворял собой
миллиарды долларов. Вряд ли кого-нибудь из них интересовало, гений он на
самом деле или нет. Всем было ясно только одно: его гений принес ему
колоссальную удачу, причислив к десяти самым богатым людям в мире.
Остальное стоило немногого. Когда результат достигнут, никого уже не
интересует, как он был достигнут. Для всех Аллен был блистательным
создателем "Сакрифайлз" операционной системы, которая обеспечила фирме
"Майкрософт" мировой рынок информатики. Ему было восемнадцать, когда он
создал "Дзен электроникс", получив кредит от банка, поверившего в проект.
Группа инвесторов была потрясена оперативной простотой его системы.
Его успех должен был разделить Билли Ла Руэлль. Билли Ла Руэлль, его
самый близкий друг, учившийся вместе с ним в школе информатики, тот самый,
который однажды пришел к нему домой с гениальной идей революционной
оперативной системы, позволявшей обходиться без DOS. Они работали в
полнейшей секретности, у него дома или у Билли, работали месяцами, нередко и
по ночам, соединив свои компьютеры в сеть. К сожалению, Билли упал с крыши,
в тот день, когда они поднялись туда, чтобы установить телевизионную антенну
накануне решающего матча между "Чикаго буллз" и "Лейкерз". Он скользнул по
наклонному скату, словно конек по льду, и повис на водосточной трубе. Он же,
Аллен, стоял и смотрел на него, ничего не предпринимая, пока Билли просил о
помощи. Его тело качалось в воздухе, и Аллен слышал страшный скрип жести,
которая постепенно уступала под тяжестью Билли. Видел, как побелели у того
косточки на пальцах от усилия, с каким он пытался удержаться за острый край
трубы и вместе с тем -- за жизнь.
Билл с жутким криком полетел вниз, в отчаянии глядя на Аллена
вытаращенными глазами. Он рухнул с глухим ударом на асфальт у гаража и
остался недвижим, с неестественно свернутой шеей. Кусок оторвавшейся трубы
упал, словно в насмешку, в баскетбольную корзину, висевшую на стене дома,
возле которой они с Биллом играли во время перерывов в работе. Когда мать
Билли с криком выбежала во двор, Аллен спустился в комнату друга и скачал на
несколько дискет все, что было в его компьютере, прежде чем тщательно
стереть все с жесткого диска.
Он сунул дискеты в задний карман джинсов и поспешил во двор к
бездыханному телу Билла.
Мать сидела на земле, положив голову сына на колени и разговаривала с
ним, гладя по голове.
Аллен Йосида пролил свои крокодиловы слезы. Он тоже опустился на
колени, ощущая, как твердые дискеты оттягивают задний карман. Кто-то из
соседей вызвал "скорую". Врачи примчались быстро, освобождая себе дорогу
сиреной, странным образом походившей на плач матери Билли. Машина
остановилась, скрипнув тормозами. И санитары не спеша унесли тело его друга,
накрытое белой простыней.
Старая история. История, которую надо забыть. Теперь его родители живут
во Флориде, отец сумел наконец избавиться от запаха рыбы на руках. А если и
нет, то благодаря долларам сына все готовы были считать вонь рыбы ароматом
духов. Он оплатил расходы по лечению матери Билла от алкоголизма и купил ей
с мужем дом в престижном районе, где они без проблем жили на деньги, которые
он перечислял им каждый месяц. Мать его друга, когда они встретились
однажды, поцеловала ему руки. И он, сколько ни мыл их потом, еще долго
ощущал на коже ожог от этого поцелуя.
Аллен вернулся в дом. Снял пиджак и накинул на плечи, придерживая одной
рукой. Почувствовал ночную сырость, которая пропитывала тонкую ткань
прилипшей к телу сорочки.
Он сорвал с цветущего куста белую гардению и понюхал. И хотя нос был
оглушен кокаином, все же уловил нежный аромат.
Он вернулся в гостиную, достал из внутреннего кармана пиджака пульт и
нажал кнопу. Бронированные стекла бесшумно закрылись, поворачиваясь на
превосходно смазанных петлях. Точно так же он погасил свет, оставив только
дежурное освещение -- несколько светодиодов на стене.
Наконец он остался один. Пора уделить немного времени себе и своему
удовольствию. Своему тайному удовольствию.
Манекенщицы, банкиры, звезды рока, актеры, заполнявшие его вечеринки,
были всего лишь цветными брызгами на белой стене. Их лица и слова нужно было
забыть столь же откровенно, сколь и они старались обратить на себя внимание.
Аллен Йосида был красивым мужчиной. От матери-американки он унаследовал
телосложение и рост янки, а от отца восточную стройность и гибкость фигуры.
В его лице гармонично сочетались признаки обеих рас с тем ярким очарованием,
какое свойственно всему случайному. Его деньги и внешность привлекали всех,
а одиночество вызывало любопытство. Особенно женщин, демонстрировавших перед
ним свои груди и стройные тела. Их обещания на их лицах читались столь
легко, что еще не начав читать, уже можно было угадать слово "конец".
По мнению Аллена Йосиды секс был удовольствием глупцов.
Из гостиной он прошел по короткому коридору, соединявшему ее с кухней и
столовой, остановился у изогнутой панели из радики, нажал скрытую кнопку, и
стена ушла вглубь.
Перед ним была лестница, она вела вниз.
Он стал спускаться, подгоняемый легким нетерпением. У него была новая
видеокассета для просмотра -- совершенно новая, он получил ее днем раньше, и
еще не нашел времени посмотреть ее так, как он любил: удобно расположившись
в небольшом зале перед плазменным экраном, потягивая охлажденное шампанское
и наслаждаясь каждым мгновением.
Когда Аллен Йосида не помешал Билли Ла Руэллю упасть с крыши, он не
только стал одним из богатейших людей в мире, но и открыл тогда для себя
нечто, изменившее его жизнь. Видеть вытаращенные глаза и безумный страх на
лице друга, висящего над пропастью, слышать отчаяние в его голосе, молящем о
помощи, ему понравилось.
Он понял это только потом, дома, когда разделся, чтобы принять душ, и
обнаружил, что трусы его перепачканы спермой. В тот трагическую минуту,
когда погиб его друг, он испытал оргазм.
С тех пор, с того самого момента, он стал искать пути для получения
своего удовольствия и добивался этого с точно такой же целеустремленностью,
с какой без всяких угрызений совести приобретал богатство.
Он улыбнулся. Его улыбка была подобна светящейся паутине на
невозмутимом лице. Это верно, что за деньги можно купить все. Соучастие,
молчание, преступление, жизнь и смерть. За деньги люди готовы были убивать,
мучить и сами мучиться. Он снова и снова убеждался в этом каждый раз, когда
новая кассета добавлялась в его коллекцию, и он платил за нее немыслимые
деньги.
Это были съемки настоящих пыток и убийств -- мужчин, женщин, иногда
детей, схваченных на улице, приведенных в надежное место и подвергнутых
всевозможным истязаниям, прежде чем погибнуть под равнодушным взглядом
видеокамеры.
В его видеотеке были настоящие конфетки. Девочку-подростка медленно
обматывали колючей проволокой, прежде чем заживо сжечь. С цветного мужчины
буквально снимали кожу, пока он не превращался в одно сплошное кровавое
месиво. Их мучительные крики были музыкой для ушей, пока он потягивал
охлажденное вино и ожидал завершения своего удовольствия.
И все это было настоящее.
Спустившись по лестнице, он оказался в просторном освещенном помещении.
Слева стояли два бильярда фирмы "Эрмелин", один обычный, другой
американский, изготовленные по его специальному заказу в Италии. На стенах
висели кии и все необходимое для игры. Кресла и диваны стояли вокруг
шкафчика с баром, каких в доме было множество.
Он прошел дальше и остановился перед стеной, отделанной радикой. Справа
на деревянном пьедестале высотой около полутора метров стояла мраморная
группа эллинистической эпохи: Венера, играющая с Эротом. С потолка на нее
падал свет галогеновой лампы.
Он не обратил внимания ни на красоту скульптуры, ни на волнение,
объединявшее персонажей, которое скульптор сумел передать с высочайшим
мастерством. Он коснулся пьедестала и толкнул его. Пьедестал повернулся
вокруг своей оси, обнажив углубление в основании. Там находилась панель с
кодовым замком.
Йосида набрал буквенно-цифровой код, известный лишь ему одному, и
стена, отделанная радикой, легко скользнула в сторону, исчезнув в другой
стене.
За открывшимся проемом находилось его царство. Тут его ожидало любимое
удовольствие, и чтобы стать абсолютным, оно непременно должно было
оставаться тайным.
Он уже собирался переступить порог, как вдруг почувствовал сильный удар
в спину, мгновенную острую боль и тотчас погрузился во мрак.
ЧЕТВЕРТЫЙ КАРНАВАЛ
Когда Аллен Йосида приходит в сознание, в глазах у него стоит туман и
сильно болит голова.
Он пытается пошевелить рукой, но не может. Щурится, стараясь
восстановить зрение. Наконец это ему удается, и он обнаруживает, что сидит в
кресле посереди комнаты. Его руки и ноги привязаны к креслу проволокой. Рот
заклеен скотчем.
Перед ним сидит на стуле какой-то человек и молча смотрит на него. Но
рассмотреть его невозможно.
На нем нечто вроде черного рабочего халата, только на три или четыре
размера больше, чем надо бы. На голове вязаная шапочка, закрывающая все
лицо, кроме глаз, которые в свою очередь защищены черными очками с
зеркальными стеклами. Поверх шапочки надета черная шляпа с опущенными
полями. Руки в черных перчатках.
Йосида с испугом оглядывает его. Под халатом видны брюки такого же
цвета -- черного. Они тоже намного больше по размеру, потому что свисают
складками и собираются гармошкой над ботинками, как теперь носят некоторые
парни согласно моде на хип-хоп.
Йосида замечает одну странность. На коленях и локтях что-то выступает,
выпирает под тканью, будто человек, сидящий на стуле, специально удлинил
свои руки и ноги.
Оба некоторое время молчат, и Йосиде молчание это кажется бесконечным.
Один из них не решается заговорить, а другой не может этого сделать.
Как этому человеку удалось проникнуть сюда? Ну, да, Аллен был в доме
один, но вокруг виллы установлена непреодолимая охрана -- вооруженные люди,
собаки и видеокамеры. Как ему удалось преодолеть такое оцепление?
И самое главное -- что ему надо? Деньги? Если дело только в этом, он
может дать ему сколько угодно. Что бы ни пожелал, все даст. Нет ничего, что
нельзя было бы купить за деньги. Ничего. Если бы только он мог произнести
хоть слово...
Человек, сидящий на стуле, продолжает молча смотреть на него.
Йосида издает неопределенный звук, приглушенный скотчем, запечатавшим
ему губы. Наконец доносится голос человека, сидяшего на стуле огромной
черной массой.
-- Привет, мистер Йосида.
Голос теплый, проникновенный, но Аллену, привязанному к креслу, он
почему-то кажется еще более резким и жестким, чем проволока, стягивающая ему
руки и ноги.
Он таращит глаза и снова издает неопределенный звук.
-- Не пытайтесь мне что-либо сказать, я все равно вас не понимаю. И в
любом случае, что бы вы ни сказали, это не представляет для меня никакого
интереса.
Говоря так, он поднимается со стула и обходит кресло, неестественно
двигаясь из-за слишком просторной одежды и странных протезов на локтях и
коленях.
Останавливается сзади. Йосида пытается повернуть голову, чтобы следить
за ним. Из-за его спины доносится голос.
-- Вы устроили себе здесь неплохое гнездышко, чтобы наслаждаться своими
маленькими личными радостями. В жизни бывают удовольствия, которые мало с
кем можно разделить. Я понимаю вас, мистер Йосида. Думаю, никто лучше меня
не может понять вас...
Говоря так, человек в черном выходит из-за кресла.
В прямоугольной комнате, где они находятся, нет окон, но есть
вентиляционная система: ее решетки под самым потолком. В глубине у стены
стоит кровать с шелковыми простынями, над ней висит картина -- единственное
отступление, что нарушает почти монашескую строгость этой обители. Другие
стены почти полностью закрыты зеркалами, чтобы убрать ощущение замкнутого
пространства и с помощью оптической иллюзии увеличить размеры помещения.
Напротив кровати расположены плазменные мониторы, соединенные с рядом
видеомагнитофонов и DVD-проигрывателей. Такая система позволяет при
просмотре фильма находиться как бы в центре экранного действия.
Кроме того, тут имеются и видеокамеры, снимающие всю комнату целиком,
не исключая ни одного ее уголка. Они тоже подключены к системе записи и
воспроизведения.
-- Значит, тут-то вы и расслабляетесь, мистер Йосида? Именно тут
забываете о мире, когда хотите, чтобы мир забыл о вас?
Его теплый голос постепенно становится холодным. Йосида чувствует, как
озноб поднимается от ног к немеющим рукам. Проволока впивается в тело точно
так же, как голос сверлит мозг.
Неестественно двигаясь, человек в черном наклоняется к полотняной
сумке, лежащей на полу возле стула, и достает из нее пластинку, старую
долгоиграющую пластинку в пластиковом пакете.
-- Любите музыку, мистер Йосида? Вот это -- божественная музыка,
поверьте мне. Музыка для настоящих знатоков, как вы, хотя...
Он подходит к музыкальному центру у стены слева и изучает его.
Проворачивается к Йосиде, и в стеклах его очков на мгновение отражается
лампа, освещающая комнату.
-- Поздравляю. Вы ничего не упустили. Я приготовил другой вариант на
случай, если у вас не окажется проигрывателя, но вижу, вы отлично
оснащены...
Он включает установку, достает из конверта пластинку, ставит ее на
проигрыватель и опускает головку тонарма.
Звуки трубы из динамиков заполняют комнату. Необыкновенно грустная,
нежная музыка пробуждает воспоминания и тоску, от которой перехватывает
дыхание -- в памяти всплывают жгучие страдания, которые необходимо забыть.
Минуту-другую он спокойно стоит и слушает, слегка склонив голову набок.
Йосида представляет, что глаза его за темными очками, наверное, прикрыты. Но
длится это совсем недолго. Человек в черном обращается к Йосиде.
-- Красивая музыка, правда? Роберт Фултон -- великий музыкант.
Наверное, самый великий из всех. И как все великие, не понят...
Он подходит к пульту управления видеокамерами и с интересом
рассматривает его.
-- Надеюсь, что разберусь. Жаль будет, мистер Йосида, если у вас
окажется слишком сложная для меня аппаратура. Но, похоже, здесь все вполне
доступно.
Он нажимает кнопки, и мониторы оживают -- на них появляется "снег" --
серое, мельтешащее марево. Делает что-то еще, и включаются видеокамеры. На
всех экранах возникает фигура Йосиды, привязанного к креслу в центре комнаты
перед пустым стулом.
Человек в черном, похоже, доволен собой.
-- Отлично. Установка потрясающая. Правда, я и не ожидал от вас ничего
иного.
Он подходит к своему пленнику, поворачивает стул и садиться верхом.
Кладет свои замаскированные руки на спинку. Протезы под рукавами натягивают
ткань.
-- Вы наверняка думаете сейчас, что же мне от вас нужно, так ведь?
Йосида издает протяжный звук.
-- Знаю, знаю. Но если полагаете, будто мне нужны ваши деньги,
успокойтесь. Меня не интересуют деньги, ни ваши, ни чьи-либо еще. Я пришел
сюда, чтобы совершить обмен.
Йосида шумно выдыхает через нос. Слава богу. Кто бы ни был этот
человек, какова бы ни была его цена, может, удастся договориться. Если нужны
не деньги, так ведь все остальное можно приобрести за них. Нет ничего, что
нельзя купить. Ничего.
Йосида слегка расслабляется в кресле. Теперь, когда появился какой-то
просвет, железная проволока впивается в кожу вроде бы не так сильно.
-- Я посмотрел ваши кассеты, пока вы спали, мистер Йосида. Мне кажется,
у нас с вами есть кое-что общее. Нас обоих так или иначе интересует смерть
незнакомых людей. Вас из-за вашего тайного интимного удовольствия, меня же
потому, что это мой долг...
Он опускает голову, словно рассматривая сверкающую спинку стула. Йосиде
кажется, будто этот человек думает о чем-то своем и мыслями он где-то
далеко. В его голосе ощущается неотвратимость, а она -- сама суть смерти.
-- Но это единственное, что есть у нас общего. Вы достигаете цели с
чужой помощью, я же вынужден действовать сам. Вы смотрите, как убивают,
мистер Йосида, а я...
Он приближает к нему свое невидимое лицо.
-- Я убиваю...
И тут Йосида понимает, что спасения нет. Он вспоминает первые полосы
газет, которые рассказывали об убийстве Йохана Вельдера и Эриджейн Паркер,
женщины, которая была с ним на яхте. Вот уже несколько дней теленовости
полны леденящих душу подробностей этого двойного преступления, среди них и
кровавая надпись, оставленная убийцей на столе в каюте. Эти же самые слова,
произнес сейчас человек, сидящий перед ним. Йосида в отчаянии. Никто не
поможет ему, потому что никто не знает о существовании тайной комнаты. Даже
если охрана примется искать его, никогда не найдет.
Охваченный паникой, он мучительно пытается что-то сказать.
-- У вас есть одна вещь, мистер Йосида, которая весьма интересует меня.
Вот почему, как я уже говорил, я считаю себя обязанным предложить вам обмен.
Он поднимается со стула и, подойдя к шкафу, где лежат видеокассеты,
открывает стеклянную дверцу, берет чистую кассету, распечатывает и ставит в
видеомагнитофон.
Нажимает кнопку "Record", и запись начинается.
-- Одну вещь для моего удовольствия за одну вещь для вашего
удовольствия.
Плавным движением он опускает руку в карман халата, а когда вынимает, в
кулаке его зажат мрачно поблескивающий кинжал. Подходит к Йосиде, отчаянно
мечущемуся в кресле, хотя проволока все глубже врезается в кожу, и таким же
плавным движением рассекает ему бедро. Истерический вопль пленника
превращается в дикий вой, приглушенный скотчем, которым заклеен рот.
-- Вот, что значит страдать, мистер Йосида.
Это "мистер Йосида", в который уже раз повторенное приглушенным
шепотом, звучит на всю комнату надгробной речью. Окровавленный кинжал снова
вонзается, рассекая другое бедро жертвы. Причем движение это столь быстрое,
что теперь Йосида почти не чувствует боли, а ощущает лишь некую прохладу. И
сразу же его одежду пропитывает теплая влажная кровь.
-- Странно, не правда ли? Наверное, сейчас все это выглядит по-другому,
учитывая иную оптику. Но вот увидите, под конец вы все равно останетесь
довольны. И на этот раз тоже получите свое удовольствие.
Человек в черном с холодной решимостью продолжает иссекать кинжалом
свою жертву, привязанную к креслу, а видеокамера снимает и передает его
движения на многочисленные экраны. Йосида видит, как ему непрестанно, раз за
разом наносят удары, видит кровь, проступающую крупными красными пятнами на
белой рубашке, видит человека, заносящего кинжал и вонзающего его
одновременно и тут, в комнате, и на экране, снова и снова видит острое
мелькающее лезвие. Видит, как его, Йосиды, собственные глаза, обезумевшие от
ужаса и боли, заполняют немые бесчувственные экраны мониторов.
Фоновая музыка между тем меняется. Высокие звуки трубы словно
взрываются, сопровождаемые ярким, своеобразным ритмом этнических ударных
инструментов, и все происходящее в комнате напоминает ритуальное действие
какого-то племени, человеческое жертвоприношение.
Человек в черном и его кинжал продолжают свой стремительный танец
вокруг тела Йосиды, полосуя его вдоль и поперек, и кровь, льющаяся из
глубоких ран, обагряет одежду и мраморный пол.
Музыка и человек в черном останавливаются в одно и то же мгновение,
словно в старательно отрепетированном танце.
Йосида еще жив и в сознании. Он чувствует, как кровь и жизнь покидают
его, он изнывает из-за глубоких ран на всем теле. Капля пота скатывается у
него со лба и, попав в левый глаз, щиплет. Человек в черном вытирает ему
мокрое лицо рукавом своего окровавленного халата. Красноватое пятно, похожее
на запятую, остается у Йосиды на лбу.
Кровь и пот. Кровь и пот, как и во многих других случаях. И все это
видят беспристрастные глаза телекамер.
Человек в черном тяжело дышит, на стеклах его очков мелькают отблески.
Он останавливает видеомагнитофон, перематывает пленку на начало и
воспроизводит запись.
И на множестве экранов перед полузакрытыми глазами истекающего кровью
Йосиды все повторяется сначала. Снова первый удар кинжалом, тот, что рассек,
словно раскаленным железом, бедро. Снова второй, принесший странное ощущение
прохлады, а затем и остальные...
Голос человека в черном похож теперь на голос волшебника, он звучит
мягко и бесстрастно.
-- Вот это я и предлагаю вам. Мое удовольствие за ваше удовольствие.
Успокойтесь, мистер Йосида. Расслабьтесь и смотрите на себя, смотрите, как
умираете...
Йосида слышит его голос как будто сквозь вату. Глаза его устремлены на
экран. И в то время, как кровь медленно покидает его тело, а холод заполняет
каждую его клетку, он не может не получить от созерцания самого себя
привычного болезненного удовольствия.
Когда свет в его глазах меркнет, он уже не понимает, что перед ним --
ад или рай.
17
Маргерита Виццини въехала по пандусу на парковку Буленгрен на площади
Казино. В этот утренний час народу вокруг было немного. Жители Монте-Карло,
что вели ночную жизнь, -- богатые или отчаявшиеся, -- еще спали. Для
туристов, совершавших пешие прогулки, время было раннее. Остальные, как и
Маргерита, направлялись на работу. Расставшись со слепящим солнечным светом,
с людьми, завтракавшими в "Кафе де Пари", с яркими, ухоженными клумбами, она
въехала в теплый и влажный полумрак парковки, остановила свой "Фиат-стило"
возле тонкой колонны и вставила абонементную карточку в аппарат. Перекладина
поднялась, и машина медленно проехала внутрь.
Маргерита каждое утро приезжала сюда из Вентимильи, итальянского
города, где жила, на работу в отдел ценных бумаг международного банка "АВС"
в Монако, который располагался на площади Казино, как раз напротив бутика
"Шанель".
Ей просто повезло, что она нашла эту работу в Монте-Карло. И самое
главное -- получила ее без всяких знакомств или рекомендаций. Диплом с
отличием по экономике и торговле открывал перед ней разные пути, у нее были
предложения, какие всегда получают лучшие студенты. Среди прочих ее
привлекло приглашение из банка "АВС".
Она прошла собеседование без особой надежды на результат, но к своему
огромному удивлению, была выбрана и принята на работу. Здесь оказалось
немало преимуществ. Прежде всего начальный оклад был существенно выше того,
какой можно было получить в Италии. Да и проблема налогов в Монте-Карло
выглядела совсем по-другому...
Маргерита улыбнулась. Это была стройная девушка, с коротко
постриженными каштановыми волосами, весьма симпатичная, а не просто
хорошенькая. Горстка веснушек, осыпавших ее прямой нос, придавала ее лицу
выражение шаловливого эльфа.
Какая-то машина задним ходом выезжала со своего места, и ей пришлось
остановиться. Она воспользовалась этим моментом, чтобы взглянуть на себя в
зеркало. Увиденное вполне устроило ее.
В этот день в банк должен был прийти Мишель Леконт, и ей хотелось
выглядеть хорошо.
Мишель...
При воспоминании о его нежном взгляде она ощутила приятное тепло где-то
в области желудка. Англичане говорят про такое ощущение: "В животе бабочки
порхают". С некоторых пор они с Мишелем начали вести чрезвычайно приятную и
очень тонкую игру. Теперь можно немного прибавить скорость.
Дорога освободилась. Маргерита свернула на пандус и поехала вниз, в
глубь парковки, занимавшей под площадью несколько этажей. У нее было свое
личное место на предпоследнем этаже, отведенном сотрудникам банка.
Она вела машину с осторожной непринужденностью. Спустилась на несколько
уровней, слыша временами, как на поворотах поскрипывают на гладком полу
шины, и наконец добралась до своего места за разделительной стенкой.
Она взяла чуть влево, чтобы объехать стенку, и удивилась, обнаружив,
что место ее занято огромным лимузином -- сверкающим черным "бентли" с
темными стеклами.
Странно. Подобные машины очень редко встречаются на подземных
парковках. К такому автомобилю обычно прилагается водитель в темном костюме,
который предупредительно стоит у распахнутой задней дверцы, готовый помочь
пассажирам сесть или выйти. Такой автомобиль небрежно бросают у входа в
"Отель де Пари", предоставляя сотрудникам гостиницы поставить его куда
следует.
Наверное, прибыл какой-нибудь банковский клиент. Модель автомобиля
исключала какой бы то ни было протест с ее стороны, и Маргерита решила
занять соседнее свободное место.
Видимо, задумавшись обо всем этом, она чуть-чуть не рассчитала и,
маневрируя, слегка задела "бентли", Одна из фар разбилась фара ее "Фиата" со
звоном разбилась, а тяжелый лимузин лишь слегка качнулся на рессорах.
Маргерита вежливо отъехала назад, словно подобный жест мог избавить ее
от возникшей неприятности. Поставив машину на свободное место, она
посмотрела в зеркало на "бентли". На кузове заметна была небольшая вмятина
со следами серого пластика от ее бампера.
Маргерита огорченно хлопнула руками по рулю. Придется теперь заниматься
всеми этими нудными формальностями, связанными с инцидентом, не говоря уже о
том, как неловко перед клиентом банка, что она нанесла ему какой-то урон. В
растерянности она вышла из машины и остановилась у заднего окна лимузина. Ей
показалось, будто в нем кто-то есть -- в затененных стеклах виднелся
какой-то силуэт.
Она приблизила лицо к стеклу, ладонями прикрыв глаза от света. И
действительно, похоже, кто-то сидел на заднем сиденье.
Она подумала, что это странно. Будь там кто-нибудь, он непременно вышел
бы после удара "фиата". Она сощурилась. И тут человек в "бентли" завалился
на бок и припал лбом к стеклу.
Маргерита в смятении увидела залитое кровью лицо, вытаращенные на нее
мертвые глаза и обнаженные, как у черепа, челюсти.
Она в ужасе отпрянула и закричала.
18
Фрэнк Оттобре и комиссар Юло этой ночью глаз не сомкнули.
До самого утра они изучали безмолвный конверт пластинки, прослушивали
пленку, которая не сообщила им ничего нового, перебирали всевозможные
гипотезы, обращаясь за помощью к любому, кто хоть немного разбирался в
музыке. Инспектор Рокейл, фанат звукозаписи, обладавший превосходной
коллекцией пластинок, тоже ломал голову над тем, какой такой тайный смысл
таит эта музыка, виртуозно исполняемая на гитаре Карлосом Сантана.
Они облазили вдоль и поперек весь интернет в надежде найти хоть
какую-нибудь подсказку для расшифровки послания, отправленного убийцей.
Ничего.
Они маялись перед запертой дверью и не могли найти ключ от нее. Это
была ночь бесконечного кофе, и сколько ни клали в него сахара, во рту все
равно было горько. Время шло, и вместе с ним таяли и надежды.
Небо над крышами за окном посветлело. Юло поднялся из-за письменного
стола и взглянул на улицу. Движение стало оживленнее. Для всех нормальных
людей начинался новый трудовой день после спокойного сна. Для них же -- еще
один день ожидания после кошмарной ночи.
Фрэнк сидел в кресле, закинув ногу на ручку, и казалось, изучал
потолок. Уже несколько минут он молчал. Юло потер переносицу, устало и
беспомощно вздохнул.
-- Клод, окажи услугу.
-- Да, комиссар.
-- Я знаю, ты не официант. Но ты самый молодой, а за это надо
расплачиваться. Может, тебе удастся раздобыть где-нибудь кофе хоть немного
получше этой гадости из автомата?
Морелли улыбнулся.
-- Я только и ждал, чтобы вы попросили. Мне тоже хочется нормального
кофе.
Инспектор направился к двери, а Юло пригладил седеющие, уже поредевшие
на затылке волосы, сквозь которые проглядывала розовая кожа.
Когда зазвонил телефон, они сразу поняли, что проиграли.
Поднося трубку к уху, Юло никак не мог понять, почему этот кусок
пластика весит килограммов сто.
-- Юло, -- коротко ответил он.
Выслушав то, что ему сказали на другом конце провода, он побледнел.
-- Где?
Он опять помолчал.
-- Хорошо, сейчас приедем.
Никола положил трубку и закрыл лицо руками.
Пока он говорил, Фрэнк поднялся. От усталости, казалось, не осталось и
следа. Он вдруг почувствовал себя на взводе, словно легавая собака на охоте.
Он смотрел на Юло, стиснув челюсти. Слегка воспаленные глаза сузились в
щелочки.
-- У нас труп, Фрэнк, на подземной парковке возле Казино. Без лица, как
и те два.
Юло поднялся из-за стола и направился к выходу, Фрэнк последовал за
ним. В дверях они едва не столкнулись с Морелли, который держал поднос с
тремя чашечками кофе.
-- Комиссар, вот ко...
-- Морелли, оставь этот кофе и вели подать машину. Еще один труп. Надо
лететь.
На выходе из офиса Морелли бросил проходившему мимо полицейскому:
-- Дюпаскье, машину, срочно на выезд. Одним духом!
Они спустились в лифте, который, казалось, доставлял их с высот
Гималаев.
Во дворе уже ждала машина с включенным двигателем и открытыми дверцами.
Они не успели закрыть их, как водитель рванул с места.
-- Площадь Казино. Включи сирену, Лакруа, и не жалей покрышек.
Они промчались по крутой виа Сен-Дево[25] и прибыли на площадь с
оглушительным воем сирены, вслед которому невольно оборачивались все
прохожие. У входа на парковку стояла небольшая толпа любопытных -- точная
копия той, что собиралась всего несколько дней назад в порту. В небольшом
сквере у Казино сияли яркими красками клумбы и пальмы. В центре огромной
ротонды перед гостиницей "Отель де Пари" какой-то умелый садовник составил
из цветов текущую дату. Фрэнк не мог не подумать, что для новой жертвы число
это кто-то написал кровью.
Полицейская машина с помощью агентов, освобождавших ей дорогу,
проследовала дальше мимо десятков глаз, желавших рассмотреть, кто сидит в
ней. Они влетели на парковку и, визжа шинами, спустились туда, где их
ожидали две другие полицейские машины с включенными мигалками. Их вертящиеся
огни оставляли на стенах яркие мелькающие пятна.
Фрэнк и комиссар выскочили их машины, как с горячей сковородки. Юло
указав агенту на мигалки.
-- Пусть выключат, иначе через пять минут мы все тут сойдем с ума.
Они подошли к огромному темному "бентли", словно уткнувшемуся в стену.
В салоне у заднего окна был виден прислоненный к испачканному кровью стеклу
труп мужчины. Взглянув на него, Юло так стиснул кулаки, что побелели
косточки на пальцах.
-- Дерьмо! Дерьмо! ДерьмоДерьмо! Дерьмо! Дерьмо!.. -- в бешенстве
повторял он, словно его гнева мог хоть как-то изменить то, что он видел
перед собой. -- Это он, проклятье!
Фрэнк почувствовал, как усталость после бессонной ночи оборачивается
отчаянием. Пока они сидели в тихом, словно аквариум, кабинете, безнадежно
пытаясь расшифровать послание какого-то сумасшедшего, сумасшедший снова
нанес удар.
Юло обратился к полицейским.
-- Кто обнаружил его?
Один из агентов в форме подошел ближе.
-- Я, комиссар. Или вернее, я первым прибыл сюда. Я забирал машину и
вдруг услышал, что кричит девушка...
-- Какая девушка?
-- Та, что первая увидела тело. Она в машине. У нее шок и плачет, как
ива. Она работает в банке "АВС", тут наверху. Паркуя свою машину, она задела
"бентли", вышла посмотреть, что получилось, и увидела его...
-- Никто ничего не трогал? -- спросил Фрэнк.
-- Нет, я никому не разрешил подходить. Ждали вас.
-- Хорошо.
Фрэнк вернулся к машине, на которой они приехали, достал пару резиновых
перчаток и, надевая их, направился к лимузину. Тронул ручку передней дверцы
со стороны руля. Замок открылся. Машина была не заперта.
Он забрался внутрь и осмотрел труп. На человеке была белая рубашка,
настолько пропитанная кровью, что цвет ее можно было только угадать. Брюки
черные, по всей видимости, от вечернего костюма. Вся одежда исполосована
длинными порезами. Рядом с трупом на кожаном сиденье была надпись, сделанная
кровью.
Я убиваю...
Потянувшись через спинку переднего сиденья, Фрэнк взял труп за плечи и
постарался поместить его ровно, чтобы тот опять не соскальзывал к стеклу. И
тут он услышал, как что-то с глухим стуком упало на пол машины. Он вышел и,
открыв другую заднюю дверцу, присел на корточки. Юло наклонился у него над
плечом, держа руки за спиной. Он не надел перчатки и не хотел ни к чему
прикасаться.
Фрэнк увидел, что упало на ковер машины -- под переднее сиденье
завалилась видеокассета. Наверное она лежала на коленях трупа. Фрэнк взял из
нагрудного кармана шариковую ручку и сунул ее в отверстие для перемотки.
Поднял и стал осматривать, потом достал из кармана прозрачный пластиковый
пакет и, положив в него кассету, запечатал.
И тут он заметил, что у покойного босые ноги, увидел глубокие раны на
запястьях трупа и потрогал его пальцы -- гнутся ли, -- приподнял брючину --
есть ли и там порезы.
-- Беднягу связали чем-то очень крепким, скорее всего железной
проволокой. Судя по свернувшейся крови и гибким конечностям, он умер не так
давно. И не здесь.
-- Вероятно, от потери крови.
-- Совершенно верно. Если бы все случилось здесь, тут было бы море
крови -- и на сиденье, и на полу, не только на одежде. И потом, мне кажется,
это не самое удобное место, чтобы снимать скальп.
-- Да, беднягу убили где-то в другом месте, а потом засунули в машину.
-- Но зачем столько хлопот?
Юло посторонился, чтобы Фрэнк мог подняться.
-- Я хочу сказать, зачем он рисковал, перевозя труп ночью, в машине,
ведь его могли обнаружить. Почему, как ты думаешь?
Фрэнк в растерянности осмотрелся.
-- Не знаю. Но именно это и необходимо выяснить.
Они помолчали, оглядывая труп с вытаращенными глазами, прислоненный к
спинке сиденья в его тесном роскошном гробу.
-- Судя по остаткам одежды и по машине, это человек довольно богатый.
-- Посмотри-ка, кому принадлежит тачка.
Они обошли "бентли" и открыли переднюю дверцу со стороны пассажира.
Фрэнк нажал кнопку "бардачка" на приборной панели, отделанной радикой.
Дверца бесшумно открылась. Он достал кожаное портмоне, нечто вроде
бумажника, и нашел в нем техпаспорт на машину.
-- Вот. Машина принадлежит фирме "Дзен-электроникс".
-- Боже праведный... Аллен Йосида.
Голос комиссара прозвучал тихо и испуганно.
-- Владелец "Сакрифайлз".
-- Плохо дело, Никола. Вот тебе и смысл оставленного послания.
-- Что ты имеешь в виду?
-- Отрывок из Сантаны, который мы гоняли сегодня всю ночь. Концерт
записан в Японии. Йосида наполовину американец, наполовину японец. Ты вообще
песни Сантаны помнишь? Одна из них называется "Soul Sacrifice", понял?
Sacrifice и Сакрифайлз -- это же игра слов. И если не ошибаюсь, на "Лотосе"
есть песня "Киото". Не удивлюсь, если окажется, что Йосида имеет какое-то
отношение и к этому городу.
Юло указал на труп в машине.
-- Ты говоришь, это он? Аллен Йосида?
-- Готов спорить на все золото Форт-- Нокса[26]. Мне пришла еще одна
мысль...
Юло в растерянности смотрел на американца, а в голове Фрэнка родилась
сумасшедшая идея.
-- Никола, если Йосида был убит где-то в другом месте, а потом привезен
сюда, чтобы его обнаружили на площади Казино в Монте-Карло, в этом есть свой
совершенно определенный смысл.
-- Какой?
-- Сукин сын хочет, чтобы этим делом занимались мы!
Если Фрэнк прав, подумал Юло, то нет предела безумию этого человека, не
только его хладнокровию. Комиссара охватило горькое предчувствие -- сколько
же мороки им предстоит и с поисками убийцы, и со всеми этими мертвецами.
Шум двигателей оповестил, что приехали "скорая" и судебный врач. Тут же
появилась и машина экспертов-криминалистов.
Юло пошел к ним, а Фрэнк остался у открытой дверцы "бентли". Его взгляд
нечаянно упал на магнитолу, и ему показалось, что в нее вставлена кассета.
Опершись о сиденье, Фрэнк потянулся и достал ее.
Это была обычная аудиокассета, перемотанная на начало. Фрэнк осмотрел
ее, вставил обратно и включил магнитофон. И все, кто находился поблизости,
отчетливо услышали в тишине подземного паркинга звучавшую насмешкой мелодию
"Samba Pa Ti".
19
Когда вернулись в управление, все пространство перед зданием было
заполнено журналистами.
-- Чтобы их черти побрали, этих проклятых стервятников!
-- Надо было предвидеть, Никола. На парковке мы сумели от них
отвязаться, но не вечно же это будет удаваться. Да бог с ними. Порадуйся
лучше -- ведь это наименьшая из всех наших неприятностей.
Юло повернулся к водителю, тому, что вез их на площадь Казино.
-- Проезжай прямо внутрь. У меня нет никакого желания разговаривать с
ними.
Машина остановилась у ворот. Увидев в ней комиссара, толпа журналистов
мгновенно устремилась к нему, одновременно сорвавшись с места, словно
статисты по команде режиссера на генеральной репетиции.
Перекладина не успела подняться, и они с громкими криками окружили
машину. Юло пришлось все же опустить стекло со своей стороны. Голоса
журналистов зазвучали громче, какой-то рыжий веснушчатый тип даже голову
сунул внутрь.
-- Комиссар, чей это труп на парковке?
Сзади него журналист из "Нис Матэн"[27], которого Юло хорошо знал, с
силой оттолкнул коллегу.
-- Вы полагаете, это сделал тот же, кто убил Йохана Вельдера и Эриджейн
Паркер? Это что же, выходит, у нас тут гуляет серийный убийца?
-- Что скажете о ночном звонке на "Радио Монте-Карло"? -- крикнул
кто-то еще из-за его спины.
Юло поднял руки, останавливая поток вопросов.
-- Месье, пожалуйста. Вы же профессионалы и прекрасно понимаете, что
сейчас я ничего не могу сказать вам. Позднее будет официальное сообщение.
Пока все. Извините. Поезжай, Лакруа.
Медленно, чтобы никого не задеть, автомобиль миновал ворота, и
перекладина за ним опустилась.
Все выбрались из машины. Юло провел руками по лицу. Под глазами у него
были черные круги из-за бессонной ночи и нового ужаса, с которым он
столкнулся.
Он протянул Морелли видеокассету, ту самую, что нашли в машине.
Криминалисты уже вернули ее, сказав, что никаких отпечатков на ней нет.
-- Клод, вели сделать копию и принести сюда видеомагнитофон. Потом
позвони в Ниццу и поговори с Клавером. Скажи, пусть позвонит сразу же, как
только исследует пленку, записанную сегодня ночью. Не то, чтобы я многого
жду, но кто знает. Мы будем в моем кабинете.
Они поднялись по наружным ступенькам и остановились перед стеклянной
дверью. Фрэнк толкнул ее и вошел первым. С тех пор, как они с Юло впервые
увиделись на радио накануне вечером, им ни на минуту не довелось побыть
вдвоем. У лифта, комиссар нажал кнопку, и двери со скрипом отворились.
-- Что думаешь?
Фрэнк пожал плечами.
-- Дело не в том, что я думаю, а в том, что не знаю, что и думать. Этот
человек -- сама по себе целая история. Прежде, какое бы дело я ни
расследовал, всегда бывала какая-то случайность, хотя бы видимость каких-то
примет, прояснявших прежде всего, каким образом сам серийный убийца
воспринимает происходящее. Этот же, напротив, демонстрирует потрясающую
ясностью сознания.
-- Да. Но у нас между тем уже три трупа.
-- Есть одна вещь, которую я хотел бы понять прежде всего, Никола.
-- Что же?
-- Не говоря уж о том, почему он снимает со своих жертв скальпы. В
первом случае, с Йоханом Вельдером и Эриджейн Паркер, мы имели мужчину и
женщину. Теперь у нас только один труп -- мужчины. Что у них общего? Или
вернее, исключив на минуту женщину, что связывает дважды чемпиона мира в
"Формуле-1" и Аллена Йосиду, миллиардера-компьютерщика?
Юло прислонился к металлической стене лифта.
-- Общее, самое очевидное, мне кажется, в том, что оба были довольны
известными людьми и примерно одинакового возраста -- им лет по тридцать
пять. И при желании можно еще добавить, что оба внешне были весьма
привлекательны.
-- Согласен. Тогда причем здесь Эриджейн Паркер? Почему одна женщина?
Лифт остановился, и двери раздвинулись, но Юло протянул руку, перекрыв
фотоэлемент.
-- Возможно, убийцу интересовал только Йохан Вельдер, а она оказалась
там случайно. И он был вынужден убить и ее.
-- И с этим согласен. Но тогда почему он и с ней поступил так же?
Они прошли по коридору к кабинету Юло. Сотрудники, ожидавшие здесь,
смотрели на них, как на ветеранов, вернувшихся с поля боя.
-- Не знаю, Фрэнк. Не знаю, что и сказать. У нас три покойника, и
никаких следов. Единственную имевшуюся подсказку мы не смогли расшифровать,
и в результате у нас на совести еще один мертвец. А в общем это было
довольно просто.
-- Где-то я прочел однажды, что все загадки просты после того, как
узнаешь ответ.
В кабинете солнце выложило на полу светлые квадраты. За окном стояло
почти что лето, а тут, казалось, все еще продолжается зима.
Юло прошел к письменному столу, взял трубку и набрал прямой номер
Фробена, комиссара Ниццы. Фрэнк опустился в кресло, расположившись в нем
точно так же, как сидел несколько часов назад.
-- Алло? Клод, это я, Никола, привет. Послушай, у меня тут проблема.
Вернее, еще одна проблема, чтобы быть точным. Мы наши еще один труп, в
машине. Тот же почерк, что и с предыдущими двумя. Полностью оскальпирована
голова. По техпаспорту машина принадлежит "Дзен-электроникс", фирме Аллена
Йосиды, знаешь, это...
Комиссар замолчал, словно его прервали.
-- Что-о-о? Постой, тут у меня Фрэнк. Сейчас включу громкую связь,
пусть тоже слушает. Повтори, пожалуйста, что ты сказал.
Он нажал кнопку на аппарате, и голос Фробена, слегка искаженный
микрофоном, зазвучал на всю комнату.
-- Я сказал, что нахожусь в доме Йосиды. Дом миллиардера, чтобы ясно
было, о чем идет речь. Мультимиллиардера. Военизированная охрана, повсюду
телекамеры. Мы получили вызов сегодня утром, около семи. Обслуживающий
персонал тут не живет, они все приходят к половине седьмого. Сегодня, как
только пришли, начали уборку после вечеринки, которую хозяин устроил вчера.
Когда спустились на подземный этаж, нашли там открытую дверь в комнату, о
существовании которой даже не подозревали...
-- Что это значит -- "о существовании, которой даже не подозревали"?
-- Никола, это значит именно то, что я сказал. Комната, о существовании
которой они не знали. Тайная комната, открывается замком с кодовым набором,
скрытым в основании статуи.
-- Извини, давай дальше.
-- Они вошли и увидели кресло, залитое кровью. Кровь была повсюду -- на
полу и на стенах. Море крови, как сказал охранник, который вызвал нас. И
должен признать, он не преувеличил. Я кое-кого допрашиваю, но ничего не могу
выяснить.
-- Его там убили, Клод. Он пришел туда, убил Йосиду, сделал свою
дерьмовое дело, погрузил труп в машину и потом оставил ее на парковке у
Казино.
-- Начальник охраны -- бывший полицейский, Вальмер, сказал, что этой
ночью около четырех часов видел, как выезжала машина Йосиды.
-- И он не видел, кто ее вел?
-- Нет, говорит, что из-за темных стекол не видно было, кто внутри. К
тому же ночью в них отражались лампы...
-- А ему не показалось странным, что Йосида уезжает в такой поздний
час?
-- Я задал точно такой же вопрос. Вальмер ответил, что Йосида был
странным типом. Он часто так поступал. Вальмер говорил ему, что опасно
ездить одному. Но перебудить не удалось. Хочешь понять, насколько странным
был мистер Йосида?
-- Ну...
-- В комнате мы нашли такую коллекцию "снаффа"[28], что просто мороз по
коже продирает. Там такие вещи, что ты даже представить себе не можешь.
Одного из моих ребят стошнило на месте. Хочешь, скажу тебе, что я думаю по
этому поводу? -- Фробен продолжал, не ожидая ответа. -- -- Если Йосиде
нравились подобные записи, то он заслужил свой конец!
В словах Фробена чувствовалось глубокое отвращение. Такова судьба
каждого полицейского. Думаешь, что хуже быть уже не может, а потом всегда
оказывается, что ошибаешься!
-- Ладно, Клод. Пришли мне поскорее результаты следствия, фотографии,
отпечатки, если есть, и все остальное. И сделай все, чтобы мы могли
осмотреть место преступления, если понадобится. Благодарю тебя.
-- Не за что. Никола...
-- Да?
-- В тот раз я только подумал об этом. А теперь откровенно скажу тебе:
поверь мне, я не хотел бы быть на твоем месте.
-- Верю, друг мой. Еще как верю...
Юло положил трубку, и на этот раз она показалась ему необыкновенно
легкой.
Фрэнк откинулся на спинку кресла и смотрел за окно, на голубое небо,
словно не видя его. Его голос донесся будто через тысячи километров, сквозь
тысячи лет.
-- Знаешь, Никола, порой, когда я думаю о том, что происходит в мире, о
таких убийствах, о башнях-близнецах в Нью-Йорке одиннадцатого сентября, о
войнах и обо всем остальном, я вспоминаю динозавров.
Комиссар вопросительно посмотрел на него, не понимая, куда тот клонит.
-- Уже давно все стараются понять причину их вымирания. Задаются
вопросом, почему эти животные, населявшие всю планету, внезапно исчезли.
Думаю самое верное объяснение -- оно же и самое простое. Они вымерли, потому
что сошли с ума. Все. Точно так же, как мы. Ведь мы всего лишь маленькие
динозавры. И наше безумие рано или поздно станет причиной нашей гибели.
20
Морелли вставил кассету в видеомагнитофон, и на экране появились
цветные полосы. Юло опустил шторы на окне, чтобы яркий свет не падал на
монитор. Фрэнк сидел все в том же кресле, только развернул его к стене
напротив письменного стола.
Рядом с ним сидел Люк Ронкай, начальник Службы безопасности Княжества
Монако, неожиданно появившийся в кабинете Юло пока агенты подключали
телевизор и видеомагнитофон.
Фрэнк смотрел на Ронкая с невольным подозрением. Этот высокий загорелый
человек с седыми висками, этакое современное издание английского актера
Стюарта Грейнджера[29] больше походил на политика, чем на полицейского.
Красивое лицо, импозантная внешность. Успешной карьерой он был обязан скорее
связям с общественностью, нежели практической работе. Отличный рекламный
плакат, который удобно выставлять во всех официальных случаях. Когда Юло
знакомил их, они с Фрэнком обменялись внимательными взглядами, оценивая друг
друга. Глядя в глаза Ронкаю, американец пришел к выводу, что этот человек не
глуп. Возможно, он склонен ловить момент, но уж точно не дурак. Фрэнк
отчетливо понимал: если бы Ронкаю пришлось кого-то сбросить в море, чтобы не
оказаться там самому, он ни минуты не колебался бы. И в любом случае тот
оказался бы в море не один.
Ронкай поспешил сюда после известия о том, что обнаружен труп Йосиды, и
пока что не доставил особых неприятностей, но он, несомненно, приехал с
целью получить достаточно информации, чтобы прикрыть свою задницу перед
вышестоящими. Княжество Монако, конечно, крохотное по территории, но его,
безусловно, никак нельзя считать опереточной страной. Здесь существуют
твердые правила, которые следует соблюдать, и первоклассная государственная
структура, которой могли бы позавидовать многие нации.
Это подтверждал и тот факт, что полиция Монако считалась одной из
лучших в мире.
Наконец, на экране появилось изображение. Сначала все увидели человека,
привязанного к креслу, с заклеенным скотчем ртом и вытаращенными от ужаса
глазами, смотревшего куда-то влево от себя. Все сразу же узнали в нем Аллена
Йосиду. Его лицо не раз появлялось на обложках журналов по всему миру. Затем
в кадре возникла какая-то фигура в черном. Юло затаил дыхание, а Фрэнк,
заметив утолщения у него на коленях и локтях, подумал было о каком-то
дефекте на пленке или в аппаратуре, но потом догадался, что это камуфляж, и
неожиданно понял, зачем он нужен.
-- Величайший сукин сын! -- процедил но сквозь зубы.
Все, кто был в кабинете, невольно обернулись к нему. Фрэнк жестом
извинился, что помешал просмотру. Все снова обратились к экрану. В полном
смятении, широко открыв от изумления глаза, смотрели они, как человек в
черном спокойно и деловито раз за разом вонзает кинжал в тело человека,
привязанного к креслу, с точным расчетом, чтобы ни один удар не оказался
смертельным, смотрели, как неестественно двигается он из-за своего странного
одеяния, видели раны, которые уже никогда не заживут, видели как медленно
расплывается алое пятно на белой рубашке Йосиды, словно цветок, которому
необходимо напитаться его кровью, чтобы раскрыться.
Видели саму смерть, что плясала вокруг умирающего человека и упивалась
страданием и ужасом, охватившими его в мучительном ожидании, что она унесет
его с собой в вечность.
Спустя какое-то время -- всем показалось, будто прошла вечность --
человек в черном остановился. Лицо Йосиды было залито потом. Человек в
черном отер его рукавом своего халата. На лбу пленника осталось красноватое
пятно, похожее на запятую жизни в этом ритуале смерти.
Кровь была повсюду. На мраморном полу, на одежде, на стенах. Человек в
черном подошел к аппаратуре на стеллаже и хотел, видимо, выключить ее, но
вдруг остановился, словно что-то неожиданно пришло ему на ум. Он повернулся
к телекамере у себя за спиной и поклонился, плавным жестом указывая на
умирающего в кресле Йосиду.
После этого нажал кнопку, и на экране появился "снег". Настала зима,
настал ледяной ад.
Тишина, повисшая в комнате, у каждого была своя.
Фрэнк словно перенесся внезапно в прошлое, в дом на берегу моря, к тем
образам, которые, подобно нескончаемому видеоряду, никогда не переставали
преследовать его. Воспоминание вновь принесло скорбь и страдание, страдание
превратилось в ненависть, и Фрэнк разделил его поровну между собой и
убийцей.
Юло поднял шторы и солнечный свет вернулся, словно благословение, в
комнату.
-- Боже праведный, что же там творится?
Эти слова произнес, будто молитву, Ронкай.
Фрэнк поднялся с кресла. Юло заметил, как сверкнули его глаза. Он
почему-то подумал, что если бы человек в черном на экране снял свои очки с
зеркальными стеклами, то его глаза сверкнули бы точно так же.
Вода к воде, огонь к огню, безумие к безумию. И смерть к смерти.
Юло содрогнулся от озноба, словно кондиционер принес вдруг ледяной
ветер с Северного полюса. И может быть, голос Фрэнка тоже звучал оттуда.
-- Месье, на этой кассете Вельзевул собственной персоной. Этот человек,
наверное, буйно помешанный, которого нужно связать, но он обладает
необыкновенной ясностью ума и хитростью.
Фрэнк указал рукой на еще не выключенный экран, где мельтешил "снег".
-- Вы видели, как он одет? Видели локти и колени? Не знаю, собирался ли
он делать эту запись, когда направлялся в дом Йосиды. Возможно, не думал и
не знал о существовании тайной комнаты, об особой извращенности хозяина.
Возможно, это полная импровизация. Может, он застал его как раз тогда, когда
Йосида открывал свою святая святых. Его позабавила идея показать нам, как он
убивает этого несчастного. Нет, наверное здесь лучше подходит другое слово
-- чтобы мы на это полюбовались. Вот вам и безумие. Морелли, можешь отмотать
пленку назад?
Инспектор нажал кнопку на пульте, и послышалось легкое шуршание. Вскоре
Фрэнк жестом остановил его.
-- Стоп. Вот здесь хорошо виден наш человек.
Морелли нажал кнопку, и картинка на экране остановилась. Человек в
черном заносил кинжал. В стоп-кадре капля крови, капающая с лезвия, повисла
в воздухе. Начальник полиции зажмурился от отвращения. Едва ли ему
доводилось любоваться подобным зрелищем каждый день.
-- Вот тут.
Фрэнк подошел к экрану и указал на поднятую руку убийцы на уровне
локтя.
-- Вот тут. Он знал, что в доме будут телекамеры. Камеры наблюдения
расположены в Княжестве повсюду. Он знал, что направляясь в машине на
парковку в Буленгрен, он рискует попасть на пленку. И самое главное, знал,
что для идентификации необходимы антропометрические данные, а их можно
получить, проанализировав видеосъемку. Есть весьма индивидуальные параметры
-- величина ушей, расстояние от запястья до локтя и от пятки до колена. И
все это можно выяснить с помощью приборов, которыми располагает полиция во
всем мире. Поэтому он и надел нечто вроде протезов на ноги и руки. Так что у
нас нет никакой возможности узнать о нем хоть что-либо. Нет ни лица, ни
тела. Только рост. Но такой рост может быть у миллионов людей. Вот почему я
и говорю, что он обладает необычайно ясным и хитрым умом и при этом
совершенно безумен.
-- Но почему именно у нас должен был оказаться этот маньяк?
Ронкаю слышалось, наверное, как печально скрипит его кресло начальника
полиции. Он посмотрел на Фрэнка, стараясь загладить как-то холодность,
проявленную при знакомстве.
-- Что теперь думаете предпринять?
Фрэнк посмотрел на Юло. Комиссар понял -- он предоставляет ему
высказать все, что необходимо услышать Ронкаю.
-- Мы ведем следствие по разным направлениям. У нас мало следов, но
кое-что есть. Ждем из Лиона результатов углубленного анализа записей
телефонных разговоров. Клюни, психопатолог, тоже готовит отчет. Мы
располагаем также результатами следствия, проведенного на яхте, в машине, в
доме Йосиды. Нельзя утверждать, что мы ожидаем многого, но все может быть.
Протоколы вскрытия лишь подтвердили то, что было выявлено при первом
осмотре. Единственная реальная связь, которую мы имеем с убийцей, это его
телефонные звонки. Мы круглосуточно держим на контроле все звонки на
радиостанцию. К сожалению, как мы убедились, человек этот столь же хитер и
отлично подготовлен, сколь и жесток. В данный момент можно рассчитывать
только на то, что он допустит какую-нибудь ошибку. Мы создали отдел, им
руководит инспектор Морелли, который принимает все телефонные звонки и
проверяет все подозрительные сообщения...
Морелли почувствовал, что его призывают к ответу.
-- Звонков было множество и теперь, после этого убийства, думаю, будет
еще больше. Иногда несут чудовищный бред, говорят об инопланетянах и
ангелах-мстителях, а все остальное мы выслушиваем очень внимательно.
Очевидно также, что для полного контроля нам не хватает времени и людей.
-- Гм-м. Посмотрю, как помочь в этом плане. Всегда можно обратиться за
помощью к французской полиции. Однако, надо ли пояснять, Княжество предпочло
бы избежать этого. У нас всегда был имидж счастливого островка безопасности
посреди всего этого безобразия, что творится повсюду в мире. Теперь же,
после стольких трупов, какие доставил нам этот сумасшедший, мы должны
доказать, что умеем эффективно работать и соответствуем представлению, какое
сложилось о нас. Короче говоря, мы должны взять его. И как можно скорее.
Прежде, чем он убьет еще кого-то.
Ронкай поднялся, оправляя складки на льняных брюках.
-- Ладно, оставляю вас работать. Признаюсь, что информацию, которую вы
только что сообщили мне, я должен передать генеральному прокурору. И я
охотно отказался бы выполнять эту обязанность. Юло, пожалуйста, держите нас
в курсе событий в любое время дня и ночи. Ни пуха ни пера, месье.
Он вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Смысл его слов,
а главное тон, каким они были сказаны, оставляли мало сомнений: "мы должны
взять его" на деле означало "вы должны взять его", и при этом не особенно
скрывалось, что в противном случае грозят серьезные неприятности.
21
Фрэнк, Юло и Морелли остались в кабинете -- переживать горечь
поражения. У них была подсказка убийцы, но они не поняли ее. Они могли бы
остановить убийцу, но в результате получили еще один оскальпированный труп,
лежащий в морге. Ронкай явился сейчас только посмотреть, как обстоят дела,
разведать обстановку в ожидании настоящей битвы. Он хотел предупредить их,
что далее начнут действовать силы, которые могут снести многие головы. И
тогда его голова полетит не в одиночестве. Вот и все.
В дверь постучали.
-- Войдите.
На пороге появился Клод Фробен, мрачный как никогда.
-- Комиссар Фробен с докладом.
-- Привет, Клод, заходи.
Фробен сразу ощутил гнетущую атмосферу поражения, царившую в кабинете.
-- Приветствую всех. Я встретил Ронкая, тут на улице. Плохи дела?
-- Хуже некуда.
-- Держи, Никола, привез тебе подарок. Проявил в кратчайшие сроки
исключительно для тебя. Что касается остального, извини, придется еще
немного подождать.
Он положил на письменный стол коричневый конверт. Фрэнк поднялся с
кресла и завладел им. В нем лежали черно-белые фотографии. Он просмотрел их
и обнаружил статичную версию того, что уже видел на экране: пустую комнату
-- некий метафизический образ преступления. Комнату, в которой какой-то
человек в черном спокойно убивал человека с черной душой. Сейчас на снимке
не было ни того, ни другого.
Он протянул снимки Юло. Комиссар положил их на стол, даже не взглянув.
-- Нашли что-нибудь? -- без особой надежды спросил он Фробена.
-- Можешь себе представить, как тщательно мои ребята "просеяли" ту
комнату и вообще весь дом. Отпечатков уйма, но как ты знаешь, много
отпечатков -- все равно что ни одного. Если дашь отпечатки, взятые у трупа,
сможем сравнить для окончательной идентификации. Нашли волосы на кресле, и
даже если они, вполне возможно, принадлежат Йосиде...
-- Волосы бесспорно принадлежат Йосиде. И покойник -- вне всякого
сомнения он, -- прервал его Юло.
-- Почему ты так уверен?
-- Прежде чем продолжать разговор, тебе стоит, наверное, посмотреть
кое-что.
-- Что?
Юло откинулся на спинку кресла.
-- Садись и держись крепче.
Затем обратился к инспектору.
-- Морелли, прокрути, пожалуйста, пленку сначала.
Инспектор включил магнитофон, и на экране вновь началась мрачная пляска
человека убивающего вокруг человека умирающего. Его кинжал, словно игла,
расшивал смертью одежду Йосиды -- красный от крови наряд для адского
карнавала. Фробен вытаращил глаза. Когда видеозапись завершилась
издевательским поклоном человека в черном, Фробену понадобилось некоторое
время, чтобы обрести дар речи.
-- Боже милостивый, но это же не на земле происходит... Так и хочется
перекреститься... Что же это за человек такой?
-- Безумный человек, обладающий всеми талантами злодея: хладнокровием,
умом и хитростью. Но при этом ни малейшего намека на жалость.
Фрэнк выносил свой приговор -- точно так же, как убийца, которого они
видели перед собой на экране. Никто из них не мог остановиться. Один будет
продолжать убивать, пока другой не пригвоздит его к стене. И чтобы достичь
этого, Фрэнку следовало отбросить свой рациональный подход и тоже надеть
черный костюм.
-- Фробен, что скажешь о кассетах, найденных у Йосиды?
Фрэнк резко перешел от одной темы к другой, не меняя однако тона.
Поначалу показалось, будто комиссар даже доволен, что разговор принял
иной оборот. В глазах этого американца он видел какой-то свет, который пугал
его. А голос всякий раз звучал так, словно тот произносил волшебные
заклинания, вызывавшие призраков. Фробен, скривившись, указал на экран.
-- Что-то похожее. Кровь стынет в жилах. Мы начали расследование и
посмотрим, куда оно приведет. Там есть такое... В общем я начинаю думать,
покойный мистер Йосида был в жизни ненамного лучше своего убийцы. Такое, что
утрачиваешь последние остатки веры в человека. Повторяю: по-моему, этот
садист-ублюдок получил конец, которого заслужил.
Юло, все время молчавший, наконец заговорил.
-- Я только одного не могу понять. Зачем ему понадобилось, чтобы мы
увидели эту кассету?
Фрэнк прошел к окну, прислонился к мраморному подоконнику, посмотрел на
улицу, не видя ее.
-- Он сделал это не для нас.
-- Как это понимать -- не для нас?
-- В конце пленки есть место, где он, прежде чем выключить аппаратуру,
остановился. Вот тут он подумал о нас. Тогда повернулся и поклонился. Нет,
кассету он записывал не для нас...
-- А для кого же тогда?
Фробен обернулся к окну, но увидел только затылок и спину американца
-- Он сделал это для Йосиды.
-- Для Йосиды?
Фрэнк медленно вернулся к столу.
-- Конечно. Вы видели -- он орудовал кинжалом так, что ни одно ранение
само по себе не было смертельным. Йосида умер от того, что медленно истек
кровью. Как видите, злодеяние иногда совершается с гомеопатической
дозировкой. Тот, кто убил Йосиду, показал ему на кассете его собственную
смерть.
ПЯТЫЙ КАРНАВАЛ
Он возвращается к себе домой.
Старательно задраивает герметичную дверь в своей комнате с железными
стенами. Молчаливый и одинокий, как всегда. Теперь он снова отгорожен от
мира, точно так же, как и мир отгорожен от него снаружи.
Он улыбается, аккуратно ставя на деревянный стол у стены рюкзак из
темной ткани. На этот раз уверен, что не допустил никаких ошибок. Садится и
торжественным ритуальным жестом включает настольную лампу. Отстегивает
пружинные замки на рюкзаке и открывает его такими же церемониальными
движениями достает из него черную коробку из вощеного картона. Ставит на
стол и некоторое время смотрит на нее, словно на подарок, -- хочется
потянуть предстоящее удовольствие, прежде чем открыть и посмотреть, что же
там такое.
Ночь прошла не напрасно. Время милостиво уступило ему. Покорился еще
один бесполезный человек и отдал то, что ему было нужно. Музыка свободна.
Теперь в его голове вновь звучит триумфальный марш победы.
Он открывает коробку и осторожно запускает в нее руки. Настольная лампа
освещает лицо Алена Йосиды, когда он вынимает его из картонного футляра.
Несколько капель крови падают, присоединяясь к тем, что остались на дне
коробки. Улыбается еще шире. На этот раз он был очень аккуратен. Использовал
в качестве подставки для своего трофея легкую пластмассовую болванку вроде
тех, на какие парикмахеры надевают шиньоны.
Он внимательно смотрит на мрачную маску, и его улыбка приобретает новый
смысл. Ничто не изменилось, думает он: нет никакой разницы между этим глупым
человеческим манекеном и неподвижным пластиковым.
Осторожно гладит натянутую кожу, проводит рукой по волосам, которых
смерть лишила блеска, проверяет, нет ли повреждений не коже и на волосистой
части головы. Никаких порезов, никаких царапин, глазные отверстия вырезаны
ровно. Губы, самое трудное, полные и мясистые. Лишь несколько капель крови
омрачают красоту этого лица.
Отличная работа. Он ненадолго расслабляется, откинувшись на спинку и
положив руки на затылок. Выгибает спину, напрягая шейные мышцы.
Он устал. Ночь была плодотворной, но чрезвычайно трудной. Напряжение
постепенно проходит и требует расплаты.
Он зевает, но еще не время отдыхать. Сначала он должен закончить свою
работу. Он поднимается, достает из шкафа пачку бумажных салфеток и флакон с
дезинфицирующей жидкостью, садится за стол и осторожно очищает маску от
пятен крови.
Теперь музыка в его голове звучит спокойными мелодиями new-age,[30]
певуче и выразительно покачиваясь на красивом контрапункте. Какой-то
этнический инструмент, возможно, флейта Пана, нежит его сознание таким же
легким прикосновением, с каким он ласкает то, что было прежде человеческим
лицом.
Теперь он все закончил. На столе возле маски лежат несколько бумажных
салфеток, испачканных кровью. Он любуется, сощурившись, своим шедевром.
С самого возвращения он не произвел практически ни малейшего шума, но
все равно раздается голос, полный озабоченности.
Это ты, Вибо?
Он поднимает голову и смотрит в открытую дверь рядом со столом, за
которым сидит.
-- Да, это я, Пасо.
Отчего ты так задержался? Мне было очень одиноко тут в темноте.
Раздражается, но это не заметно по его голосу. Поворачивается к
дверному проему в полумраке от слева от него.
-- Я не развлекался, Пасо. То, что я делал, я делал для тебя...
В его словах слышится легкий упрек, который сразу же вызывает
уступчивый ответ.
Знаю, Вибо, знаю. Прости меня. Только, когда ты уходишь, время тянется
бесконечно долго.
Он ощущает прилив нежности. Легкая вспышка гнева утихает. Внезапно он
превращается во льва, вспоминающего детские игры со львятами. В волка,
защищающего и оберегающего самых слабых в своей стае.
-- Все в порядке, Пасо. Теперь посплю здесь, у тебя. А кроме того я
принес тебе подарок.
Голос звучит удивленно. Голос звучит нетерпеливо.
Что же это, Вибо?
Он опять улыбается. Укладывает скальп в коробку, закрывает крышку и
гасит настольную лампу. На этот раз все будет превосходно. Все так же
улыбаясь, берет коробку и направляется к двери. За ней -- мрак и голос.
Он локтем нажимает на выключатель слева.
-- Нечто такое, что тебе понравится, вот увидишь...
Он входит в комнату. Это голое помещение с металлическими стенами,
окрашенными в серо-свинцовый цвет. Справа стоит железная прямо-таки
спартанская кровать, рядом такая же простая деревянная тумбочка, на ней
лампа с абажуром, и больше ничего. Одеяло застелено безупречно, без единой
морщинки. Подушка и часть простыни, откинутой поверх одеяла, идеально
чистые.
На середине комнаты примерно в метре от кровати стоит на деревянных
козлах -- на таких же, что и стол в соседней комнате -- стеклянный саркофаг
длиной метра два. Из отверстия в его дне тянется резиновая трубка на муфте,
которая ведет к небольшой машине, стоящей на полу, между передними ножками
козел, ближе к двери. От машины провод идет к электрической розетке.
В стеклянном саркофаге лежит мумифицированное тело. Это труп мужчины
ростом примерно метр восемьдесят, совершенно обнаженный. Иссохший, с
пожелтевшей усохшей кожей, обтягивающей ребра и суставы, он позволяет судить
о телосложении, которое было видимо, таким же могучим, как и у того, кто
принес скальп.
Он подходит к саркофагу и кладет руку на стекло. Оно идеально чистое и
от теплого прикосновения слегка запотевает. Он улыбается еще шире. Поднимает
коробку и держит ее над трупом, над его ссохшимся лицом.
Ну, давай же, Вибо, скажи, что это такое?
Он с любовью смотрит на лежащее перед ним тело. Оглядывает голову, с
которой кто-то с хирургическим мастерством полностью снял кожу и волосы.
Загадочно улыбается в ответ на улыбку трупа, ищет глазами его потухший
взгляд, с тревогой следит, не изменилось ли выражение, -- словно уловил
какую-то перемену в высохшей мускулатуре цвета серого воска.
-- Увидишь, увидишь. Хочешь послушать музыку?
Да. Нет. Нет, потом, сначала покажи, что там у тебя. Покажи, что принес
мне.
Он отступает на шаг, словно играя с ребенком, нетерпение которого нужно
сдерживать.
-- Нет, сейчас важный момент, Пасо. Нужно немного музыки. Подожди,
сейчас вернусь.
Нет, Вибо, потом, а сейчас покажи...
-- Я мигом, подожди.
Он ставит коробку на складной деревянный стул возле саркофага.
Исчезает за дверью. Труп остается в одиночестве, недвижный в своей
вечности, и смотрит в потолок. Вскоре из соседней комнаты доносится
печальное гитарное соло -- выступление Джимми Хендрикса на Вудстоке.
Американский гимн, исполненный на зафуззованной гитаре, утратил всякий
оттенок ликования. Нет ни героев, ни знамен. Осталось лишь сожаление о тех,
кто отправился на глупую войну, и слезы тех, кто из-за этой глупой войны
никогда больше их не увидит.
Свет в соседней комнате гаснет, и он вновь появляется в темном дверном
проеме.
-- Нравится музыка, Пасо?
Конечно, ты же знаешь, я всегда любил ее. Но теперь давай, покажи, что
ты принес мне...
Он подходит к коробке, лежащей на стуле. Улыбка так и не сходит с его
лица. Торжественным жестом поднимает крышку и кладет ее на пол возле стула.
Берет коробку и ставит ее на стеклянный футляр над грудью лежащего в нем
тела.
-- Вот увидишь, тебе понравится. Уверен, прекрасно подойдет тебе.
Осторожными движениями извлекает из коробки лицо Аллена Йосиды,
натянутое на болванку, словно пластиковая маска. Волосы при этом слегка
шевелятся, будто еще живые, будто их ворошит ветер, который сюда, под землю,
никогда не залетит.
-- Вот, Пасо. Смотри.
Ох, Вибо, какое красивое. Это для меня?
-- Конечно, для тебя. И сейчас надену.
Держа маску в одной руке, он другой нажимает кнопку в верхней части
футляра. Слышно легкое шипение воздуха, заполняющего прозрачный гроб. Теперь
он может приподнять крышку, она откидывается на петлях.
Он берет маску обеими руками и аккуратно прикладывает ее к лицу трупа,
осторожно перемещая, пока глазницы не совпадают с остекленевшими глазами
покойника, нос с носом, рот со ртом. Наконец с величайшей осторожностью
подсовывает руку под голову трупа и, приподняв ее, соединяет на затылке края
скальпа так, чтобы не было складок.
Голос звучит нетерпеливо и в то же время робко.
Ну как, подходит, Вибо? Покажи мне?
Он отступает немного и изучает результат своей работы.
-- Подожди, подожди минутку. Не хватает кое-чего...
Идет к тумбочке и достает из ящика расческу и зеркальце. Подходит к
изголовью покойного с волнением художника, возвращающегося к незаконченному
полотну, на котором не достает лишь последнего, завершающего мазка, чтобы
получился шедевр.
Он аккуратно расчесывает волосы маски, уже матовые, без блеска, словно
хочет придать им облик ушедшей жизни.
В эту минуту он -- и отец, и мать. Воплощение самозабвенной
безграничной преданности, не имеющей пределов и во времени. Его движения
исполнены нежности и бесконечной любви, словно жизни и тепла в нем хватает
на них обоих, как если бы кровь в его венах и воздух в его легких делились
поровну между ним и телом, лежащим в стеклянном гробу.
С торжествующим видом подносит зеркало к лицу мертвеца.
-- Вот, готово!
Минута поразительной тишины. Зафуззованная гитара Джимми Хендрикса
рисует поле битвы, раны всех войн и поиск смысла гибели тех, кто пал за
пустые ценности.
От волнения он роняет слезу на труп, на его маску, и кажется, будто это
слезы радости покойного.
Вибо, я теперь тоже красивый. У меня такое же, как у всех, лицо.
-- Да, Пасо, ты действительно очень красив, красивее всех.
Не знаю, как и благодарить тебя, Вибо. Не знаю, что бы я без тебя
делал. Раньше...
В голосе слышится волнение. В нем звучат сожаление и благодарность. В
нем те же любовь и преданность, что и в глазах того, к кому он обращается.
Сначала ты освободил меня от зла, а теперь подарил мне.... Подарил мне
это, новое лицо, прекраснейшее лицо. Разве я смогу когда-нибудь
отблагодарить тебя?
-- Ты не должен даже говорить об этом, понял? Никогда не должен
говорить так. Я сделал это для тебя, для нас, потому что другие у нас в
долгу и должны вернуть нам все, что отняли у нас. Я сделаю все, чтобы
вознаградить тебя за твои страдания, обещаю.
Словно в подтверждение угрозы, скрытой в этом обещании, музыка внезапно
сменяется энергичной "Purple Haze", рука Хендрикса терзает металлические
струны в оглушительном беге к свободе и самоуничтожению.
Он закрывает крышку, бесшумно опускающуюся на резиновую прокладку.
Подходит к компрессору на полу, и нажимает кнопку. Машина начинает с шумом
откачивать воздух из гроба. В образующемся вакууме маска еще плотнее
прилегает к лицу покойника, при этом сбоку возникает небольшая складка,
отчего кажется, будто он довольно улыбается.
Он подходит к постели, снимает черную футболку, бросает ее на скамейку
в изножье кровати. Раздевается донага. Наконец, его могучее тело
вытягивается в постели, голова опускается на подушку, и он остается лежать
на спине, глядя в потолок, в той же позе, что и тело, покоящееся в
сверкающем гробу.
Свет гаснет. Из соседней комнаты сюда попадает лишь слабый отсвет
красных светодиодов электронной аппаратуры, хитрых, словно кошачьи глаза на
кладбище.
Музыка умолкает.
В гробовой тишине живой человек погружается в сон без сновидений, каким
спят мертвые.
22
Фрэнк и Юло приехали на центральную площадь Эз-Виллаж[31], оставив
слева магазин "Фрагонар", царство парфюмерных товаров. Фрэнк с болью в
сердце вспомнил, как Гарриет покупала здесь духи во время их предыдущего
приезда в Европу. Представил ее крепкое, стройное тело под легким летним
платьем, увидел вновь, как она подставляет запястье под каплю духов для
пробы, как трет свою руку и ждет, пока жидкость испарится, а затем вдыхает
аромат, неожиданно возникший от сочетания запаха ее кожи и духов.
Один из тех ароматов был с нею в тот день, когда...
-- Ты здесь или мне сходить за тобой туда, где ты находишься?
Голос Никола разом стер воспоминания. Фрэнк понял, что полностью
отключился.
-- Нет, я здесь. Только немного устал, но я здесь.
На самом деле Никола устал больше. Воспаленные глаз у него были
обведены черными кругами, как у человека, который провел бессонную ночь и
крайнему срочно требуется теплый душ и свежая постель. Фрэнк поднялся в
"Парк Сен-Ромен" и поспал днем, а Никола работал в офисе, оформляя
документы, связанные с расследованием. Оставив его в управлении, Фрэнк
подумал, что в тот день, когда полицейские перестанут тратить половину
своего времени на бесконечную бюрократическую писанину, будут спасены
одновременно и леса Амазонки от вырубания, и порядочные люди -- от
преступников.
Теперь они ехали ужинать домой к Никола и его жене Селин. Оставили
позади парковку, рестораны, сувенирные магазины и свернули влево на улицу,
что вела в верхнюю часть города. Чуть ниже церкви, расположившейся на
вершине холма, стоял дом Никола Юло -- небольшая светлая вилла с темной
крышей. Она была построена на таком крутом склоне, что Фрэнк не раз
задавался вопросом, какие такие ухищрения придумал архитектор,
проектировавший ее, чтобы дом устоял перед силой тяготения и не полетел
кубарем вниз.
Они припарковали "пежо" на стоянке, и Фрэнк последовал за другом. В
коридоре он остановился, осматриваясь, пока Никола закрывал за его спиной
дверь.
-- Селин, мы приехали.
Мадам Юло выглянула из кухни.
-- Привет, любимый. Привет, Фрэнк, вижу, ты все такой же
красавец-мужчина, каким помню тебя. Как поживаешь?
-- Я разодран на клочки. Единственное, что может вернуть меня к жизни,
-- это твоя кухня. И судя по запахам, у меня есть надежда возродиться.
Улыбка осветила загорелое лицо мадам Юло. Она вышла из кухни, вытирая
руки о полотенце.
-- Почти готово. Ник, предложи Фрэнку что-нибудь выпить, пока вы тут
ждете. Я немного опаздываю. Сегодня потратила уйму времени, приводя в
порядок комнату Стефана. Тысячу раз говорила ему, надо быть аккуратнее, но
все без толку. Когда уходит из дома, его комната -- просто бедствие
какое-то.
Женщина вернулась в кухню. Фрэнк и Никола переглянулись. В глазах
комиссара видна была неизбывная тревога.
Стефан, двадцатилетний сын Селин и Никола, погиб в автомобильной
катастрофе несколько лет назад, долго пролежав в коме. С того дня сознание
Селин отказывалось признать смерть сына. Она осталась прежней милой
женщиной, умной и тонкой, ничего не утратив как личность. Только вела она
себя так, будто Стефан всегда находился в доме, а не под могильной плитой на
кладбище. Врачи, неоднократно консультировавшие ее, пожимали плечами,
советуя Юло потакать невинной мании жены и считая, что это спасительно для
ее рассудка.
Фрэнк знал о проблеме Селин Юло и вел себя соответственно с давних пор
-- с первого приезда в Европу. Так же поступила и Гарриет, когда они вместе
отдыхали на Лазурном берегу.
После смерти Гарриет его дружба с Юло стала еще крепче. Они понимали
горе друг друга, и только поэтому Фрэнк принял приглашение друга приехать
погостить нему него в Монако.
Юло снял пиджак и повесил его слева от стены на вешалку из венского
ясеня. Вилла была обставлена современной мебелью, но продуманно, так что
многое здесь приятно напоминало о временах, когда дом еще только строился.
Юло, а за ним и Фрэнк прошли в гостиную, откуда широкие стеклянные
двери вели на просторную террасу с видом на побережье.
Здесь уже был накрыт для ужина стол с безупречно чистой скатертью,
посреди которого стояла ваза с желтыми и лиловыми цветами. Во всем
чувствовалась тепло домашнего очага, видно было, что бесхитростные вещи тут
старательно отобраны с желанием создать спокойную, уютную жизнь, а не из
стремления кого-то чем-то поразить. Ощущалась и неразрывно сближавшая
супругов скорбь о сыне, которого больше не было с ними, сожаление обо всем,
что могло быть и чему не суждено было сбыться.
Фрэнк прекрасно все понимал. Подобное состояние души было ему хорошо
знакомо -- чувство горечи, неизбежно возникающее там, где жизнь приложила
свою тяжелую руку. И все же, как ни странно, обстановка в доме не только не
повергла Фрэнка в печаль, но напротив, позволила обрести покой. Он рад был
взглянуть в сияющие, жизнерадостные глаза Селин Юло, нашедшей в себе
мужество жить и после смерти сына, укрывшись в спокойной бухте своего
невинного безумия.
Фрэнк завидовал ей и был уверен, что и муж ее тоже испытывал такое же
чувство. Дни календаря не были для нее числами, которые чья-то рука
ежедневно вычеркивала, как минувшие, и не мучилась нескончаемым ожиданием
того, кто уже никогда не придет. Селин счастливо улыбалась, как человек,
оставшийся в доме один и знающий, что те, кого он любит, вскоре вернутся.
-- Чего тебе налить, Фрэнк? -- спросил Юло.
-- Запахи, что носятся в воздухе, говорят о французской кухне. Что
скажешь о французском аперитиве? Я рискнул бы даже попробовать пастиса.
-- Согласен.
Никола направился к бару и начал колдовать с рюмками и бутылками, а
Фрэнк вышел на террасу и остановился, обозревая панораму. Отсюда, сверху,
видно было все побережье, бухты, излучины, высокие мысы, тянувшиеся далеко в
море, словно пальцы, указывавшие на горизонт. Пылающий закат сулил всем на
завтра еще один безоблачный день, но только им двоим в нем было отказано.
Наверное, эта история оставила неизгладимый след в его душе, но Фрэнку
припомнилось название альбома Нила Янга "Rust Never Sleeps".
Ржавчина никогда не спит.
Перед ним сверкали все краски рая. Голубая вода, зеленые горы,
окунувшиеся в море, красное золото неба, в этот закатный час настолько
теплое, что даже щемило сердце.
Но вытаптывали эту землю жившие на ней люди, точно такие же, как во
многих других ее краях, воюющие между собой по самым различным поводам и
единые лишь в одном: в отчаянном стремлении уничтожить все сущее.
Мы -- ржавчина, которая никогда не спит.
Он услышал, как подошел Никола. Остановился рядом, держа рюмки с
матовым, молочного цвета напитком. Кусочек льда звякнул о стекло, когда
Никола протянул рюмку.
-- Держи, почувствуй себя французом на два-три глотка, а потом опять
становись американцем, потому что сейчас ты мне нужен именно таким.
Фрэнк глотнул, ощутив колкий вкус и запах аниса во рту и ноздрях. Они
выпили не торопясь, молча, стоя рядом, одинокие и решительные перед чем-то,
что, казалось, не имело никакого конца. Прошел день после того, как
обнаружили труп Йосиды, и ничего не прояснилось. День, напрасно потраченный
на поиски улик, хоть каких-то следов. Лихорадочная деятельность походила на
изнурительный, из последних сил бег по дороге, терявшейся где-то за
горизонтом. Передышка -- вот что им было нужно. Всего лишь короткая
передышка. Но и в эту минуту, оставшись вдвоем, они ощущали рядом
присутствие кого-то третьего и не понимали, как от него избавиться.
-- Что будем делать, Фрэнк?
Американец помолчал и глотнул еще.
-- Не знаю, Никола. Просто не знаю. У нас почти ничего нет в руках. Что
слышно из Лиона?
-- С первой записью эксперты закончили работать, но результаты по сути
те же, что и у Клавера в Ницце. Поэтому у меня мало надежды на вторую
запись. Клюни, психопатолог, сказал, что завтра пришлет отчет. Копию
видеозаписи, найденной в машине, я тоже отправил на экспертизу, может
удастся получить какие-нибудь антропометрические данные, но если все обстоит
так, как ты сказал, здесь тоже ничего не выйдет.
-- А что слышно от Фробена?
-- Ничего. В доме Йосиды ничего не нашли. Все отпечатки в комнате, где
он был убит, принадлежат ему. Следы обуви на полу того же размера, что и на
яхте Йохана Вельдера, поэтому нам остается лишь слабое утешение
констатировать, что убийца носит сорок третий размер. Волосы на кресле
принадлежат покойному, кровь его же -- нулевая группа, резус отрицательный.
-- А в "бентли" твои ребята нашли что-нибудь?
-- То же самое. Отпечатков Йосиды сколько угодно, а на руле другие, и
мы сравниваем их с отпечатками охранников, которые иногда водили машину. Я
заказал графологическую экспертизу надписи на сиденье, но не знаю, заметил
ли ты, она очень похожа на первую. Один к одному, я бы сказал.
-- Понятно.
-- В общем у нас одна надежда -- это его звонки Жан-Лу Вердье. А вдруг
этот маньяк допустит, наконец, какую-нибудь ошибку, которая позволит нам
взять его.
-- Как думаешь, может, стоит приставить охрану к этому мальчишке?
-- Я уже позаботился. На всякий случай. Он позвонил мне и сказал, что
его дом постоянно осаждают журналисты. Я попросил не разговаривать с ними и
поставил там машину с агентами. Официально -- для сопровождения на работу и
обратно, чтобы он не попадал им в лапы. На деле же -- так я чувствую себя
увереннее, но ему ничего говорить не стал, чтобы не испугать. Что касается
остального, то можем только по-прежнему держать под контролем радио, что и
делаем.
-- Ладно. О жертвах что нового?
-- Расследуем с помощью немецкой полиции и твоих коллег из ФБР. Изучаем
биографии, но пока не выяснилось ничего особенного. Три известных человека,
двое американцев и европеец, люди, которые вели очень активную жизнь, но не
имели между собой ничего общего, кроме того, о чем мы уже говорили.
Совершенно никаких точек соприкосновения, не считая того, что все трое
варварски убиты одним и тем же убийцей.
Фрэнк допил свой пастис и поставил рюмку на кованую ограду террасы. Он,
казалось, вдруг растерялся.
-- Что с тобой, Фрэнк?
-- Никола, у тебя не бывало так: вертится в голове что-то, а ты никак
не можешь уловить, что именно. Иногда хочешь припомнить что-то, ну, не
знаю... скажем, имя актера, которого хорошо знаешь, но все равно никак не
можешь вспомнить...
-- Конечно, тысячу раз бывало так, прежде. А теперь, в мои годы, это
вообще в порядке вещей.
-- Вот и я никак не могу понять, что же это такое... Я точно видел или
слышал что-то важное, Никола. Что-то такое, что я должен был бы вспомнить,
но не получается. И места себе не нахожу, потому что чувствую, это какая-то
важная деталь...
-- Надеюсь, вспомнишь в ближайшее время...
Фрэнк отвернулся от великолепной панорамы, словно она мешала его
размышлениям, оперся спиной об ограду и сложил руки на груди. На лице его
отражалась вся усталость бессонной ночи и лихорадочное нервное возбуждение,
державшее его на ногах.
-- Давай поразмыслим, Никола. У нас есть убийца, который любит музыку.
Некий меломан, который перед каждым убийством звонит диджею, ведущему
популярную передачу на "Радио Монте-Карло", и предупреждает о своих
намерениях. Оставляет музыкальную подсказку, которую никто не понимает, и
сразу же убивает двоих, мужчину и женщину, и преподносит их нам в таком
виде, что мороз по коже продирает. Он словно насмехается над нами и
подписывается под своими убийствами. Пишет кровью "Я убиваю". И не оставляет
никаких следов. Это расчетливый, ловкий, хорошо подготовленный и
безжалостный человек. Клюни говорит, что интеллект у него выше среднего. Я
бы сказал, намного выше среднего. Он так уверен в себе, что во втором случае
дает нам новую подсказку, тоже связанную с музыкой, и нам опять не удается
ее расшифровать. И он снова убивает. И еще более варварским способом, причем
вроде бы вершит при этом справедливость, только издевка здесь еще
явственнее. Аудиокассета в машине, видеозапись убийства, поклон, та же
надпись, что и в прошлый раз. На трупах нет следов сексуального насилия,
значит, он не некрофил. Однако у всех трех жертв он полностью снял кожу с
головы. Зачем? Почему он так обращается с ними?
-- Не знаю, Фрэнк. Надеюсь, в отчете Клюни будет какое-то объяснение
этому. Я сломал себе голову, но не в силах даже предположить что-либо
приемлемое.
-- Но именно это мы и должны понять во что бы то ни стало, Никола. Если
поймем, зачем это ему надо, то, я почти убежден, узнаем, кто он и где его
искать!
Голос Селин прервал их мрачные, под стать сгустившимся сумеркам
разговоры.
-- Все, хватит думать о работе.
Селин поставила на стол аппетитное, дымящееся блюдо.
-- Это вам буйабес.[32] Приготовила только одно это блюдо, зато много.
Фрэнк, не съешь хотя бы две порции, сочту за личную обиду. Никола, займись,
пожалуйста, вином.
Фрэнк обнаружил, что проголодался. При виде рыбной похлебки,
приготовленной мадам Юло, бутерброды, которые они съели в офисе, не
почувствовав вкуса, казались далеким воспоминанием. Он сел за стол и
расстелил на коленях салфетку.
-- Говорят, в еде выражается истинная культура народов. Если так, то я
бы сказал, что твой буйабес декламирует бессмертные стихи.
Селин рассмеялась, светлая улыбка осветила ее красивое смуглое лицо
южанки. Тонкие морщинки вокруг глаз нисколько не портили его, а напротив,
лишь придавали ему особое очарование.
-- Ты коварный льстец, Фрэнк Оттобре. Но такое приятно слышать.
Юло смотрел на Фрэнка поверх букета цветов в центре стола. Он знал, что
у того творится в душе, и тем не менее, из дружеских чувств к Селин и к
нему, Фрэнк держался как нельзя деликатнее, на что способен далеко не
каждый. Юло не знал, что именно Фрэнк пытается вспомнить, но пожелал ему как
можно скорее сделать это и обрести покой.
-- Ты золотой парень, Фрэнк, -- сказала Селин, протягивая в его сторону
рюмку, словно чокаясь с ним. -- И твоя жена -- счастливая женщина. Жалко,
что в этот раз не смогла приехать с тобой. Но мы еще увидимся. Я поведу ее
по магазинам, и твоя зарплата не переживет такого удара.
Фрэнк и бровью не повел и улыбался все так же. Лишь легкая тень
мелькнула в его глазах, но тут же и развеялась от тепла этого дружеского
застолья. Он поднял рюмку и ответил на тост Селин.
-- Конечно. Я же понимаю, что шутишь. Ты жена полицейского и, конечно,
знаешь, что после третьей пары туфель, которую ты заставишь ее купить, твое
поведение уже можно считать преступлением -- злонамеренное использование
умственной отсталости Гарриет.
Селин снова рассмеялась, и трудная минута осталась позади. Постепенно
загорались прибрежные огни, отмечая в ночи предел между сушей и морем.
Наслаждаясь отличной едой и хорошим вином, они долго еще сидели на террасе,
будто висевшей во мраке, и только желтый свет обозначал границу между ними и
темнотой.
Двое мужчин, двое часовых на страже воюющего мира, где люди убивали
друг друга и умирали, и мирная женщина задержавшая их ненадолго в своем
славном доме, где никто не мог умереть.
23
Фрэнк остановился на главной площади Эза у стоянки такси. Однако ни
одной машины тут не было. Он осмотрелся. Несмотря на позднее время -- едва
ли не полночь -- движение было очень оживленным. Близилось лето, и туристы
начали заполнять побережье в охоте за каждым красивым уголком, чтобы потом
отвезти его домой, аккуратно свернутым в рулончике фотопленки.
Он увидел, как большой темный лимузин медленно пересек площадь и
направился в его сторону. Машина остановилась рядом с ним. Дверца водителя
открылась, и вышел какой-то человек. Он был на на полголовы выше Фрэнка,
весьма плотного сложения, но быстрый в движениях. У него было квадратное
лицо, светло-каштановые волосы, подстриженные на военный манер, торчали
ежиком. Человек обошел машину спереди и остановился перед Фрэнком. Ничто об
этом не говорило, но Фрэнку все же почему-то показалось, что под хорошего
покроя пиджаком у него имеется пистолет. Он не знал, кто перед ним, но сразу
же подумал, что это опасный тип.
Человек посмотрел на него пустым взглядом карих глаз. Фрэнк решил, что
он примерно одних с ним лет, может, немного постарше.
-- Добрый вечер, мистер Оттобре, -- произнес незнакомец по-английски.
Фрэнк не выразил никакого удивления. В глазах человека мелькнуло
уважение, однако они тотчас снова сделались пустыми.
-- Добрый вечер. Вижу, вам уже известно мое имя.
-- Меня зовут Райан Мосс, и я американец, как и вы.
Фрэнку показалось, он уловил техасский акцент.
-- Очень приятно.
Утверждение содержало скрытый вопрос. Мосс указал рукой на машину.
-- Не будете ли вы так любезны согласиться проехать в Монте-Карло с
человеком, которому было бы приятно побеседовать с вами.
Не ожидая ответа, он прошел к задней дверце и открыл ее. Фрэнк заметил
на сиденье другого человека, увидел только его ноги и темные брюки, но лица
рассмотреть не мог.
Фрэнк посмотрел Моссу прямо в глаза. Он ведь тоже мог быть опасным
типом, и надо бы, чтобы тот понимал это.
-- Есть какая-то особая причина, почему я должен принять ваше
приглашение?
-- Во-первых, тогда вам не придется идти пешком несколько километров до
своего дома, потому что в это время довольно трудно поймать такси.
Во-вторых, человек, который имел бы удовольствие говорить с вами, это
генерал армии Соединенных Штатов Америки. В-третьих, вы могли бы получить
некоторую помощь для решения проблемы, которая, я думаю, весьма беспокоит
вас в данный момент.
Фрэнк невозмутимо шагнул к распахнутой дверце и сел в машину. Человек,
находившийся в ней, выглядел постарше, но, казалось, был скроен по тому же
образцу. Более тучный из-за возраста, он производил такое же впечатление
силы. Совершенно седые волосы, но тоже стриженные под бокс, были еще
густыми. При слабом свете в салоне Фрэнк увидел устремленные на него голубые
глаза, не по возрасту молодые на загорелом и морщинистом лице. Глаза эти
напомнили ему Гомера Вудса, его начальника. Узнай Фрэнк сейчас, что у
генерала есть брат, он нисколько не удивился бы. Рукава светлой рубашки с
открытым воротом были закатаны. На заднем сиденье Фрэнк заметил пиджак того
же цвета, что и брюки.
Мосс закрыл дверцу снаружи.
-- Добрый вечер, мистер Оттобре. Можно называть вас Фрэнком?
-- Пока, я думаю, было бы лучше "мистер Оттобре", месье?...
Фрэнк намеренно употребил французское обращение.
Человек расплылся в улыбке.
-- Вижу, не о вас не соврали. Можешь ехать, Райан.
Машина тронулась с места, и старик снова обратился к Фрэнку.
-- Извините за не совсем вежливый способ привлечь ваше внимание. Меня
зовут Натан Паркер, я генерал армии Соединенных Штатов.
Фрэнк пожал протянутую ему руку. Пожатие было весьма крепким, несмотря
на возраст. Фрэнк представил, как этот человек ежедневно тренируется, чтобы
поддерживать форму. Он промолчал, ожидая, что еще ему скажут.
-- И я -- отец Эриджейн Паркер.
Генерал искал в глазах Фрэнка хотя бы искорку удивления, но не нашел. И
казалось, остался доволен этим. Он откинулся на спинку сиденья и положил
ногу на ногу, несмотря на тесноту в машине.
-- Вы, конечно, догадываетесь, зачем я тут.
Он на минуту отвлекся, глядя в окно.
-- Я приехал забрать тело моей дочери и увезти его в гробу в Америку.
Тело женщины, которое кто-то свежевал, словно скотину на бойне.
Натан Паркер повернулся к Фрэнку. В мелькающем свете встречных фар
Фрэнк успел увидеть, как сверкают его глаза. Ему хотелось только понять,
чего в них было больше -- злобы или горя.
-- Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь терять дорогого человека,
мистер Оттобре...
Фрэнк внезапно возненавидел его. Паркер несомненно собрал на него досье
и знал о смерти Гарриет. Фрэнк понял, что генерал относится к одинаковому
для них горю как к товару, пригодному для обмена.
Паркер продолжал как ни в чем не бывало.
-- Я приехал сюда не оплакивать свою дочь. Я солдат, мистер Оттобре.
Солдат не плачет. Солдат мстит.
Голос генерала звучал спокойно, но в нем ощущалась смертельная ярость.
-- Никакой маньяк, никакой мерзавец не может надеться, будто это
преступление сойдет ему с рук.
-- Есть люди, которые работают и расследуют дело по этой же самой
причине, -- спокойно произнес Фрэнк.
Натан Паркер резко повернулся к нему.
-- Фрэнк, кроме вас, все остальные не сумеют и свечу вставить в
задницу, даже если им нарисуют план. И потом вы же прекрасно понимаете,
какова Европа. Я не хочу, чтобы убийцу поместили в психушку, а потом
выпустили бы через пару лет на свободу да еще расшаркались бы перед ним в
извинениях.
Он помолчал и посмотрел в окно. Машина спустилась из Эз-Виллаж и
свернула влево, выезжая на нижнее шоссе, ведущее к Монте-Карло.
-- Вот что я предлагаю вам. Создадим команду из крепких парней и
проведем самостоятельное расследование. Я могу заручиться сотрудничеством
кого угодно. ФБР, Интерпол, даже ЦРУ, если нужно. Могу прислать сюда людей,
тренированных и вымуштрованных лучше любого полицейского. Быстрые, ловкие
ребята, которые не задают лишних вопросов, повинуются -- и точка. Можете
возглавить эту команду...
Он кивнул в сторону человека, сидевшего за рулем.
-- Капитан Мосс будет сотрудничать с вами. Ведите расследование, пока
не возьмете убийцу. А когда возьмете, передадите его мне.
Тем временем машина въехала в город. Минуя бульвар Карла Третьего, они
оставили слева Ботанический сад, и выехав на рю Принцессы Каролины,
оказались напротив порта.
Старый солдат посмотрел в окно на место, где был обнаружен
изуродованный труп его дочери. Он сощурился, будто плохо видел вдали. Но
Фрэнк подумал, что дело не в зрении. То было невольное проявление
невероятной злобы, бушевавшей в нем. Паркер заговорил, не оборачиваясь,
наверное не мог отвести взгляд от порта, где ярко освещенные яхты спокойно
стояли на якоре в ожидании еще одного морского дня.
-- Вот там нашли Эриджейн. Она была прекрасна, как солнце, и у нее была
отличная голова. Просто умница. Задиристая, совершенно непохожая на свою
сестру, но необыкновенная молодчина. Мы не очень-то с ней ладили, но уважали
друг друга, потому что были похожи. И ее убили, как животное.
Голос генерала слегка дрогнул. Фрэнк промолчал, предоставив отцу
Эриджейн выплеснуть эмоции.
Машина проехала мимо порта и направилась в туннель. Натан Паркер
откинулся на спинку сиденья. Желтые огни туннеля окрасили их лица
неестественным цветом.
Когда выехали из туннеля в ночь, уже недалеко от Ларвотто, где машина
сворачивала на рю Портье, генерал наконец, прервал молчание.
-- Ну, так что вы мне скажете, Фрэнк? Джонсон Фицпатрик, директор ФБР,
-- мой личный друг. А если понадобится, могу пойти и выше. Гарантирую вам:
примете мое предложение, не пожалеете. Ваша карьера может оказаться
стремительной. Если вас интересуют деньги, нет проблем. Могу предложить
столько, что не будете вспоминать о них до конца жизни. Подумайте о том, что
найти преступника требует справедливость, не только месть.
Фрэнк не отвечал. Он тоже теперь смотрел в окно. Машина выехала на
бульвар Мулен. Отсюда она вскоре свернет на небольшую крутую улицу, ведущую
к "Парк Сен-Ромен". Значит, им известно также, где он живет.
-- Видите ли, генерал, не все так просто, как кажется. Вы держитесь
так, будто уверены, что люди имеют цену. Откровенно говоря, я тоже так
думаю. Все на свете имеет свою цену. Только вы еще не поняли, какова моя
цена.
Холодный гнев генерала сверкал ярче иллюминации у входа в здание.
-- Нечего строить из себя рыцаря без страха и упрека, мистер Оттобре...
В тесноте машины обращение прозвучало глухо и угрожающе.
-- Я прекрасно знаю, кто вы такой. Мы с вами из одного теста слеплены.
Машина мягко притормозила у стеклянных дверей "Парк Сен-Ромен". Фрэнк
открыл дверцу и вышел. Придержав дверь и наклонившись так, чтобы сидевший в
машине видел его, он сказал:
-- Возможно, генерал Паркер. Но не совсем. Поскольку вам, похоже,
известно обо мне все, вы наверняка знаете и о смерти моей жены. Да, я
прекрасно понимаю, что значит потерять дорогого человека. Я понимаю, что
такое жить с призраками. Может, мы с вами из одного теста. Только есть
разница между нами: я, потеряв жену, плакал. Наверное, я не солдат.
Фрэнк спокойно закрыл дверцу лимузина и удалился. Старик опустил на
мгновение глаза в поисках ответа, а когда поднял взгляд, Фрэнка Оттобре уже
не было рядом.
24
Едва проснувшись, еще не вставая с постели, Фрэнк набрал прямой номер
Купера в Вашингтоне, надеясь все же застать его, несмотря на разницу во
времени. Тот ответил после второго гудка.
-- Купер Дантон.
-- Привет, Купер, это Фрэнк.
Если тот и удивился, то не выдал этого.
-- Привет, скверная рожа. Как поживаешь?
-- Сижу в дерьме.
Купер промолчал. Тон Фрэнка был необычным. Его голос стал как-то
по-новому энергичен. Купер подождал.
-- Меня подключили к расследованию дела серийного убийцы, здесь, в
Монако. Уму непостижимо, что творится.
-- Да, я читал кое-что в газетах. Даже по Си-эн-эн передавали. Однако
Гомер не говорил мне, что ты как-то связан с ним. Полагаешь, паршивое дело?
-- Хуже некуда, Купер. Охотимся за тенями. Этот маньяк словно из
воздуха сотворен. Никаких следов. Никаких примет. И вдобавок еще издевается
над нами. Мы в дерьме. И у нас уже трое покойников.
-- Выходит, кое-что случается и в старой Европе. Не только в Америке.
-- Да, судя по всему, у нас тут нет эксклюзива... А как у вас там дела?
-- Продолжаем идти по следу Ларкиных. Джей умер, и никто не заметил его
отсутствия. Осмонд сидит в тюрьме и не слишком-то разговорчив. Однако у нас
есть следы, которые, похоже, куда-то приведут. Наверное, в Юго-Восточную
Азию. Новый путь наркоторговцев. Посмотрим, что будет дальше.
-- Купер, мне нужна небольшая помощь.
-- Все что угодно.
-- Мне необходимы сведения о некоем генерале Паркере и капитане Райане
Моссе. Из армии Соединенных Штатов.
-- Паркер, говоришь? Натан Паркер?
-- Да, именно он.
-- Гм, тяжелый случай, Фрэнк. Причем тяжелый -- это еще слабо сказано.
Паркер -- живая легенда. Герой Вьетнама, стратегический мозг войны в Заливе
и операции в Косово. Вот такие дела. Член Главного штаба сухопутных войск,
очень близок к Белому дому. Можешь поверить мне, что когда он что-то
говорит, его внимательно слушают все, в том числе и президент. А что у тебя
за дела с Паркером?
-- Одна из жертв -- его дочь. И он примчался сюда с кинжалом в зубах,
потому что не доверяет местной полиции. Боюсь он собирает ополчение, чтобы
начать свою личную войну.
-- Как ты сказал зовут другого?
-- Мосс, капитан Райан Мосс.
-- Такого не знаю. В любом случае посмотрю, что удастся узнать. Как
передать тебе досье?
-- У меня есть тут, в Монако, частный адрес электронной почты. Сейчас
получишь его -- отправлю тебе письмо. В полицейское управление лучше ничего
не посылать. Паркером я предпочел бы заняться отдельно. У нас тут и без того
хватает сложностей.
-- Хорошо. Сейчас же примусь за дело.
-- Спасибо, Купер.
-- Не за что. Для тебя -- все что угодно. Фрэнк...
-- Да?
-- Я
Роман
Перевод с итальянского Ирины Константиновой